Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

– Да иди ты в жопу! Накаркай мне еще. Нострадамус херов… Действуй давай.

Шон нехотя сгреб купюры и побрел по направлению к своей машине, которая стояла за воротами. Когда он уже почти дошел до ворот, услышал за спиной резкий свист. Обернувшись, он увидел Красавчика, который сидел за столиком с чашкой кофе в той же невозмутимо позе.

– Слышишь, ты, веселый и находчивый! К Татарину-то зайди… Мандаринов хоть передай.

А вот и самое неприятное во всей этой истории…

Шон брезгливо поморщился.

Татарин-то вчера своих девочек (вернее, одну девочку, вторая не успела доехать) дал совершенно бесплатно, по «отработке». И вот теперь он имел полное моральное право выставить неустойку за предполагаемую неделю (или две) простоя на больничном. Если этот вопрос всплывет где-нибудь на серьезном уровне, Татарин получит полную и безоговорочную сатисфакцию.

Шон задумчиво покрутил в руках ключи от машины, пытаясь в уме прикинуть сумму.

Одно дело, если бы это была простая вокзальная или плечевая… Вряд ли, конечно, судя по тому, как вчера стонал и извивался Быба. Какие тут, к черту, мандарины…

Шон махнул рукой и сел в машину.

Он не был склонен планировать свою жизнь на срок более продолжительный, чем несколько часов.

Как раз с того времени, когда его выселили из общаги, и он автостопом, без денег, добирался домой.

Добирался домой, в пустую квартиру, в которой, как потом выяснилось, не было ни гроша.

А потом он пытался кому-нибудь сдать эту хату. И на него вышли «черные» риэлторы. Едва оклемавшись от ударной дозы клофелина, Шон надолго оставил затею что-то заработать на квартире.

Он перепробовал много различных вариантов. Но ничего не выходило. Зарабатывать руками он не умел. Как зарабатывать умом, он не знал. Красть у него не получалось, милостыню просить было стыдно. И он начал грабить поздних прохожих.

Продолжалось это несколько месяцев, пока Шон не нарвался на местных бандюков. Тогда его хорошо отметелили.

А потом Шон прибился к Красавчику. Вот тогда и началась более-менее сносная жизнь…

А Красавчик что? Красавчик – молодец, он и на самом деле, красавчик. Вытащил его из того беспросветного дерьма в дерьмо уже совершенно иного уровня, яркое, обворожительное, полное какой-то неведомой власти над простыми смертными.

Ну а теперь… Шон вставил ключ в замок зажигания и медленно его повернул…

Сейчас он поедет к Прапору. Хотя нет… К Прапору еще рано. Значит, сначала к Татарину.

Хотя нет…

Шон вдруг почувствовал в желудке неприятную судорогу. Нет… Сначала он хорошо поест, а уж потом он поедет к Татарину, потом – к Прапору, а потом – куда-нибудь еще, куда приведет его чудная, полная сюрпризов и неожиданностей бандитская жизнь.

Шон медленно нажал педаль газа, и автомобиль послушно поехал по грунтовке, плавно покачиваясь на ухабах.

Глава 35. Нагорный. Дядя Ибрагим.

Много раз я срывался с места, собираясь уехать за тысячи верст,

Но всякий раз возвращался, как только у меня заканчивались деньги.

Герой не нашего времени.

Я не считаю себя нормальным человеком. Дело даже не в том, что где-то у меня в мозгу прячется некий выпущенный из бутылки джинн.

Дело даже совсем в другом.

Когда-то в годы моей юности, путешествуя по побережьям южных морей, я встретил в одном из заведений умудренного опытом врача-психиатра. На момент нашей встречи он был уже в основательном подпитии, и, узнав, что я как-никак педагог, развил для меня весьма интересную тему.

По его мнению, абсолютно все психически здоровые граждане с точки зрения истории, а уж, тем более, с точки зрения мироздания, вовсе никакого интереса не представляют. А вот основной движущей силой истории, как раз, являются те самые психи, шизофреники и параноики, в основной своей массе латентные и тихие, но, иногда слетающие с катушек, и вследствие этого, попадающие в поле зрения современной психиатрии.

– Абсолютно психически нормальный человек – есть что? – вопрошал он, подняв дугой правую бровь – Абсолютно психически нормальный человек – есть вошь! Баран! Инфузория-туфелька! Ему-то кроме еды, житейского комфорта, секса два-три раза в неделю, да развлечений различного уровня интеллектуальной деградации, ничего и не надо!

Потом он добавил, что абсолютно психически нормальный человек никогда не станет развязывать войну, или, скажем, убивать ближнего своего, но, с другой стороны, открывать ничего нового он тоже не станет: ни Америки, ни периодической системы химических элементов, ни теории относительности. Да писать он ничего не будет: ни тебе «Войны и мира», ни «Евгения Онегина», а даже если что-то и напишет, то сущую ерунду – какую-нибудь скучную статейку или дурацкий фельетон, да и то только потому, что сия писанина является для него способом финансового обеспечения его еды, житейского комфорта, регулярного секса и прочих развлечений различного уровня интеллектуальной деградации.

То ли дело так называемые психи… Это воистину движущая сила прогресса. Взять хотя бы тех же классиков русской литературы, психическое состояние которых, мягко говоря, оставляло желать лучшего.

Вот хотя бы тот же Пушкин. Будучи просто глыбой в плане творческом и интеллектуальном, являясь величайшим поэтом своей эпохи, а также праотцом современного литературного русского языка, он самым пренеприятнейшим образом страдал от комплекса неполноценности, вызванного его невысоким ростом, а также его своеобразной внешностью. И это заставляло его время от времени кидаться в крайности и совершать неразумные поступки, то предаваясь унынию, и выискивая поводы для ревности там, где их не могло и быть, то позволяя себе непозволительные колкости и выпады, что и в первом, и во втором случае обычно заканчивалось дуэлью. И тогда Александр Сергеевич, как правило, палил в воздух и ел черешни, и в конце концов, доигрался он в эти игры и получил смертельную пулю себе в кишки на Черной речке.

А взять Гоголя – он всю жизнь страдал от раздвоения личности и множества фобий, в том числе от страха умереть в одиночестве, из-за чего постоянно жил у различных своих друзей, чем вызвал слухи о своих «содомических» наклонностях. Николай Васильевич, в конце концов, решил изгнать своего «беса» – это была его последняя битва, и он довел себя до нервного истощения постом и ночными бдениями, и вот, случилось то, чего он боялся больше всего на свете – он впал в летаргию, и был похоронен заживо.

А Достоевский? Что творил Достоевский?! После жуткого лицедейства на Семеновском плацу он не сошел с ума, как бедный Григорьев. Он сошел с ума совершенно по-иному. Почитайте, почитайте его книги! Есть ли там хоть один нормальный, здравомыслящий персонаж? Так-то вот…

А еще был робкий до невозможности Тургенев.

И невыносимейший в общении Толстой. Помните его портрет? Ну как же, как же… Смотришь на него, и так и кажется, что сойдет сейчас он с этого портрета, как даст кулаком по столу и рявкнет:

– Чего это ты тут расселся, гнида!

Горький настолько безнадежно витал в облаках, что даже смерть родного сына его не тронула…

Да и двадцатый век добавил своих героев: были там и морфинисты, и жизнерадостные самоубийцы, и даже абсолютно неадекватный экземпляр, который пытался шантажировать целую страну.

Но, гении ж ведь, тут и не поспоришь…

Что касается меня, то гением, я себя, конечно, не считал, но и удовлетворения от жизни, характерного для всякого нормального среднего человека, я не получал. Я всегда плохо сходился с людьми, и призрак простого человеческого счастья, как таковой, мне был неведом.

Тогда, интересно, зачем же я живу? Что мне делать?

Я, конечно, мог бы написать книгу. Вот только о чем? Может быть о том, как я иду с сумкой полуподпольных узбекских шмоток по вещевому рынку, а вокруг снуют плохо одетые люди с неявными признаками отупения на лице?

Или что-то еще? Я, может быть, должен возлюбить ближнего? Интересно, кого это? Так, посмотрим, кто там у нас? Может быть этот слегка полный юноша? Юноша с бритой головой, одетый в кожаную куртку и спортивные штаны. Да-да, этот самый, который сейчас наклонился и примеряет к своим спортивным штанам лакированные черные туфли. И у которого задралась куртка, и из-под штанов видны синие солдатские трусы и бледная прыщавая жопа. Да, именно этот, который в других обстоятельствах, буде ему придется столкнуться со мной, несомненно будет тыкать в меня паяльником, бить по ногам тонким изящным прутиком под названием лом и щемить мне пальцы дверью своего подержанного импортного автохлама. Нелегкая задачка, скажу я вам…

А может, я должен заботится о сыне? Который вчера ко мне приехал? Да-да, и которого я до этого лет восемь не видел. И который уже выше меня, сильнее меня и опытнее меня. И который уже успел начать и благоприятно завалить два бизнеса, а сейчас планирует начать третий. К становлению и воспитанию которого я практически не приложил ни руки, ни мозгов, ни чего-то там еще, что следовало бы прикладывать. Как там эта штука называется-то? Ах да, душа…

И теперь, держа в обеих руках по баулу, я иду через вещевой рынок, чтобы попытаться какими-то суррогатными методами вернуть к жизни этот самый призрак простого человеческого счастья. Вы даже не представляете, насколько нужен современному человеку для этого тот самый бренный металл. В смысле, деньги.

Я подошел к павильону дяди Ибрагима. Насколько я помню, павильон этот появился на рынке одним из первых, и, даже теперь, когда он уже оброс другими такими же павильонами, все равно выделялся среди них тем, что был одним из самых больших и красивых. А его хозяин – дядя Ибрагим, сухопарый, с седеющими усами, в неизменной феске – был самым уважаемым из моих покупателей. Поговаривали, был он из какой-то исчезающей народности, объехал пол-Азии и едва не погиб в одной из постоянно бушующих там войн.

Обычно он сидел на скамеечке перед павильоном, где мог спокойно дымить кальяном, пить кофе или с грустной улыбкой что-то рассказывать кому-нибудь из своих покупателей на характерной для него термоядерной смеси русского, турецкого и фарси.