Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

Он включил передачу и произнес хриплым голосом:

– Эй, там в эфире! Как шашлыки?

– Ждем вас, Борис Семенович… – заквакала рация.

– Без меня не начинать!!! – рявкнул Борис Семенович и спрятал рацию обратно.

Он подошел к «копейке», уселся на переднее пассажирское место, «копейка» тронулась и поехала дальше по грунтовке.

Человек в сером пиджаке посмотрел вслед, пожал плечами и полушепотом произнес:

– Да, Семенович он и в Африке Семенович… И нечего тут мутить.

Горыныч озадаченно посмотрел вокруг.

Христенко стоял на коленях в пыли и тихонько рыдал.

Бритоголовые уже покурили и стали вновь собираться в кучу.

Ганс подошел к человеку в сером:

– Друг, пусти нас, а?

Тот обернулся:

– Эй! Вы тут стойте! Только эта – мы вас не видели, вы нас тоже… Дядю Мишу не будем огорчать.

Через минут пятнадцать на горизонте появилась синяя «девятка». Человек в сером смотрел на приближающийся автомобиль, и заметно нервничал. Ганс смотрел на человека в сером. Бритоголовые смотрели на Ганса. Горыныч смотрел на всех по очереди. В голове медленно складывалась какая-то мозаика, но понять он пока ничего не мог…

Вскоре «девятка» остановилась, оттуда вышел Борис Семенович, все такой же немногословный и суровый, однако теперь с печатью какой-то возвышенной отчужденности на лице. Он направился к своему Гелендвагену и кивнул человеку в сером:

– Садись, Чукча, поехали…

Потом он снисходительно посмотрел на рыдающего Христенко и бросил через плечо:

– Вставай, Христенко, какашкам здесь не место…

Чукча заметно повеселел. Он помахал рукой всем, кого увидел, и, на секунду остановившись у дверей девятки, произнес:

– Не смею задерживать, сеньоры! Да не оставит вас удача…

Первым поехал Гелендваген, за ним синяя «девятка». Потом Христенко, стеная и охая, встал с колен, как-то нехотя отряхнулся, сел за руль своей Ауди и тоже поехал, держась от двух первых автомобилей на приличном расстоянии.

Ганс мрачно посмотрел вслед удаляющейся процессии, затем сухо крикнул:

– Идем!

Процессия двинулась дальше по дороге, которая теперь уже выворачивала направо.

Вдруг послышался удивленный возглас Хохла:

– О, смотрите, дым…

Впереди, действительно, появился столб черного дыма.

Ганс обернулся и раздраженно повторил:

– Да плевать! Пошли, говорю!

Все молча двинулись за Гансом. Ганс шел впереди. Он был мрачен. Стержень арматуры вновь покоился на его плечах. За ним медленно шли все его товарищи.

Вдруг где-то сбоку раздался рев. Рядом, сминая кукурузу, проехала пожарная машина, а за ней вторая и третья.

Ганс уверенно шел вперед, не обращая внимания ни на что. Потом он повернул налево и застыл как вкопанный.

Мрачное выражение лица его сменилось удивленным. Брови поднялись вверх, а нижняя челюсть, наоборот, поехала вниз.

– Твою ж мать… – медленно произнес он.

Сначала к нему подошел Горыныч, затем Хохол, а затем и все остальные.

Ганс молча смотрел вдаль. Впереди, буквально в ста метрах, стоял шикарный трехэтажный коттедж, тот самый, который они видели, когда шли по полю. Вокруг него стояла стена черного дыма. Суетились пожарные. Рядом стояла обгоревшая закопченная «копейка».

Один из пожарных выбежал из коттеджа и, приблизившись к автомобилю, стал кричать в рацию:

– Ау, диспетчерская! Третья бригада на вызове! Тут у нас явный криминал. Трупы странные. Звони ноль два.

Глава 31. Нагорный. От себя не убежать.

Вы не замечали – когда возвращаетесь домой после долгого путешествия, как-то голова кружится? Нет?

Это мир становится на место.

Доктор М.Хелмски.

Поворот ключа – и вот я дома. Как ни в чем не бывало… Сейчас-сейчас…

Я поставил свои чемоданы в коридоре и, не раздеваясь и не разуваясь, прошел и плюхнулся в свое любимое кресло, вытянул ноги, откинулся назад и посмотрел в потолок. О, наконец-то… Будто бы и не было этих трех лет.

Несколько секунд я нежился, словно кот на майском солнышке. Уже планы строить начал… А потом… Потом вдруг вскочил, словно меня неожиданно огрели по голове пустым ведром.

Пустота! Она никуда не исчезла.

Я всегда слыл человеком нелюдимым, и там, на Севере, тоже. Даже по меркам такого отъявленного мизантропа, как Игорь Чекомазов. Я все время витал в каких-то своих облаках, делал какие-то молчаливые суждения, скептически и иронично посматривал на всю эту суету – на них… Сначала на троих, потом на двоих, потом только на одного только Игоря. Но это было до поры, до времени. До того самого времени, пока за Игорем не захлопнулась дверь, в тот августовский день, чуть меньше года назад.

Тогда-то я и почувствовал эту пустоту. Почувствовал, что один на белом свете, что никому не нужен ни со своей иронией, ни со своими суждениями. Всю жизнь я хотел, чтобы меня оставили в покое, и вот мое желание осуществилось – и от этого захотелось выть…

Поначалу мне казалось, что это все нервы… «Путч» разрешился довольно быстро, и через несколько дней демократы победоносно въехали на Красную площадь на танках, а «путчисты» – кто умер от инфаркта, кого-то арестовали и осудили, а кто-то пустил себе пулю в лоб – перестали иметь какое-либо значение. Все кругом радовались, как дети – только ходили и хвастались, кто чем занимался в эти тревожные дни. Но только не я… Я был чужим на этом празднике жизни…