Дневник школьника уездного города N

Тут она сама подкинула мне стопроцентную легенду.

– Кирилл, поделись со мной. Тебе станет легче. Скажи, ты расстался с девушкой?

И я ухватился за этот спасательный круг. «Да!» – чуть не выкрикнул я.

– Да, – спокойно ответил я, хотя горло сдавило, будто на него наступили сапогом.

Дальше, естественно, как всегда бывает в таких случаях, она принялась говорить, что мне не стоит переживать, у меня впереди еще вся жизнь, и я встречу кучу девушке в сто раз лучше, а под конец своей речи сказала:

– Главное, все живы-здоровы.

Я невольно усмехнулся, хотя, конечно, она имела в виду совсем другое. На следующий день после того, как у меня не получилось спрыгнуть с шестнадцатого этажа, и я пьяным едва добрался до дома, а потом всю ночь незаметно блевал в сортире, на подозрительный мамин взгляд я признался, что плохо себя чувствую. Они с отчимом тут же запихнули меня в машину, натянули на лицо «намордник», в котором едва можно было дышать, и повезли в больницу делать тест на коронавирус.

Чтобы не толпиться в очереди, мама повела прямо через больничные коридоры. Там мы минут на пять зависли у палаты с надписью: «НЕ ВХОДИТЬ». Какой-то врач остановил нас, отозвал маму в сторону и, указывая на меня, что-то недовольно объяснял. Кажется, он, всплеснув руками, в сердцах крикнул: «Бардак!» И едва не плача добавил: «Ну какой же бардак…» Потом махнул рукой и сказал ждать. Он открыл дверь в палату – я увидел того бомжа.

Сначала я не поверил. Думал, опять мерещится. С гипсом на правой ноге он безмятежно спал на железной койке. Врач быстро вошел. В щель стремительно закрывающейся двери я увидел, как бомж встрепенулся, затравленно оглядел палату, на мгновение его глаза остановились на мне – всего на один миг, за который я почувствовал, как сердце ойкнуло, кольнуло, изо рта вырвался то ли резкий выдох, то ли кашель, потом дыхание вообще сперлось: я секунд десять не мог вдохнуть. Через минут пять врач вышел, и я снова увидел того бомжа.

Но что это были за пять минут! Казалось, вся больница замерла в ожидании. Город затаился – патрульные приглушили громкоговорители, а кареты скорой помощи отключили мигалки. Весь мир мелко потряхивало…

За врачом из палаты вышла медсестра. У меня хватило времени убедиться: никаких сомнений – это точно он.

Я слышал, как медсестра тихо спросила:

– Что делать с бездомным?

– То же, что и с остальными. Делать тест. Если подтвердится, отправим в инфекционное.

Медсестра что-то сказала – я не запомнил. Я вообще не особо обращал внимание на их разговор. Он вспомнился мне только сейчас, когда я пытаюсь собрать осколки того дня в цельную картину, потому что в моем восприятии он немного плывет. Врач с медсестрой еще о чем-то говорили, потом к ним присоединилась мама, потом снова медсестра – она, кажется, размахивала руками, но врач ее резко оборвал:

– Послушайте, у нас один аппарат на всю больницу. Нам на нормальных людей не хватает ресурсов, а вы тут про какого-то бомжа…

И дальше мы куда-то пошли все вместе, медсестра отвалилась по дороге, а мы стали спускаться по лестнице, и я останавливался на каждой ступеньке, слегка посмеиваясь, будто на ухо бубнили уморительные шутки – врач с мамой недоуменно оборачивались и шли дальше, я – за ними, и мне казалось, будто с потолка идет дождь – холоднющий ливень – а я, как Энди Дюфрейн из киноверсии кинговского романа, выбрался из канализации, и эта вода смывает с меня все дерьмо, в которое я умудрился вляпаться за последние пару месяцев.

Весь тот день я пребывал в эйфории, в каком-то полунаркотическом опьянении, только без наркотиков. Меня будто запихнули в магический пузырь, и оттуда я смотрел на весь этот мир сквозь тонкие полупрозрачные розовые стенки. Пузырь сходил постепенно. Стенки истончались. Голова – сначала пустая – наполнялась жужжанием. Я еще успел сделать те две записи с описанием предшествовавших событий, но под конец уже выдохся – пузырь окончательно лопнул. Я вдруг со всей ясностью осознал, что едва не натворил. И самое страшное – все это было впустую, бессмысленно до отвращения.

Про Авдея и остальных я вспомнил не сразу – только через несколько дней. Еще какое-то время размышлял, стоит ли им вообще рассказывать, но потом решил, что буду полным моральным уродом, если не скажу. Авдею, Игорю и Севе написал в телеге, что бомж не сгорел – видимо, выпрыгнул из окна, сломал ногу, и сейчас лежит в больнице. Игорь тут же перезвонил и выпытывал у меня мельчайшие подробности: как я узнал, где его видел, в каком он состоянии и так далее. Я ему все рассказал. Сева ответным сообщением спрашивал: «Правда?» «Да», – коротко подтвердил я. Авдей засыпал меня вопросами – телефон минут пять не переставая вибрировал. «Да ладно» «Серьезно?» «Гонишь!» Последним сообщением выдал: «Фух, значит, пронесло». Потом он еще минут тридцать названивал, но я не взял трубку. Тарасу, естественно, я ничего не сказал. Может, ему передал кто-нибудь из остальных, а может, ему пофиг.

15 мая 2020. Пятница

Хочется распахнуть все окна, вырваться на балкон, сунуть голову наружу и дышать теплым майским воздухом, но вирус… Нет, умом я, конечно, понимаю, что в воздухе никакого вируса нет, и открывать окна безопасно – даже необходимо, чтобы не задохнуться от спертой атмосферы запертого одиночества, но все равно, когда подхожу к окну, воображение рисует картинки из «Сталкера» с зараженной радиацией Припятью. Поэтому окна наглухо задраены. Шторы опущены. Двери закупорены на оба замка.

Такое чувство, словно я заперся в подводной лодке, которая медленно, но неуклонно опускается все глубже ко дну – железные стенки уже трещат от давления, пространство вокруг сжимается все сильнее, и если я хоть с кем-нибудь не заговорю, не услышу чей-нибудь голос, то подводная лодка сомнется, как яичная скорлупа, и внутрь хлынут черные воды океана.

Когда голова начинает гудеть, а мозги забиваются настолько, что я уже физически не могу учить всю эту муть из учебников, я на несколько минут откладываю книги в сторону, беру в руки телефон и листаю список контактов из ВК, Вотсапа и телеги. На днях я понял: мне некому написать.

Друзей у меня, по-видимому, больше нет. Хотя, если хорошо задуматься, были ли они вообще? То есть Авдея, Севу, Игоря и Тараса я считал своими друзьями. Они меня, наверное, тоже, но были ли эти приятельские отношения, зародившиеся пару лет назад и оформившиеся прошлой весной в общую тусовку, настоящей мужской дружбой, которую так любят восхвалять в фильмах вроде «Бригады»? Не знаю. Честно говоря, не хочется об этом думать, потому что тогда сама собой вспоминается наша последняя встреча…

Всех одноклассников я игнорировал последние два месяца. Они либо обиделись, либо в пылу борьбы с надвигающимися экзаменами обо мне забыли. Ну а с чего они должны помнить? Кто мы друг другу? Как там говорил Миша: пришел какой-то непонятный хрен к ним в класс, где они учились вместе одиннадцать лет.

Черт, это ведь было в другом мире – без вируса, без эпидемии, без этого долбанного бомжа…

Саша… Что у нас с ней? Очень хороший вопрос. Боюсь ей звонить. Боюсь писать. Надо ли? Наш разговор так и не состоялся. Наша переписка закончилась сотней не отвеченных ей сообщений и десятками пропущенных звонков. Может, мы все-таки поговорили? Я, наверное, что-то соврал ей и остальным. Ну ведь не может быть так, чтобы никто – совершенно никто – не заметил, как рядом с ними корежило человека, пока они сидели дома, смотрели сериалы и готовились к экзаменам.

Аня… Вчера, когда терпеть гнетущее ощущение съезжающихся стен стало совсем невыносимо, я решил написать именно ей. Открыл Вотсап, набрал: «Привет, как дела» – и не отправил. Наше общение обрывалось моим ответом «все ок» на ее вопрос, все ли у меня хорошо. Дальше она еще много писала, пыталась выведать мое истинное состояние – может, даже о чем-то подозревала – каждое сообщение отмечалось двумя синими галочками, но моих ответов не было. Последние ее слова выглядели так: «Странно, конечно, что ты читаешь и молчишь». «Ладно. Не хочешь общаться как хочешь». Они пришли три недели назад.

Я закрыл Вотсап и перешел в телегу. Там мы с ней ни разу не болтали. Получалось, как будто все только начинается, словно нет никакой истории переписки.

Я написал: «Привет».

Две зеленых галочки загорелись почти сразу, но еще долго ничего не происходило. Потом снизу маленьким наклонным шрифтом появилось: «Печатает…». Так длилось минуты две, прежде чем я увидел: «Привет».

Я залип. Рядом с миниатюрной фотографией под именем Ани значилось: «В сети». Она, видимо, ждала, а я тупил, как заглючившая компьютерная программа… Я написал: «Как дела» – и сразу понял, что не отправлю – удалил и набрал: «Что делаешь?» «В сети» сменилось на «Был(а) недавно» – Аня вышла из Телеграма. Я снова стер сообщение.

В таких случаях интернет советует писать то, о чем действительно хочешь говорить. «Спроси у нее, что хочешь узнать», – кричит заголовок первой статьи в Яндексе. Я ничего не хотел знать – мне просто нужно было услышать чей-то голос. Набравшись смелости, я отправил: «Можно тебе позвонить?» – и вышел из Телеграма.

Прошло много времени – полчаса или больше – прежде, чем телефон завибрировал. На экране всплыло: «Зачем?»

Я понял, что сделал глупость. Действительно – зачем ей меня слушать. Какое ей дело до меня?

Потом сообщение исчезло с экрана – Аня, видимо, его удалила – и появилось новое: «Можно».

Еще какое-то время я нерешительно крутил телефон в пальцах. Дыхание участилось; бешено стучало сердце, разгоняя кровь по артериям; мозг впрыскивал в них адреналин и, опьяненные красные кровяные тельца неслись от клетки к клетке, чтобы снабдить организм питательным кислородом. Я подумал, что зря боюсь – нет ничего страшнее пережитого мной в апреле… Я нажал на иконку с трубкой. В динамиках раздалось несколько гудков, потом они резко оборвались и послышался, как будто слегка запыхавшийся голос Ани:

– Алло.

– Привет, – сказал я.

– Привет.

– Как дела?

– Нормально.

Повисла пауза.

– А у тебя? – через несколько долгих секунд спросила Аня.

– Тоже.

Опять пауза. Она угрожающе нависла, и, мне на мгновение показалось, будто Аня бросила трубку.

– Я тебя не сильно отвлекаю? Может, ты занята?

– Нет. Не особо. Так…

– Готовишься к экзаменам? – перебивая, затараторил я, чтобы больше не допускать этих ужасных пауз.

– Немного…