13.09

– Однако вы, Глеб, оптимист и философ. Но я прошу вас отказаться на время от мучительной тяги к рефлексии. Просто сообщите что следует. Я хочу, чтобы вы были мной поняты.

С тоской я вновь взглянул на пустой бокал. Не спрашивая разрешения, наполнил его, на этот раз пристойно и по всем канонам барного дела, дал пене немного осесть и отхлебнул приторно-кислой жидкости. Спросил:

– Сколько в нем?

Давид на мгновение опешил.

– Это наш сезонный «крик». Готовим за полгода до тридцать первого декабря. Сейчас вы пьете не совсем традиционную его версию, мы открыли одну из бочек на пробу, но оно уже хорошо, верно? Отвечая на ваш вопрос: обычно оно равняется тринадцати и девяти градусам крепости.

Я сделал еще один глоток. Покатал напиток по языку, дал ощутить его плотную текстуру небу, щекам. Коротким движением отправил в желудок. Давно я не пил такого прекрасного пива.

– Почему именно столько?

– Число не точное, возможно и меньше, но никогда не больше четырнадцати. Прихоть технолога, не более.

В глазах говорившего сверкнуло зеленое пламя.

– Надеюсь, я утолил ваше любопытство? Прошу, не испытывайте мое терпение. Скоро Ска приведет сюда Анну, но беседа и танцы плохо между собой сочетаются.

Невероятная окрыленность распирала изнутри – неизвестный технолог постарался на славу.

– В ней-то все и дело. В этой вашей любимой всеми сестре.

Мрамор в радужке треснул. Треснула и линия губ, искривленная гневом.

– В моей Анне?

Прежде чем я кивнул, открыл рот для ответа, Давид направил на меня ствол миниатюрного «Глока».

– Говори!..

Глоток. Вздох. Какой восхитительный вкус!..

– Один из прихожан соседней церкви (где мне поручили дело) считает, что его дочь насильно держат в ваших трущобах, а вы эксплуатируете ее душу и, возможно, тело. Я должен найти ее и уговорить вернуться к отцу. Вот и вся история.

Заготовленной улыбке, примиряющей, немного глуповатой, не суждено было появиться на лице – на меня взирало пламя лесного пожара из сощуренных и диких, безумно диких глаз.

– Его дочь? К отцу? Чья, сука, дочь?!

Это был и рев, и шепот одновременно. Вишневое безумие затопило разум, отвечать вновь стало сложно и опасно, напротив меня пульсировал огромной кляксой тяжело дышащий от гнева зверь.

– Я не знаю – чья. Задание дал местный священник. Говорю же, это церковь на той стороне Невского, собор Святой Екатерины. Он назвал ваше имя, предупредив, что вы, возможно, держите Анну здесь вопреки ее воле. Это все, что мне известно.

Ноздри расширились, камешек на крыле носа будто умер, не светился изнутри больше матовым светом утренней звезды. Взбесившийся змеиный клубок метнулся передо мной: это с силой схватили бокал пальцы Давида.

– То, что вы говорите, невозможно.

Хищно ощерились не по-человечески острые зубы, темная глотка приняла в себя дозу вишневой крови. Кадык на изящной, но мощной шее несколько раз взлетел и опустился, замер.

– Ее отец не посещает церквей. Он не молится, не верит в богов. Он убил свою дочь у меня на глазах.

Во рту появился вкус настоящей крови.

– Что?..

Брат Анны наклонил голову, локоны на затылке качнулись. Он зашептал вдруг, громко и горячо, определенно обращаясь ко мне, но и будто к кому-то еще, в невидимый Космос, в тайное место, где слова его никто и никогда не сочтет за мрачные фантазии душевнобольного.

5

– Вы любите, Глеб, человека, на котором женаты? Ну и как, страсть все еще не дает трещать вашей семье по швам? А может, вы счастливейший из людей, и ваша любимая женщина вам лучший друг, а вы друг для нее? Это колечко на вашей руке, как ощущения? Спокойствие, гордость, вдохновение или отвращение к миру, страх потерять все, потерять смысл? Это было у нас, было, но без золотых символов сгнившего общества. Мой страстный и ласковый милый друг…

Я сказал сейчас, что отец убил свою дочь. Еще сказал, что я брат ей. И отец наш един. Живые не ищут мертвых. Они любят и ненавидят их. Мертвые остаются с нами в памяти, в вещах, сами становятся вещами. Понимаете?

Я слушал завороженно, как во сне. Откуда-то из глубины живота, из-под диафрагмы, волнами накатывала легкая пока тошнота.

– Думаю, понимаете. Тот, кто отправил вас на поиски Анны – самозванец! Отец мой не сумасшедший, он убийца, знающий, что его дочь не сделает больше ни единого вздоха.

– Но разве не?.. – я медленно поднял указательный палец вверх. Вопрос оборвался. Муть подобралась к пищеводу, незаметной конвульсией заставляя умолкнуть.

– Ну же, Глеб, вы ведь все уже поняли! – воскликнул Давид громко, требовательно, недовольно. – Сложите же два плюс два, получите число и помогите мне!

Да, я все уже понял. От этого знания привкус крови смешался с отвратительной кислятиной где-то на корне языка. В каком-то порыве мазохизма я наполнил наполовину бокал, смыл поднявшуюся пену из собственных недр обратно. Скоро станет намного хуже.

– Помочь вам – в чем, как? – голос был жалок. – Девушка наверху, она…

Господи, ради всего святого, задай уже этот гребаный вопрос!

– Она ведь гиноид?..

Десны, зубы, трещинки на языке, все покрылось мерзким привкусом крови.

Давид ухмыльнулся, кивнул.

– Копия вашей сестры?

Он сжал зубы, прохрипел свозь них:

– Убитой сестры! И теперь какая-то тварь играет со мной, присылая за ней вас, Глеб.

– И что это значит?..

Шепот был исполнен неясной тоской; где-то над нами ярится снег, где-то спит раненный город; любимая София ждет меня, окруженная тишиной и тревогой; темнота кругом, мрак и абсурд, и я, почему-то я, за что-то я посреди всего этого!..

– Вот и я хочу это знать! Кто вас нанял?

Резкий возглас Давида не содержал в себе ни тоски, ни меланхолии, ни сожалений. Он хотел действовать, решать, противостоять.

– Жан-Батист ван Люст…