Два брата

Многие подхватили это слово. В самом деле он «увлекающийся человек». Он уж чересчур горячится. Конечно, записка его написана превосходно – он умница! – но все-таки собрание поторопилось. Бог знает в каком виде представит губернатор сегодняшнее заседание! Того и гляди из-за него всем достанется!..

Такие слова вырывались у многих; многие про себя решили не ехать завтра в собрание.

Иван Андреевич только что окончил работу, перечел записку, и горькая усмешка пробежала по его лицу.

– Уж они, кажется, назад! – проговорил он, вспоминая посещение председателя. – Неужели струсили? А утром еще…

Он уже собирался ложиться, когда в двери вошел слуга и подал ему пакет. Он распечатал и прочел записку, написанную крупным, красивым писарским почерком, следующего содержания:

«Его превосходительство г. начальник губернии покорнейше просит Ивана Андреевича Вязникова пожаловать завтра в девять часов утра, для объяснений».

Записка не была подписана.

– Что этому… от меня надо? – проговорил старик, задетый за живое тоном этой записки.

Однако он решил пойти.

Долго ворочался старик в постели, а сон не приходил успокоить его возбужденные нервы. Грустные мысли бродили в голове Ивана Андреевича.

Оптимизм старика все чаще и чаще подвергался тяжелым испытаниям. Вязников уже далеко не с прежней надеждой ожидал близких весенних дней. В последнее время он даже с каким-то ужасом смотрел на то, что делалось вокруг. Нередко, возвращаясь из города, он рассказывал Марье Степановне о том, что слышал, что видел, и грустно задумывался, сидя в своем кабинете. Бывали минуты, – и они стали повторяться все чаще и чаще, – когда Иван Андреевич с болью вспоминал о младшем сыне. Он писал ему горячие письма, в которых с какою-то особенной настойчивостью предостерегал его от увлечений («Пока надо учиться, учиться и учиться!»), рисуя окружающую жизнь, близкое будущее в розовом свете. Он накладывал светлые краски, а в то же время сам чувствовал, что краски не те, что в действительности тон не такой светлый, и со страхом ожидал ответов. В нежных письмах сына, в которых сын спорил с отцом, чуткое любящее сердце слышало какие-то скорбные звуки молодой, возбужденной души. Оптимизм отца не действовал ввиду грустной действительности. Старик понимал, что трудно успокоить юношу, когда даже и он, старик, начинал терять надежду…

Но в старике, как видел читатель, еще сохранилась вера в идеал. Он не мог оставаться равнодушным зрителем.

Впечатление, произведенное его горячей запиской, оживило старика и пробудило надежды. Но вечер испортил хороший день. Беседа с председателем заставила его усомниться в своих товарищах. Из слов его он понял, что его записка завтра не будет принята.

Ровно в девять часов на следующий день Иван Андреевич входил в кабинет к его превосходительству.

Генерал принял старика стоя. Он резко поклонился и произнес отрывистым, недовольным тоном:

– Ваша записка, милостивый государь, вызвала вчера неприличную сцену в собрании. Я удивляюсь, как вам позволили ее читать, но еще более удивляюсь, как вы решились написать такую непозволительную записку… Я…

– Я тоже изумляюсь, почему вы пригласили меня, генерал? – резко перебил старик, бледнея от негодования. – Вы можете действовать в законном порядке, но прежде надо спросить у меня, желаю ли я слышать выражения вашего изумления!..

Его превосходительство, не ожидавший ничего подобного, смешался и не знал что сказать. Наконец с его дрогнувших толстых губ слетели отрывистые фразы:

– Я имел намерение предупредить как хозяин губернии. Я призван сюда… Наконец в моей власти…

Вязников обмеривал серьезным взглядом его превосходительство.

– Наконец вам известно, что мне предоставлено право… Я могу…

– Это уж не мое дело, генерал! – гордо произнес Вязников и вышел из кабинета.

Его превосходительство несколько минут оставался в недоумении. Наконец он послал за правителем дел, расторопным молодым человеком из Петербурга, и приказал ему написать решительное распоряжение насчет Ивана Андреевича. Однако расторопный молодой человек успел, хотя и не без труда, убедить генерала не делать пока такого решительного шага ввиду положения и преклонных лет Вязникова.

– Я полагаю выждать, что скажет Петербург! – прибавил молодой человек.

Его превосходительство не скоро еще успокоился, и в этот день лица, являвшиеся с донесениями, получили большую гонку.

Через два дня Вязников, мрачный, возвращался в свое Витино. Записка его была подписана только пятью человеками. Большинство собрания нашло ее несвоевременной. В городе ходили тревожные толки насчет Ивана Андреевича. Записка, наделавшая столько шума, была послана в Петербург.

XVI

Через несколько дней Иван Андреевич сидел в своем кабинете в теплом, подбитом заячьим мехом, сюртуке, погруженный в чтение, когда в одиннадцатом часу дня в кабинет тихо вошла Марья Степановна, положила на стол привезенные со станции газеты и подала ему письмо.

– От Коли! – произнесла она, радостно улыбаясь.

– Что-то пишет хорошенького! – промолвил Иван Андреевич.

Он стал читать письмо. В чертах лица Ивана Андреевича Марья Степановна заметила такое удивление, что тревожно спросила:

– Что такое?.. Ты, кажется, очень изумился письмом?

– Еще бы!.. Знаешь ли, какую новость сообщает Коля? – проговорил Вязников, передавая письмо. – Никак не догадаешься!.. Коля женится.

– Женится! – испуганно вскрикнула Марья Степановна.

– На Леночке!

– На Леночке!.. – с облегченным сердцем проговорила Марья Степановна, жадно пробегая письмо. – Вот неожиданная новость… Я никак не могла бы подумать.

– Признаться, поразил и меня Коля… И как торопится…

– Ты как же, Иван Андреевич? Доволен? – спрашивала она через несколько времени, когда прошло первое впечатление от неожиданного известия.

– По-моему, рано бы Коле жениться… По его характеру надо бы подождать…

– Оно, пожалуй, и лучше для Коли раньше жениться. Он такой увлекающийся! – заметила, улыбаясь, мать.

– То-то лучше ли? – в раздумье проговорил Иван Андреевич. – И ведь раньше ни слова не сказал, даже не намекнул! – прибавил Иван Андреевич. – А еще друг! А ты ничего не замечала? Уж не летом ли они сблизились друг с другом? И этот неожиданный отказ Лаврентьеву…

– А пожалуй! То-то Леночка тогда так мучилась!

– Мы с тобою, брат, уж стары стали, ничего и не видели! – засмеялся старик, ласково пожимая руку жены. – Что ж? Раненько-то раненько Коле жениться, а впрочем, оба они такие славные…

– И знают давно друг друга… Они будут счастливы!

– Только бы Коле побольше характеру, выдержки. С семьей не то, что одному! – заметил Иван Андреевич. – А мы помочь-то ему, к сожалению, не в состоянии. Детям-то ничего дать не можем! – грустно промолвил старик. – Разве угол в деревне.

– Проживут! – весело сказала Марья Степановна. – Да и у нас еще кое-что найдется, чтобы помочь им устроиться на первое время.

– Еще разве есть брильянты в запасе? – усмехнулся Иван Андреевич.

– Есть еще… продадим! Тысячку-другую наберем.

– Ну, да Леночка – бережливая, умница, она удержит Колю. Он-то в меня… любит мотать деньги! – усмехнулся Вязников. – Вот Вася, так тот в тебя. Все другим готов отдать. Впрочем, Коля пишет, что дела его поправились.

– И как не поправиться. С его умом, да чтобы не прожить без особенных забот! Слава богу! А в случае чего – милости просим в Витино.