Из записок мага

– Женщина! – воскликнул он. – Женщина и глупейшее существо. Ладно, – успокоился он. – Не говорите потом, что я вас не предупреждал. Отдайте мне, – он протянул руку.

– Что? – не поняла Милки.

– Карту, мисс. Карту в обмен на сердце дона Диего, или клянусь всеми святыми, я насильно посажу вас в лодку и отправлю на берег.

Милки покраснела, поколебалась, отвернулась, достала карту и протянула ее Джону.

– Так-то лучше, – успокоенно сказал он. – Если я не ошибаюсь, она все равно… неважно. Итак, мисс, вручаю дона Диего в ваши заботливые руки. Передайте ему, что я внезапно передумал, сошел с ума, так сказать. Или даю ему второй шанс.

Корнуэл встал и подошел к двери, но на пороге Милки остановила его и спросила:

– Скажите, сэр, что на этой карте?

– Моя жизнь, – коротко ответил он и вышел.

7.

Он устал, замерз, и ему хотелось плакать. Камни через продранные башмаки резали ему ступни, холодный ветер трепал рванье, которое он называл одеждой. Он не ел уже три дня, и еле передвигал ноги от усталости и голода, но ему нужно уйти как можно дальше, ибо только в этом – спасение.

Он сел на валун и посмотрел на большую реку, величаво катившую свои волны. Совсем скоро она покроется льдом, и тогда он сумеет пересечь эту естественную преграду, а теперь он пойдет по ее берегу, возможно, до самого устья, пока не найдет человеческого жилья, где попросится на постой.

За что небеса наказали его, за что?!

– Эй, мальчишка! – раздался над его ухом грубый мужской голос. – Ты кто такой?

«Мальчишка» знал этот язык северных людей, грубый цокающий, как копыта его лошади, которая пала три дня назад, язык воинов и пьяниц.

– Мое имя ничего не скажет вам, господин, – сказала мальчишка, вставая с валуна и кланяясь с придворной легкостью.

– Даже у собак есть имена, – усмехнулся всадник. На большом лохматом боевом коне он был подобен древнему богу, голову его венчал деревянный шлем, одет он был в меховой плащ, на поясе висел внушительный меч. – Только у рабов нет имен. Идем со мной, – велел он, – держись за стремя.

Мальчишка взялся за стремя и поплелся рядом с конем, каждый шаг давался ему с большим трудом.

– На, выпей, – сказал всадник и подал ему мех.

Мальчишка на радостях хлебнул, но тут же глаза его выпучились, как у окуня, и он закашлялся: никогда он не пил такого крепкого вина.

– Это придаст тебе сил, совсем ведь подыхаешь с голоду.

Ему и в самом деле стало легче, теплее и бодрее, вот только если бы не шум в ушах и странная веселость, не соответствующая положению битого пса.

Вдоль реки они добрались до странного поселения: деревянные дома стояли полукругом, из крыш тянулись дымки, в центре полукруга горел большой костер, и лежали туши убитых животных.

При их приближении из самого большого дома выбежала толпа мужиков, одетых так же, как и подобравший мальчишку, они радостно и громко кричали, все они были пьяными, бородатыми и грязными.

– Родерик! Родерик! – кричали они.

Сквозь толпу протолкалась красивая бледнолицая девушка с русыми волосами, в длинной юбке и отороченной мехом телогрейке. Она подбежала к Родерику и прижалась к его ноге.

Родерик соскочил с коня и нежно обнял девушку.

– Я рад приветствовать тебя, моя Милославна!

Затем Родерик повернулся к слугам и велел:

– Возьмите мальчишку, накормите, отмойте. Он мой раб.

Слуги поклонились, и Родерик в сопровождении Милославны и толпы мужиков ушел в самый большой дом.

Мальчишку решительно взяли под руки и отвели в крайнюю постройку, в которой пахло псиной, сеном и дерьмом – запахи, неприятно поразившие придворного пажа.

– Раздевайся. Речь понимаешь? – спросил служка, возрастом равный с мальчишкой, видя, что он не движется.

– Да, – ответил юноша.

– Снимай свое рванье, вот горячая вода, – и служка указал на большой чан, из которого поднимался легкий парок.

Мальчишке было стыдно раздеваться перед незнакомым человеком, да еще и слугой, и он мялся, не зная, как поступить. Тогда служка решительно содрал с его белого тела остатки одежды и внимательно осмотрел его, голого, с ног до головы.

– Какой ты худой! – презрительно сказал служка. – Одни кости, собакам кинуть – есть не станут.

Гордость пажа взыграла в мальчишке, и он легонько ткнул в служку кулаком, отчего тот отлетел к ближайшей стенке, чуть не опрокинув чан. Под его изумленным и обиженным взором мальчишка гордо прошествовал к чану и забрался в до боли горячую воду.

Свирепый и теперь уже молчаливый служка бросил ему одежду, и мальчишка с удивлением и непривычкой натянул на себя вещи, которые ему никогда не приходилось носить: шерстяные штаны вместо бархатных панталон, грубая рубаха вместо его шелковой, и меховая тужурка вместо разодранного черного плаща с золотыми звездами. В этом наряде он чувствовал себя неловко, штаны кололи, а от меха хотелось чихать.

Служка накормил его жареным мясом, которое мальчишка ел с большой жадностью, ибо был голоден, как волк.

– Что мне теперь придется делать? – спросил мальчишка, насытившись.

Служка пожал плечами:

– Что Родерик прикажет. А пока отдыхай.

Три дня отдыхал бывший паж, пока Родерик не пришел за ним сам. Он был большой, величественный, его глаза метали молнии языческих богов, он казался маленькому рабу не просто сильным, но могущественным. Он был особью другой жизни и требовал от бывшего пажа, чтобы он жил по его правилам.

Родерик внимательно ощупал никудышные мускулы нового раба и разочарованно хмыкнул:

– Неделя работы на весельном, и ты падешь. Умеешь ли ты что делать?

Молодой паж был благодарным человеком, он умел ценить отзывчивость и щедрость в других людях, но он был очень гордым, слишком гордым для раба. Он мог бы сказать, что знает различные науки, письмо, музыку, философию, он меткий стрелок и остроумный собеседник, умеет читать по звездам и лечить, но он был горд. Родерик признал в нем раба, а раб умеет только махать веслом да работать мотыгой.

– Нет, – спокойно ответил мальчишка.

– Чем же ты жил раньше? – удивился Родерик. – У тебя была хорошая одежда.

– Я был бродягой, – ответил мальчишка, подумав, что это чистая правда, ибо последние дни он брел.

– Ладно, – нахмурился Родерик, – пойдешь прислугой.