Брилонская вишня

Куривший шарахается, корчится в брезгливости, резко выдергивает свою кисть из рук парня и делает быстрый шаг назад. Жмурится и закашливается, сжимая горло… на какую-то секунду я впрямь поверила, что его сейчас вырвет.

– Вернер! – кричит он, сдергивает с себя перчатки и швыряет под ноги.

Кровь приливает к обвисшим щекам Вернера. Своим нервным дыханием он еще сильнее напоминает пса. Ему бы только хвост, которым бы он с радостью вилял.

– Да, оберштурмбаннфюрер?

– Прикажи застирать, – все еще морщась от отвращения и держа ладони у губ, выдавливает офицер. – И пусть они у тебя еще хоть раз подобное выкинут!

Вернер кивает. Осторожно спрашивает:

– Может, его оставить и выпороть? Что думаешь?

– Еще чего! На нем столько дерьма! Пусть сначала в бане отмоются, а там хоть хлыст о них не замарается. Можешь пристрелить, конечно. Дело твое.

Вернер почему-то столь крайние меры применить не решается. Видимо, для него все ограничивается лишь «может, выпороть?».

Офицер резко утирает губы, разворачивается и уходит.

А потом мы оказываемся в сарае. «Надежды на сон откладываются», – так говорят многие. А я…

Падаю в грязное сено и мгновенно проваливаюсь в сон. Не хочу ни с кем разговаривать. Ко мне подходят, спрашивают… Я уж и не помню, кто и что. Невнятно отвечаю им какую-то ерунду и продолжаю дремать. Слишком уж я истощена. Слишком устала. Сил ни на что нет…

И мне впервые за эти тягучие и потные четыре дня снится настоящий сон. Подробный и вкусный, как кусок пирога – отрезаешь и жуешь. И до того счастливый и красочный, что, наверное, после пробуждения я готова была отдать все на свете, чтобы он оказался правдой.

Снится мне, как живу я здесь, в сарае. В барак меня почему-то так и не перевели. Других всех вывели, а я осталась. Вернер мне еду носит, ведра для умывания…

А потом слышу стук, дверь сарая щелкает и с тихим скрипом отворяется. Я оборачиваюсь и вижу Сережку. Натурального такого, даже запахи от него сочатся яркие, ядреные и очень живые.

Вскрикиваю – больше от счастья, конечно, чем от неожиданности. Кидаюсь ему на шею и воплю:

– Ты как здесь?!

– Мамка твоя с ума сходит, тебя найти просила. Я с Евдокией Игнатьевной поговорил и узнал, в какой поезд тебя посадили. Сам же на нем поехал и здесь оказался…

И мы сбегаем с ним через окно.

По лесу долго плутаем, речку переплываем, в деревне какой-то спасаемся. А как выходим, нам говорят: «Война закончилась». И все сразу добрые становятся: и Вернер, и куривший офицер, и даже те немцы, у которых я хлеба выпрашивала. Домой возвращаемся – а мамка мне уже платье свадебное сшила. И женимся мы с Сережкой. На свадьбу всю деревню позвали. Кроме Евдокии Игнатьевны… ее почему-то не было… Я ее даже искать пошла…

И проснулась.

Еще долгое время ощущаю от сна такую радость, такую надежду! Первые минут пять искренне верю, что все возможно, что сон может быть вещим, и что Сергей действительно меня спасет!

Только потом гляжу по сторонам и вздыхаю. Окна-то нет. И Евдокии Игнатьевны, наверное, уже нет. А через стаю немцев сюда еще прорваться надо. Мало прорваться – нас надо еще найти!

Вижу – людей-то поубавилось. Кто-то в сено зарылся и спит, кто-то черточки на бревнах от скуки царапает, кто-то чихает от пыли…

Я подсаживаюсь к тощему парню, что офицера осмелился коснуться, и тихо спрашиваю:

– А чего народу так мало?

Он на меня даже не смотрит. Лепит из грязного сена пирамиду да какую-то щепку посасывает.

– В баню пятерых увели, – сплюнув, отвечает он и сжимает костлявыми руками брюхо.

– Уже? Почему я не слышала?

– Ты ничего не слыхала. Спала так крепко, что даже храпела. Тихо, правда.

– А кого повели-то? Мужиков или женщин?

– И мужиков, и женщин. Немчурам-то что? Им плевать на пол, загнали в баню и рады. Как они… Руссишес швайн! А, кстати, Толика… знаешь Толика?

Нет, я не знаю Толика. Я не знаю даже, как зовут моего собеседника.

– Нет.

– Ну жирный такой! Ай… Ему влетело, в общем. Он одного немца фашистом назвал.

– И чего? Они же и есть…

– И все так думали! Оказывается, неправильно. Они нацисты! Но и такое при них тоже не говори. Влепят палкой по заднице. Меня Максим зовут, кстати.

Я отмахиваюсь.

Знакомиться мне сейчас хочется меньше всего. Знакомиться в такой обстановке – тем более.

– А чего ты смелостью сверкал? – усмехаюсь я, упираясь подбородком в колени. – Там, на площади?

– Жрать хотел. Соображал плохо.

– Тебя выпороть могут.

– Зато не убьют. Хотели бы убить – сразу бы сделали это, но не тянули б точно. И этот Варнар…

– Вернер.

– Без разницы. Только визжать и умеет, как баба. Готов спорить, он специально так делает, чтобы страху нагнать. А сам наверняка и крючка ни разу не спускал.

– Посмотрим.

– Правда, второй мне больше понравился. Ну, тот, которого я за руку цепанул. Он хоть не визжит… а ему толку визжать вообще? Он дел своим солдатам надает и свалит. Ему чего? Он только наблюдает и командует: того-то прибей, того-то побей, а у самого ручки чистенькие… На председателя колхоза нашего похож чем-то. Я там недавно работаю, а уже эту морду наизусть знаю.

– Тебе сколько лет? Выглядишь молодо.

– Да двадцать три уже. С армии только воротился – и в колхоз, а оттуда на войну, черти, забрали… Поймали возле Пскова, в плен взяли и сюда отвезли. У нас задание было. Эх, провалили миссию, подвели старшину…

Я молчу.