Брилонская вишня

Разрываю опухшие губы в кровь – и искренне смеюсь, смеюсь до боли в животе. Как же мне этого не хватало…

– Кому сказать? – протягиваю. – Коменданту? Так с ним разговор короткий будет. Он мне обещал… что если не поправлюсь – мозги мне выскребет.

Я ненавижу. Эту боль в плече, эту ломоту, эти синяки, этот жар. Я ненавижу все в этом гребаном штабе – надломленное, серое и неживое!

– Да не коменданту, а хотя бы Марлин, однако… – смущается Тамара.

– Ей можно. А завтра чья смена?

– Ее. Ведьмина сегодня была.

– Тогда отлично. Тогда… Том, не ляжешь? Я подремать хочу. Ведь если завтра не разрешат остаться…

А я понятия не имею, что будет, если завтра не разрешат остаться. Все тело болит, кажется, еще сильнее; в плече пружинит, голова раскалывается. Я даже метлу удержать не смогу, не говоря уже о чем-то другом…

И Тамара, конечно, оставляет меня одну.

Я наконец принимаю менее болезненную позу и засыпаю. А когда нас будит Марлин, чувствую, что поспала в лучшем случае минут тридцать.

Выползаю из постели и едва ли не падаю. Ноги еще ничего, держат, но шатает невыносимо – за стены приходится хвататься, да одной рукой – правая пульсирует и ни в какую не разгибается.

– Марлин, – кричу, а сама с ног валюсь, каждый шаг одышкой сопровождается.

Она терпеливо ждет.

Все уже вышли на построение, в бараке остались лишь мы с ней.

– Давай быстрее, – говорит Марлин. – Сегодня в лес едем.

– В лес?! Зачем?!

– Дрова рубить. А то осень уж скоро, а осень здесь холодная, топиться нечем. Для кочегарок уголь, конечно, ну а в доме как? Там же голландки в комнатах. Мужиков всех рабочих комендант в бараке запер. У одного чесотку нашли, так она ж заразная. А комендант брезгливый, ты знаешь. Вот, запер их, лекарствами весь барак напичкал и запер. Теперь вы за всех отдуваться будете.

– Марлин… – я пытаюсь неработающей головой понять смысл ее слов. – Я просто… сказать хотела…

– Давай быстрей, ну! У меня сегодня времени вообще нет!

– Я не могу работать. Правда. У меня… кажется, плечо вывихнуто. И жар ужасный, голова кружится. Я… еле до двери дошла. Можно мне хоть сегодня отлежаться? А завтра, обещаю, в работу включусь ко всем!

Марлин морщится и поднимает ладонь.

– Я здесь ничего не решаю, – выбрасывает она.

– Как это так? Вы же надзирательница!

– Вот именно, что я лишь надзираю! А с такими вопросами тебе только к коменданту.

– Марлин! – кричу я в отчаянии. – Вы издеваетесь, что ли?!

– Выходи быстро, я барак запираю. Приспичило – после построения иди к коменданту. Или к Вернеру, если хочешь, вот только сомневаюсь, что плеткой от него не получишь.

И я сомневаюсь.

К коменданту не пойду. И к Вернеру не пойду. Едем мы с Марлин, и если я где-нибудь сознание потеряю – это ляжет на ее совесть.

– Странная вы, – вдруг вырывается у меня. – Мне интересно, что вы своим детям отвечаете, когда они у вас разрешение на что-то спрашивают. Тоже отмахиваетесь и отцу посылаете, мол, он лучше знает?

Марлин от неожиданности давится.

Прокашливается, потирает шею и выдает:

– Если б они были еще… Муж запрещает рожать.

– Почему?

– Не знаю. Говорит, мол, не готов к такой ответственности… Он очень строгий у меня, попробуй слово не так скажи… Ну ладно, выходи давай. Что-то не о том мы с тобой начали.

– И что вас рядом с ним держит?

– Выходи, я сказала!

И я, внимательно глядя в наполненные чудовищной тоской глаза Марлин, покидаю барак.

Все-таки из последних сил строюсь. Встаю рядом с Тамарой – она помогает мне не рухнуть без сил, аккуратно придерживает с левой стороны за плечо. Марлин объявляет всем о рубке дров, о чесотке в мужском бараке…

Я стою. Стою, шатаюсь и пытаюсь дышать, с трудом заглатывая горячий воздух.

– Фрау Эбнер, вы ведь помните о сегодняшнем задании, да?

Поднимаю взгляд и пытаюсь сфокусировать на мутной фигуре коменданта. И снова его образ прекрасного руководителя, его мнимая вежливость и умение бросаться красивыми фразами…

Марлин мгновенно бледнеет и тихо отвечает:

– Да, конечно. Сейчас только я объясняла женщинам…

– Рабочей силе, – поморщась, поправляет комендант.

– Рабочей силе, – покорно повторяет Марлин. – Объясняла, что им предстоит. И… Оберштурмбаннфюрер, появился небольшой вопрос…

Она кивает на меня.

Я холодею. Ну зачем, Марлин, зачем…

– Дело в том, что этой девочке…

– А у этой девочки языка нет, чтобы сказать самой? – обрывает комендант. – Что за чушь, я не понимаю? Фрау Эбнер, у вас есть задание, рабочая сила сама себя не отвезет. А… эта девочка, – с кривой усмешкой передразнивает он, – если ей что-то надо, пусть говорит сама и не убивает ваше время и достоинство, которое, кстати, у вас с каждым днем сходит на нет.

И теперь я не знаю, что и думать.