Шизик

– Витька! Как я рад всё же тебя видеть. Конечно, помню! – Голубкин уже доел. Ел он на подносе – не составляя тарелок на стол.

Выйдя на улицу, оба закурили. Вспоминали детство. Липатову стало как-то хорошо и тепло. То, что Оля его разлюбила, уже не казалось концом света. Вот ведь человеческая природа. Только несколько минут назад был в ужасной депрессии, и вот случайная встреча буквально вернула его к жизни.

– Миха! А ты помнишь, из-за чего мы поссорились то? – Липатов ухмылялся – Я же в малолетку тогда, в Верку, твою одноклассницу, влюбился. А потом у меня отсрочка закончилась, и меня в армию в 21 год забрали. И ты в Верку влюблён был. На проводах у меня нажрался и всё морду мне порывался набить.

Голубкин как-то посерел. Обмяк. Приник. Замолчал.

– Я в армии тогда в училище сапёрное поступил… Ну и всё… Потерялись мы с тобой. Да и про Верку забыл, как на письма отвечать перестала. Я с армии-то только лет семь как ушёл, майором. Ты-то как?

– Так, выходит, ты так ничего и не знаешь? – лицо Миши уже не выражало дружелюбность. Глаза изменились. Перед Липатовым стоял совсем другой человек. Человек с жестоким пристальным взглядом.

Липатову стало неуютно под этим давящим, гнетущим, тяжёлым взглядом. Он отвёл глаза.

– А что я должен знать-то, Миш?

– Она вышла за меня, Вить, через год, как ты в армию ушёл. Я пил тогда сильно по молодости. Так, через год нашей жизни пришёл я, как всегда, пьяный домой. А она мне в лицо: «Не любила тебя никогда. Липатова до сих пор люблю».

Витя молчал, не находя, что сказать. Вспомнилась Вера. Вспомнились чувства. Даже запах её вспомнился. Где-то в животе затянуло, заныло.

– Да ладно, Миш. Дано это было… Чего уж теперь…

– Я убил её тогда. Зарезал. Двадцать два ножевых – потом на суде сказали. Уж вышел давно, отпустили через восемь лет по амнистии… Я думал, ты знаешь.

Соседи довольны

– Да ты же урод! Посмотри на себя, – Ксения с омерзением подняла руки, расставив пальцы, – ты же денег не зарабатываешь! Дома на диване лежишь и книжки читаешь!

Ксения немолода. Фигура великолепна. Про таких говорят: «Сзади – пионерка, спереди – пенсионерка». Холёна. Манерна. Лицо капризно.

Виктор молча сопел, потом начал покрываться красными пятнами. Виктор выглядит плохо. Небрит. Лохмат. Чрезмерно худой. Щёки ввалились. На бледной коже проступает щетина.

– Ксенечка… Мне стыдно… Прости… Я тебя люблю. Я устроюсь на работу… Ну не по моей же вине меня уволили! – Виктор явно сгорал от стыда перед женой.

– Да какого хрена? Мне вообще всё равно, почему тебя уволили! Мне и твоя любовь по барабану! Какая любовь в нашем возрасте, Витя?! О детях и о деньгах нужно думать, а не о любви! Не 18 лет, дорогой ты мой! Я ухожу с утра и возвращаюсь поздно, почти ночью! А ты всё лежишь! Больной он… Задолбал уже… Кто сыну помогать будет? Они с женой в Испанию уже собирались… Ты им деньги обещал… Уволили его, блин… Лежит теперь, король немощный.

– Ксень… Да есть деньги. Прости. Мне просто говорили, что на лечение нужно… Если считаешь… Давай, их отдам Ваньке, там и тебе на шубу есть… Только это последние.

– Какое лечение то? – Ксения спросила уже нормальным голосом. Посмотрела на Витю. Села на кровать. Потрепала его по волосам. – Что ты за болезнь себе выдумал, симулянт? – жена уже улыбалась.

– Да не говори, – Витя был очень доволен улыбке жены. – Воспаление хитрости, наверное. Мы же с тобой уже 30 лет вместе, пора бы привыкнуть – улыбался.

Смотря в любимые глаза, он забывал обо всём. Уволили его после прохождения медосмотра. Уволили спешно, сообщив диагноз, выдав расчёт и компенсацию за вредность. Заставили подписать кучу бумаг, что не имеет претензий, и посоветовали деньги оставить на операцию и лечение. С тем и спровадили. Жене Витя ничего не говорил, ну, уволили и уволили. Да она и не спрашивала.

– Да я так и знала, – глаза Ксении опять сверкнули. – А вот о сыне и жене ты не думаешь. Сколько у тебя денег-то?

Витя сказал.

– Мда, не так уж и мало, но не так уж и много. На Испанию им хватит, а вот вместо шубы – только жилетка, – Ксения задумчиво наматывала на палец конец одеяла. – Ты деньги давай. Я Ванечке сейчас позвоню, пусть едут на месяц, отдохнут. А ты работу начинай искать.

Виктор умер за неделю до приезда сына. Сын, узнав о смерти отца, не стал прерывать поездку и уезжать на три дня раньше, приехал после похорон.

Ксения так же работает допоздна, только домой приходит в пустую квартиру и ни на кого не кричит. Соседи довольны.

Клещ

Ларичев мёрз. Забравшись под пуховое одеяло, лежал, закрыв глаза. На улице май, но холодно. Холодно, и дома уже не топят. Ноги ледяные. Ларичев знал, что не заснёт, пока не согреется. Сколько он уже лежит? Ноги, похоже, не собираются согреваться. Нужно было надеть тёплые носки. Лень вставать. Раньше дома никогда не мёрз. Была Лариска. Она согревала и душой, и телом. С Лариской было хорошо. На улице были слышны какие-то крики. Ларичев не открывал глаз. Со стороны могло показаться, что он спит глубоким сном. Не спал. Голова была ясна. Лариска. Тогда они, приехав с дачи, не придали особого значения этому клещу. Лариса, выйдя из душа, попросила посмотреть, что у неё на спине. Из спины торчала маленькая чёрная точка. Ларичев, взяв булавку, начал выковыривать. Лариска постанывала.

– Ромочка, может, к врачу, давай съездим? Вдруг он энцефалитный? Не ковыряй так, больно.

– Ларис! Что ты несёшь? Всех клещи кусают. Сейчас только пойди туда… Очередь в этом медпункте не на один час, я сам всё тебе вытащу.

Лариса возбуждала. Доставая клеща, который впился чуть выше ягодицы, он нежно целовал её в спину. Не достав до конца, он повернул её голову к себе и впился в губы поцелуем, повалив её на кровать.

Этот клещ убил Лариску. Она умерла через двенадцать дней…

Ноги так и не согревались. Да кто там кричит всё на улице? Лариски не было уже полгода, а он всё не мог принять, что её нет. Они прожили с ней всего восемь месяцев. Он познакомился с ней в очереди к стоматологу. Он очень нервничал и, скрывая свою нервозность, играл на телефоне в шашки.

– Вы совсем не боитесь? – девушка, спрашивающая его, смотрела с серьёзным лицом, нахмурив брови, – или наоборот, боитесь, но делаете такое безразличное лицо?

Девушка, сидящая с ним рядом, была худа и изящна. Короткое бордовое платье с рукавами три четверти. Светлые колготки и туфли на высоком каблуке. Русые волосы были чуть длиннее плеч. Губы. На её красивом лице первым, что бросалось в глаза, были губы.

– С чего это вы взяли, девушка? Я спокоен, как удав, – Ларичев усмехнулся.

– А я боюсь, – задумчиво произнесла девушка.

– Не бойтесь. Боли не будет, наркоз сейчас хороший, – подбодрил он.

– Я не боли боюсь… Я, понимаете, с утра сегодня проснулась, а у меня нет двух передних зубов, – она выглядела испуганно и озадаченно.

– Как это?

– Вот и не знаю, как это… Поэтому и страшно. Вечером были, утром нет. И ни во рту нет, нигде, мистика. Ощущение, что с ума схожу.

Из больницы они ушли вместе. По поводу зубов Ларисы так ничего и не выяснилось. Врач сама была озадачена. По всему выходило, что зубы были сломлены под самое основание. Причем сломлены давно, потому как надломы уже покрылись кариесом. Сначала Ларичев насторожился, вменяема ли девушка. Но потом, в процессе общения, всё забылось. Конечно, вменяема. А потом пришла любовь. Зубы вставили через неделю и больше не вспоминали никогда об этом случае. Теперь Ларисы больше нет. Нет, он не вспоминал о ней, нет. Он постоянно думал только о ней. Всегда. Сон был единственным спасением. Сны Ларичев не помнил. Может быть, во сне она к нему и приходила, он просто не помнил. В дверь заколотили. Удары, похоже, были и руками, и ногами. «По-мо-о-ги-ите», – закричал женский голос. Ларичев вскочил, бросился к двери.

Распахнув дверь, он успел увидеть силуэт девушки. Она вбежала в квартиру, оттолкнув его, и сразу захлопнула дверь. Было темно. Было совсем темно. Света не было во всей квартире. Вскочив из кровати, он даже не включил свет в коридоре. За дверью был слышен топот поднимающихся людей и мужские голоса.

– Сволочи! Я сейчас полицию вызову. Убирайтесь лучше, ублюдки, – слегка шепелявя, крикнула девушка.

Ларичев всё понял сразу. Пришло спокойствие. Полное спокойствие. Умиротворение. Ларичев улыбался в темноте. Мужчины выругались, и послышался топот спускающихся.

– Вы простите меня, ради Бога! У меня выхода не было! Эти ублюдки! Они напали на меня! Пьяные! Не поняла, то ли изнасиловать хотели, то ли просто сумку отнять. Сумку отняли. Они мне какой-то железякой по лицу ударили! Я вся в крови, наверное. А у вас подъезд без домофона, я вырвалась, убежала. Стучала во все двери, никто, кроме вас, не открыл. У вас есть свет? Включите свет!

Ларичев медленно потянулся, включая свет. Он был очень спокоен. Он знал.

– Ну, здравствуй, Лариса, – сказал Ларичев, включая свет.

Девушка стояла, держась за окровавленный рот с выбитыми зубами. Ларичев стоял, смотрел на неё и улыбался.