Я придумаю будущее. Любовь после любви

В столицу я приехал, окрыленный великими надеждами.

В голове к месту, и не очень, крутилась одна и та же крылатая фраза Осипа Мандельштама: «… И Дар Богов – великолепный теннис!» Как она запала мне в душу, я уже не помню. Скорее всего, кто-то из девчат читал эти строки на моих проводах в Москву в начале июля по окончании сессии, после которой я оформил академический отпуск.

Гулянка, была, кстати, продолжительная и душевная. Начинали на речке: шашлычок, волейбол, катамараны, пиво. А продолжили на даче у Антона – там уже было, что покрепче. И я наслушался столько хороших тостов, что почему-то засмущался и сбежал в город, хотя народ, оставшийся ночевать, долго потом искал меня по соседним дачным участкам.

Заканчивался целый жизненный этап. Начинался новый, и мне почему-то не хотелось брать туда свою подружку Леночку. Хотя, я понимал, что это было совсем некрасиво, и нужно объясниться. Возможно, от нее я и убегал домой, к маме, как это ни странно.

С ней мы попили чай с печеными пирожками, поболтали на разные темы, стараясь особенно не касаться моего отъезда: как она будет здесь, а я там? Потом я молча смотрел на ее родное лицо, и сильные руки, которые с любовью гладили мои вещи, складывая их возле раскрытого чемодана. Рядом скучала шикарная спортивная сумка и две очень дорогие, по великому блату купленные ракетки – моя великая гордость.

В половине двенадцатого я вдруг сорвался из дома, поймал такси и назвал водителю адрес. Я давно узнал его в деканате – это был адрес красивой девушки Маши. Наверное, целый год собирался, но ни разу так и не съездил. Последнее время у меня была Леночка, до Леночки – Вероника, ну, и так далее – в обратном порядке. Барышни, красивые и умные, вешались на меня сами, практически предлагая себя. Это ни я, это они, научили меня любить, ну, или, точнее, влюбляться в них.

Только Мария была другая! Жаль, что она тогда не пришла на свидание. Или, наоборот, хорошо, что не пришла, и у меня не было повода разочароваться.

Я сидел возле ее дома на поваленном дереве, и смотрел на Машины окна. Дом был четырехэтажный, всего с двумя подъездами, поэтому вычислить их было несложно. Тем более, на подоконнике открытого окна, угадывался силуэт девушки. И еле слышно раздавались последние минуты рок-оперы «Юнона и Авось»: «Аллилуйя Любви»…

Стрельнул у запоздалого прохожего сигарету, слегка закашлялся и вдруг понял, что очень хочу, чтобы мое сердце было заполнено одним огромным и всепоглощающим чувством на всю мою жизнь.

– Я вернусь, Машка, – тихо сказал я себе и поехал домой.

Первые полгода я, конечно, ничего и никого не замечая, вкалывал на тренировках до изнеможения. Бывало, что играл по четыре матча за сутки. Очень хотел сразу попасть в классификацию. Грезил Уимблдоном и Кубком Дэвиса. Был уверен, что смогу дойти до высшей победы.

Это потом я увидел, что таких, как я, десятки. Десятки жаждущих удовлетворения и великой славы. Несмотря на то, что до девяностых годов особого развития тенниса в Советском Союзе не было. Мы в те годы заявляли о себе только единичными рекордами на международных соревнованиях. Но, спорт, который долгое время в нашей стране считался чисто дипломатическим, постепенно набирал силу.

Мы занимались четверками: наигрывали часы, очки, считали победы, как боевые вылеты.

Наш квартет получился интернациональным: белорус Николай Мурашов, на вид – добродушный и щедрый парень; грузин Давид Лалуашвили, признанный покоритель женских сердец; потомок немецких переселенцев Александр Шмидт и я. Из-за него нас все называли братьями лейтенанта Шмидта.

Мы реально проводили вместе двадцать четыре часа в сутки, поскольку даже жили вместе в общежитии Института физкультуры, где как раз открыли кафедру тенниса.

Давид, мы звали его Дато, вносил в нашу жизнь экстремальность и дикий южный позитив. Александр, наоборот, состоял из драматизма и раздражающего порой негатива. Эта особенность его щепетильной натуры почти всегда заставляла сомневаться в честности некоторых побед и штрафных очков. Видимо, сказывались немецкие корни. Николай же, как мне казалось, при всей своей общительности и дружелюбии, постукивал на нас на всех в соответствующие органы, что не мешало, а, наоборот, помогало ему развиваться, как подающему большие надежды, спортсмену.

Таким вот бутербродным составом мы и занимались. Порой до изнеможения, порой до нервных срывов и обращений к медикам. Но пропустить очередные, пусть пока всесоюзные соревнования, было равносильно Вселенскому потопу. Для меня, по крайней мере.

Зато к женщинам в то время не тянуло вообще.

На них оставались силы, пожалуй, только у Давида. У всех остальных негласно существовал все тот же закон истребителей: «…Ну, а девушки? А девушки – потом!».

Мне порой приходили письма из родного города от двух наиболее настойчивых поклонниц. Отвечал я им, к своему стыду, редко. Или вообще не отвечал.

Иногда ярким, но невероятно теплым пятном, проносился в моем сознании образ затронувшей мою душу девушки по имени Мария. Светлая, милая, невероятно нежная. Но несмотря на внешние данные, чувствовалась в ней какая-то сила и необычайное притяжение.

Однако, теперь она осталась в другой жизни.

Наверное, навсегда. Навсегда?

Что касалось наших спортсменок, занимающихся параллельно с нами, то мы с ними просто дружили. Встречались на кортах, до одури болели друг за друга, вечерами собирались на посиделки – разговаривали о насущном: о неожиданно удавшихся подачах или необъяснимых промахах, о струнах для ракеток, о покрытиях на кортах, о теннисном этикете, нарушить который считалось дурным тоном. Порой, вместе с ними же, не смущаясь, болтали о диетах и тряпках, разумеется, для тренировок и соревнований.

Хотя романы между спортсменами иногда случались. Но мне кажется, это от безысходности, для экономии времени. «И для здоровья, опять-таки, полезно», – как любил говорить наш друг из солнечной Грузии.

Уроки Национальной сборной, к сожалению или к счастью, усвоились мною на всю жизнь. Я научился ставить перед собой цели и добиваться их не за счет других, а самостоятельно. И отныне всегда к этому стремился!

Порой, весь мокрый от пота, вымотанный до последнего вздоха, я думал, что больше не могу даже пошевелиться. Но тренер объявлял еще одну игру, и неожиданно, как в сказке, открывалось второе дыхание.

Кстати, о тренере. Многие говорили мне, что со временем, я непременно вошел бы в десятку лучших ракеток России. Я был очень близок к этому, если бы…

Если бы не мое природное притяжение женщин!

Нашего тренера звали ее Жанна Александровна. И выбрала она объектом своего внимания меня. Не сразу, правда.

И, хотя она больше походила на Жанну Д, Арк, мы между собой окрестили ее Жанеттой. Скорее, Железной Жанеттой. Помимо своих спортивных и тренерских успехов, она успевала с лихвой и на любовном поприще. Вот из-за этой женщины, пожалуй, и не сложилась моя спортивная карьера. Хотя случилось это, скорее всего, из-за моей глупости и принципиальности!

Причем, первый год Жанна меня не трогала. Поговаривали, что были у нее любовные отношения с нашим лучшим игроком Григорием Анненковым. Разница в годах, как вы понимаете, лет пятнадцать, но, Жанетту это, видимо, совсем не смущало. Так же, как и огласка их служебного романа, на которое руководство закрывало глаза.

В конце 1985 года, в канун Нового года, парень исчез. Причины мы не знали, но понимали, что дорога на международные турниры ему была закрыта.

И именно с этого периода я стал ловить на себе многозначительные взгляды Жанны Александровны. Видимо, ее тренерское тело желало новую жертву.

– Свят, свят, – надеялся я, – авось, пронесет. Но она начинала меня разглядывать уже с пятиминутной разминки перед соревнованиями, не говоря уж о многочасовых тренировках. Я же категорически не смотрел в ее сторону, молча выслушивал бесконечные придирки и никогда не перечил.

Наш Давид давал, в принципе, правильные советы, сочувствовал, видя, что я нервничаю и срываю игру за игрой.

– Ты бы с ней всего один разочек бы замутил, ну, так, чтобы ей очень сильно не понравилось. Ну, там, рыгнул бы или пукнул. Глядишь, она на кого-нибудь другого бы переключилась. Потому что, я, как грузин, смотрю в самый корень, – при этом, он очаровательно засмеялся. – И вижу на сегодняшний день у тебя всего два пути: или на мировые соревнования, или прочь из спорта!

– Да, ладно тебе пугать меня. Не хочу я с ней. Даже ни разу. Все. Тема закрыта.

Давид в очередной раз с сожалением вздохнул и покачал головой.

А недели через две после тренировки, когда я был в раздевалке один, в комнату бесцеремонно вошла Жанна. Я так и застыл.

Она подошла вплотную, протянула обе руки и с силой сжала мои ягодицы. Меня словно подбросило. Я резко отодвинул тренера от себя. Так и держал руки во время короткого разговора, не подпуская ее ближе.

– Ты хороший мальчик. Все равно полюбишь добрую тетю Жанну, – прошипела она, скользнув глазами по переднему полотнищу моих шорт.

– Сомневаюсь, – выдохнул я.

С тех пор я боялся оставаться с ней наедине, а она, наоборот, постоянно создавала такие ситуации. В глубине души, я, конечно, надеялся, что ей надоест играть в эти детские игры. Главное было для меня – поехать летом в Европу, во Францию. Я очень на это надеялся!

Наступила весна. В первых числах марта мы прилетели на Всесоюзные соревнования в Ростов. Летели со смехом, на подъеме. И настроение было соответствующее, весеннее. Я уже мысленно выиграл не менее семидесяти пяти процентов всех запланированных согласно сетке встреч, и мечтал съездить в родной город, к маме. Если не на восьмое, так хоть на десятое марта. В этом году как раз выпадали трехдневные выходные.

А при заселении в гостиницу меня ждал сюрприз в виде одноместного полулюкса. Хотя все остальные спортсмены были расселены по-двое в обычные бюджетные номера. Люкс Жанны Александровны, естественно, находился на моем этаже.

– Сегодня совершится набег, – начал нашептывать Давид, а все остальные парни многозначительно посмотрели на меня (кто с пониманием, кто с издевкой) и, позвякивая ключами, стали расходиться по номерам.

Я вошел в шикарно обставленный номер, состоящий из двух комнат, и прямо обутый с разбегу плюхнулся на кровать в спальне. Я был так зол и рассержен, что никак не мог ничего придумать!

Если бы не Ирка, я бы точно провалил все соревнования. Потому что единственная мысль, которая меня посетила спустя полчаса – это напиться и устроить дебош, чтобы меня дисквалифицировали и отправили домой. Совсем недавно я стал играть в одиночном разряде, так что никого бы не подвел.

Ира подрабатывала у нас доктором, ездила с нами почти на все соревнования. Было ей лет двадцать пять-двадцать шесть, но в виду своей миниатюрности, выглядела она, как студентка медицинского ВУЗа. Ее можно было назвать симпатичной. Но, как это принято говорить, без изюминки. А вот Николаше она нравилась – он даже пытался ее как-то склеить, но получил неожиданно жесткий отпор.