Я придумаю будущее. Любовь после любви

– Когда у Сталина спросили, что делать с маршалом Рокоссовским и его любовницей, актрисой Валентиной Серовой? Сталин вынул трубку изо рта и сказал: «Что делать? Что делать? Завидовать!»

Я улыбнулась. И уходила от него, почти счастливая.

А в четверг вечером, когда мы с Женькой уселись перед видеомагнитофоном, выбирая какой-нибудь позитивный фильм для поднятия настроения, ему позвонила встревоженная жена. Она кричала в трубку каким-то визгливым голосом, но разобрать я ничего не смогла. Поняла только, что произошло что-то страшное.

Женька побелел, как мел.

– Что, Женя? Что случилось? – настала моя очередь повышать голос.

– Катю чуть не изнасиловали в какой-то компании. Хорошо, что вмешались соседи. Она в больнице. Шок. И жена тоже совсем неадекватная. Мне нужно ехать. Наверное, поеду на машине – будет быстрее.

– Я с тобой. Пожалуйста. Я буду волноваться за тебя. Доедем вместе до Москвы, и я вернусь поездом одна. Хорошо?

– Поехали, – согласился он.

Я вернулась в город на следующий день. Всю ночь трясясь в плацкартном вагоне, я открыла удивительную для себя вещь: что в трудный час не могу быть с любимым человеком, не могу его утешить и обнять. Рядом с ним сейчас нелюбимая, но родная женщина! Роднее меня. Вот ведь как! Что-то неправильное происходило. Ведь мне не забыть его теплых слов о том, что я единственная в его жизни, о том, что только со мной он ощущает полноту жизни, только на моих руках он когда-нибудь хотел бы умереть. Тогда почему я не могу быть сейчас с ним? Периодически я не ощущала биения своего сердца, чувствуя Женькино волнение за свою дочку и его злость на ее обидчиков.

Как связаны мы? Какой такой нитью, по которой передаются все импульсы? Не знаю. Только сердца наши бились в один такт, я уверена!

К обеду я пришла на работу. От Жени никаких известий не было. Сидела, смотрела в окно и не слышала разговоров своих коллег. Неожиданно, с проходной позвонил Анатолий, хотя я знала наверняка, что он уехал: всю эту неделю окна в нашей квартире были темные. Я зашла в отдел кадров, задним числом написала заявление на отгул и, одетая, спустилась по лестнице на первый этаж.

В холле поймала на себе удивленные и осуждающие взгляды коллег, но мне почему-то было все равно. Я смотрела на мужа.

Толик находился на том самом месте перед проходной, где четыре с половиной года назад стоял Макаров, придя сюда в свой первый рабочий день. Я вспомнила те радостные ощущения от нашей неожиданной встречи, и поняла, что за это время прожила целую жизнь. Свою ли? Чужую? Вот сейчас тебе твой собственный муж обо всем и расскажет, – горько вздохнула я, приближаясь к нему.

– Здравствуй, – спокойно поздоровался Толя.

– Здравствуй.

– Ты как?

– Ничего. А ты?

– Я тоже. Пойдем немного прогуляемся.

Мы шли по мокрому, скользкому от недавно прошедшего дождя, тротуару. Зима в этом году никак не хотела вступать в свои права. Или это осень ей противилась: поливала нас холодными дождями и обдавала пронизывающим ветром. Толик привычно поддерживал меня под руку и молчал.

– Ты сможешь простить меня? – спросила я его.

– Наверное, смогу. Только мне нужно сказать тебе очень важное. То, что я скрывал от тебя и от родителей последние три года.

– У тебя тоже есть другая? – удивленно спросила я.

Он грустно улыбнулся, открывая мне дверь маленького ресторанчика. Здесь мы часто последнее время ужинали с Женькой, который насильно уговаривал меня не торчать у плиты, когда он задерживался на заводе и не мог мне помогать готовить ужин. «Как гармонично у нас все было,– подумала я. – Почему было? Все еще будет!».

Но сейчас передо мной сидел муж, заказывал официанту мой любимый десерт и смотрел на меня так, как смотрел в юности. В его взгляде не было зла, обиды и разочарования. Он любовался мной, как и прежде.

– Ты опять плохо выглядишь, – сказала ему я.

– У меня неизлечимое заболевание, Маша, – спокойно ответил он. – И есть только один шанс из ста, что этот процесс можно остановить. Но без тебя мне не справиться!

Ошеломленная, я слушала я его рассказ о болезни, и о предложении работать в Европе, куда он предположительно должен поехать со мной. В голове не укладывалось, что он так долго все скрывал, а я ни о чем не догадывалась, уверенная, что его худоба и черные круги под глазами – результаты напряженной работы. Я надеялась, что он вот-вот закончит свой проект и вернется к нормальной жизни.

– Ну, почему, почему ты мне не рассказал раньше? – сдерживая рыдания, спросила я мужа. – Все было бы по-другому! А теперь я не могу ничего изменить. Я не могу поехать с тобой! Возможно, есть другие методы лечения? В нашей стране. Я помогу тебе. Сделаю, все, что ты скажешь. Обещаю.

Я все-таки заплакала. Он молча гладил мои руки и выглядел безнадежно несчастным.

– Прости. Прости. Прости меня, Толя, – я с трудом поднялась из-за стола.

– Последний вопрос, – произнес Анатолий. – Это Макаров?

Я виновато смотрела в его потухшие глаза.

– Значит, все-таки Макаров, – он опустил голову на сложенные на столе руки. – Настиг, наконец.

И я почувствовала себя Иудой.

– Натка, ну, почему все так ужасно? Беда с Жениной девочкой, болезнь Толика? Это расплата? – спрашивала я подругу, примчавшуюся меня спасать.– Так всегда бывает, или только у меня?

Мы сидели в Макаровской нелепой квартире на кухне. Наталья помыла посуду, пожарила яичницу с застарелой колбасой и сварила кофе. Есть мне совершенно не хотелось, и я в который раз за день потянулась к кофе, но подруга перехватила мою руку:

– Поешь сначала, горемыка ты моя. Почему ты все так воспринимаешь? Это твоему мужу и Женькиной жене должно быть сейчас плохо. А голосишь, как всегда, ты. С Катей все обошлось! Оклемается и забудет обо всем. Или, наоборот, урок на всю жизнь получит. Хоть горький, но урок.

– Лучше бы без урока, а по фильмам и книжкам, – ответила я. – Нет! Ты, скажи, мне все-таки, Натка, за любовь – что, необходимо заплатить? Чем она сильнее, тем выше цена?

– Не всегда. Но всем одновременно хорошо быть не может!

– Это же неправильно. Несправедливо! Значит, мы забрали чье-то счастье!

– Маня, не мучай себя. Все наладится. И у Ирины, и, дай Бог, у Анатолия. Ты же не можешь всем помочь?

– Могу. Мне нужно вернуться к мужу и отпустить Женю. И все будут счастливы.

– Никто уже не будет счастлив! И, прежде всего вы с ним!

– Да, ты права. Я умру без него!

Наташа пошла в туалет и споткнулась о мои чемоданы и сумки, к которым за несколько дней я так и не притронулась:

– Что ты вещи не разбираешь? Заставила весь коридор своим барахлом, – возмущалась она из-за приоткрытой двери. Убралась бы, приготовила бы что-нибудь вкусное – у вас ведь новая жизнь начинается! А ты сопли распустила, виноватого ищешь. Все виноваты. Все четверо. Я, лично, так думаю.

– Завтра вещами займусь, Натка, завтра. Останься ночевать. Пожалуйста, – я вдруг очень захотела спать.

И мне приснился сон. Добрый и ласковый. В нем не было измены, предательства и обмана. В нем была только любовь – солнечная, вкусная и воздушная. В этой самой любви мы с Макаровым танцевали под чарующую музыку. По-моему, прямо в воздухе. Или так казалось. Звучал Шопен. Или Григ. Или, может быть, Штраус. Не помню.

– Раз-два, вдох, – командовал Женя, чтобы мы синхронно дышали! – Маня, ты опоздала на пол-такта. Давай с начала! Раз-два, вдох!

– Я люблю тебя, мой снежный Барс!