Я придумаю будущее. Любовь после любви

– Не дождется, уйдет, – ерзала я на стуле, за что получила замечания от преподавателя и скорченную смешную рожицу – от Михаила. Сердце в груди колотилось, щеки пылали. Я с нетерпение ожидала окончания занятия.

Когда мы начали спускаться по лестнице вниз, я вдруг остановилась, как вкопанная.

– Наташ, ты иди. Совсем забыла – мне к старшей лаборантке нужно. Не жди меня! – и, резко развернувшись, отправилась вверх, расталкивая галдящих студентов.

Наталью несло в потоке, но она, как верная подруга, задрав голову, пыталась мне прокричать: «Я подождуууу…». В ответ ей, перекрывая все звуки, я вопила: «Нееет, не нужно!»

Забралась на шестом этаже в туалете на подоконник, пытаясь разглядеть большие окна нашего холла, а в них – Макарова. Сначала там все мелькало, как на маскараде, потом людей становилось все меньше, и я отчетливо увидела высокий силуэт. Лица, конечно, мне было не разглядеть. Но это точно был он! Ну, вот сто процентов! Потому что силуэт этот ходил постоянно вдоль окон взад-вперед. Еще бы! Прошло уже больше часа после окончания пары. Я почему-то вдруг заревела!

Наверное, с этого момента у меня и появилась привычка сидеть на подоконниках всегда и везде, уткнувшись мокрым или счастливым носом в стекло, обняв согнутые в коленях ноги или покачивая свесившейся ногой.

Посидела, поревела, увидела, что он вышел из института в темнеющую тишину аллеи, и покинула свое импровизированное убежище.

А полчаса назад позвонила Наталья и язвительно так сообщила:

– Зря ты осталась. Там на первом этаже, знаешь, кто был? Макаров! Собственной персоной! Ждал кого-то. Злющий, как крокодил!

Я промолчала.

29 ноября 1983 г.

Вижу его, встречаемся в перерывах: то на лестнице, то в деканате, то в читалке. Смотрит на меня в упор, но не здоровается и не подходит.

Я упустила свой шанс! Возможно, единственный в моей жизни. Шанс быть счастливой. Может быть, и дети у меня были бы Евгеньевны или Евгеньевичи.

Нет, я дура. Определенно.

Буду спать!

25 декабря 1983 года г.

Сегодня была репетиция нашего бального кружка. Точнее, генеральная репетиция к Новогоднему балу. Девочки были в одинаковых пышных платьях бледно-голубого цвета, парни – в ладненьких симпатичных костюмах-двоечках. Красиво танцевали! Мне даже самой понравилось!

И вдруг, когда мы уже стояли кружком вокруг нашей наставницы Юлианы и внимали ее последним советам, я увидела, что прямо на первом ряду сидит Женя. И смотрит на меня.

«Сегодня пойду с ним, куда бы он меня не позвал!» – решилась я, стягивая с себя наряд великосветской барышни. Смыла «стрелки» на глазах, они были нужны для внешнего образа на выступлении, слегка накрасила губы и помазала запястья твердым шариком духов.

Вышла, покрутила головой, сначала – едва заметно, потом – все более интенсивно. Не было его. Ни в холле, ни в раздевалке, ни на морозном институтском дворе.

А сейчас опять позвонила Наташа:

– Все точно. Галигузова сделала аборт от Макарова. У него, оказывается, такая тактика – соблазнить девчонку, а потом бросить! Хотя вчера он приходил к нам на тренировку. Пялился на всех. И на меня тоже – я чувствовала. Жертву, наверное, новую подыскивал. Но хорошенький такой!

– Эх, права, наверное, Натка, – подумала я. – Повезло, что его сегодня не было, а то я бы вляпалась!

Пожелала ей спокойной ночи, все же поцеловала Женькин портрет, уже наклеенный на картон и хранившийся между кроватью и тумбочкой, и горько вздохнула.

30 декабря 1983 г.

Новогодний вечер был очень классный: и торжественная часть с вручением заслуженных грамот преподавателям и отличившимся студентам, и концерт, где, среди прочих выступающих, принимал участие кружок нашего бального танца, ну, и дискотека тоже.

С тех пор, как Макс Перепелкин стал, так называемым, ди-джееем, у нас не переводилась хорошая музыка. Причем, он оказался большим профессионалом. Три-четыре быстрые мелодии пускал в эфир, а потом обязательно, «медляк» ставил. Так что всего было вдоволь.

Медленные танцы я танцевала много раз. Три раза – с прилипчивым Толиком, один раз – с тем парнем, Андрюхой, с которым мы гуляли под дождем, но дальше как-то ничего у нас не сложилось: то занятия не совпадали, то семейные праздники… Два раза с какими-то незнакомыми ребятами, мне кажется, не из нашего ВУЗа, и один раз (под завистливые взгляды) с ди-джеем Максом – прямо на его квадратном подиуме, где стояла аппаратура. Он туда приглашал, конечно, не только меня, но все равно приятно.      

Наташка моя тоже пользовалась популярностью. Так что посплетничать мы смогли только, когда пошли в туалет. Обычно она сама заводила разговор о Макарове, а в этот раз трещала, как сорока, но все на другие темы. Поэтому, перебив ее размышления о французских духах «Маже нуар», которые где-то раздобыла наша староста, я, как бы невзначай, спросила:

– А Макарова ты видела?

– Видела, еще в актовом зале на последних рядах, – ответила она, тщательно разглядывая себя в мутное зеркало.

– А почему же он на награждение на сцену не вышел? – удивилась я.

– Да, пьяный, говорят, был. Вот и не стал светиться.

Я вздохнула:

– Конечно, что ему эта грамота? У него Всесоюзные награды есть. Только, мне показалось, что, когда я с Максом танцевала, он возле дальней стены стоял.

Подруга внимательно посмотрела на меня и ничего не ответила.

Следующие пять быстрых танцев «на бис» пролетели быстро, и забрали все оставшиеся силы. Объявили окончание праздника. В последнем рывке народ бросился штурмовать длинные ряды раздевалок нашей городской Филармонии, где проходил Новогодний вечер.

А мы с подругой решили отдохнуть, всех пересидеть, чтобы потом спокойно, без свидетелей, покурить. Так и сделали. Толик Сергеев догадавшись, что провожать себя я опять не разрешу, принес нам одежду и вежливо попрощался.

Смешали свежий морозный воздух с вредным табачным. Помолчали. Полюбовались огромной, почти отвесной снежной горкой рядом с Филармонией. Летом она угрожающей не выглядит: так себе зеленая горочка, с одуванчиками. А сейчас – это не горка! Это гора! Фудзияма, не иначе. Посреди искрящейся от света фонарей снежной громадины сверху вниз тянулась тоненькая извилистая тропинка темного льда. Ребятишки днем, наверное, раскатали.

– А давай скатимся! Все разошлись, вроде, – предложила моя сумасбродная подруга.

Она всегда знала, что я ее поддержу. И мы, смеясь, стали взбираться на крутую гору вверх.

– Уф! На попе? – спросила Натка.

– На попе, картонка-то всего одна, – согласилась я, и пока, она замешкалась, пряча за пазуху сумочку, первой присела на лед.

Горка была очень большая. Раскатанная тропинка очень длинная. Такая, что только где-то в середине этого «поп-слея» я успела увидеть веселую компанию ребят, вышедших из Филармонии, и сообразила, что скачусь к их ногам в аккурат, когда они будут проходить мимо.

Но затормозить было невозможно. Ускорение увеличивало скорость. Позади меня, привлекая внимание, визжала подруга.

Вот так, с вытянутыми вперед ногами, со сбившейся набок шапочкой, я и скатилась к подножию ожидающей нас толпы. Захотела быстренько встать. Но, во-первых, быстренько со льда на каблуках не встанешь, а во-вторых, только я нашла точку опоры, как в меня с размаху врезалась Наташка.

Ее смутить было, конечно, сложно.

– Приветик, мальчики. А мы тут плюшками балуемся! – засмеялась она.

Парни достаточно любезно подали нам руки, подобрали пакеты. И можно было бы предположить, что мы вместе прогуляемся до остановки. Если бы один остряк громко так не произнес:

– Смотри, Макар, Это же твоя Росомаха!