Королевство снов

Джереми спешно покинул опочивальню, оставляя и без того несчастную королевскую чету наедине. Лишь выйдя за дверь спальни, советник вдруг, словно ужаленный, стремглав побежал по лестнице вниз. Он бежал так, как в детстве бежал от страхов и проблем – как трус, которым он всегда был. Этот трус всегда бежит от всего на свете и прячется при любой вставшей перед ним проблеме.

Все события, что произошли в опочивальне, были словно сном, от которого Джер ныне более всего желал пробудиться. Советник стыдился каждого слова, каждого жеста и звука, что издавал при своих друзьях в комнате. Он предал их, рассорил, предал печали. Джереми стало страшно, и он лихорадочно принялся просить про себя фату, Мастера и всех, кто только откликнется, о том, чтобы всё оказалось не взаправду. Джереми умолял о возвращении его к тому моменту времени, когда он пришёл в опочивальню короля. Теперь он бы ни за что не совершил ту роковую ошибку и лишь спросил бы о Фрейлейн, что так интересовалась им, а после бы посмеялся со своими друзьями и выпил в честь короля и королевы на пиру. Но было слишком поздно.

Советник закрылся в своей комнате и решил во что бы то ни стало исправить ужасную ситуацию, которой он стал причиной. По старой доброй привычке решать проблемы, убегая от них, Джер закрыл дверь на все засовы и решил просто не открывать в тот момент, когда Гриелла придёт к нему, чтобы отдать долг. А, может, и вовсе не открывать её никогда, чтобы так и умереть здесь запертым в покоях советника…

Долго ли, коротко ли – советник сумел заставить себя успокоиться. Решил он пойти и объясниться перед друзьями – не лгать, что его слова были частью глупой шутки, но предельно честно и откровенно поведать свою историю о любви Гриелле и о сделке с фатой. Однако в тот момент, когда Джер собирался выйти из своих покоев, в дверь постучали.

«Гриелла?!» – испуганно спросил Джереми, однако вместо ответа советник лишь снова услышал стук в дверь. Душа Джера ушла в пятки, однако ожидание было для него ещё более мучительным, чем страх перед неизвестностью. Советник аккуратно снял засов и открыл дверцу своих покоев.

На входе, конечно же, стояла Гриелла. Она была облачена в красивое спальное бельё из серебристого шёлка, что прядут гигантские разумные пауки на юге – такие наряды стоят очень дорого, и позволить их себе могут лишь весьма обеспеченные жители королевства. В своём прелестном наряде Гриелла была краше обыкновенного, однако что-то в образе королевы было чужым. Джер долго думал, что же не так с подругой его детства, и вдруг понял…

Советник разглядел едва заметные белесые пряди в волосах цвета ромашки и шипастые алые круги, что словно оковы затянулись вокруг голубых прелестных глаз королевы, которые и Джер, и король Рэймонд называли подарком летней ночи. Советник вмиг осознал, что ссора с королём заставила Гриеллу прожить печальнейшее из земных несчастий – девушка уже не оправится после зла, которое Джереми явил их супружеской чете. Джер подумал, сколько же слёз горько пролили королева, раз её глаза обагрились этими алыми путами? А сколько же страхов вынесло девичье сердце, коль волосы Гриелы – прекрасные золотистые локоны начали седеть? Джер твёрдо решил всё исправить, если это представится возможным после всего произошедшего.

Но королева, вопреки думам советника, совершенно не собиралась ничего исправлять или даже печалиться о содеянном. Не обмолвившись и звуком, Гриелла сильным движением руки захлопнула дверь и, не подходя к ней, закрыла засов, словно по волшебству, после этого её величество королева подошла к советнику и, крепко обняв его спину руками, жадно поцеловала в губы – так, будто все годы с Рэймондом думала лишь о хромом советнике Джереми. Сам того не заметив, Джер стал отвечать девушке поцелуями, прикосновениями и даже дыханием, что в минуты любовных уединений говорит многим больше, чем слова. Во время того, как их сердца говорили на сокровенном языке любовных чар, советник и забыл вовсе о том, что собирался исправить всё, что натворил…

Джереми поддался искушению и лишь наслаждался тем, как волна за волной на него обрушивались всё новые грани неподдельного наслаждения. Ему нравилось ощущать тело Гриеллы и касаться своими губами её губ, чувствуя томное горячее дыхание страсти. Советник испытывал давно желаемое удовольствие, когда трогал пальцами волосы королевы, но более всего он был рад тому, что сейчас, без стеснения и страха быть услышанным, он может шептать на ухо свой возлюбленной: «Гриелла, я люблю тебя и любил с самого детства».

И вот уж время, когда луна-богиня полновластно правит небосводом, кануло, и первые лучи рассвета в покои Джереми назойливо светили. Любовники лежали на кровати, наслаждаясь памятью о ночи превосходной, но вдруг советник Джер, сам того не замечая, сон ласково в себя впустил.

Королева покинула покои, а Джереми наслаждался прелестными сновидениями, в каждом из которых воспоминание о ночи с королевой повторялось раз за разом. И нет для Джера во всём Дримхолде – Королевстве Снов, более сладкого чуда, чем то, что позволяет пережить по новой всё, что посчастливилось советнику ощутить с возлюбленной Гриеллой.

Но вот проснулся Джер-счастливчик, и мигом сласть воспоминаний всё той же трусостью сменилась. Ведь понял Джереми, что вновь друзей он предал и более того – отныне грех свой пред Рэймондом советник не искупит никогда. И оставалось Джеру лишь делать то, что повелела солнечная фата, Гелия – бежать на север без оглядки. Так и поступил советник. Минуя рыцарей Рэймонда и вельмож, советник выбежал из замка, а после Джер покинул град из белого камня, выходя за стены, выкрашенные в цвет сердца ромашки, и по дороге из синего кирпича помчался советник по северному тракту – куда глаза глядят, лишь мельком оборачиваясь, чтобы взглянуть на серебристые знамёна, что с города и замка взирали на него немым укором.

Нашёл приют себе предатель королевства Джереми на северных землях Дримхолда, где для него строился замок, что, пусть и не помпезным был, как королевский, но всё же лучшим из жилищ, которые вовеки мог представить Джер – ведь замок тот принадлежал советнику всецело, хоть и предназначен, по его словам, был чародею-мастеру.

Прошли недели, месяцы и вот то предсказанье фаты Гелии сбылось: в замок северный сбрелось аж войско тех, кто против был Рэймонда деспотии. Средь путников, искавших для себя приюта, Джер встретил и гоблинку Зиталу с возлюбленным её – гномом в чёрном колпаке Грумди, что наконец сумели счастье обрести. И много воинов, что для Рэймонда были лишь рабами, о рыцарстве и славе с личными землями и не мечтали раннее, бежали в северное царство, что по слухам, которые разнеслись по всем частям Дримхолда, отныне служить оплотом будет тем, кто был обездолен и обманут королём Рэймондом. И силой заручившись подданных и опытных вояк, Джер повелел границы обозначить королевства, что в летописях и разговорах, отныне будет зваться Либертантой. Знамёна цвета янтаря власть люда и свободы защищают – так жители великой Либертанты говорят.

И вроде бы грустить советнику уж не пристало: ведь родовой замок достроен, поданные величают его королём, мудрее и справедливее короля Рэймонда, но всё же помнил Джер предсказание фаты Гелии. Советник знал, что его миссия ещё не закончена, ведь где-то в дали, на западе, в замке из белого камня да с серебряными знамёнами Гриелла носит его дитя, которое Джеру однажды предстоит спасти.

И вот прошли положенные девять месяцев, что природа женщинам отводит на вынашивание ребёнка. Король Джереми Светлейший – так хромого Джера нынче называют, послал своих лазутчиков прознать, что происходит в Дримхолде. И каково же счастье было короля свободной Либертанты, когда вернулись соглядатаи с докладом. Полевым командиром дозорных выступала давняя подруга Джереми, гоблинка Зиталла, которой король, по своим словам, был обязан всем, что имеет – ведь именно Зиталла рассказала Джеру о фатах и их силах судьбы смертных менять. И молвила Зиталла:

«Ваше величество, светлейший король! Узнали мы, что королева Гриелла дитя не носила, а значит фата Гелия ошиблась. И мы не обязаны более следовать по плану волшебницы, живя в страхе её предсказаний! Мы свободны, ваше величество»!

Ох, как обрадовался Джереми, ведь он, хоть королём и стал, но где-то глубоко в душе остался тем же хромым Джером – парнем, который более всего на свете боялся брать ответственность и свершать поступки, что все геройскими зовут. Но теперь, когда он более не обременен так мучившей его сделкой, он, король Светлейший, будет править собственным королевством – справедливо и мудро. И приказал Джереми устроить пир на всю новую страну, не боясь атаки со стороны Дримхолда. Повелел король Либертантский поднять как можно выше над землёю знамёна цвета янтаря и каждого, кто беден или же богат, силён и храбр или напротив слаб и малодушен, позвать на празднество да чарку гордую поднять во имя Либертанты – вовеки счастливой державы, которой правит светлейший и непогрешимый, великий король Джереми.

Тучи сгущаются под светом луны

Не столь давно

Природа расцветает под солнечными лучами, а после засыпает под ласковым светом луны – это закон мироздания, так устроен наш с вами мир. И горе тому королевству, где найдётся безумец, что осмелится противостоять сему правилу.

Во тьме ночной раздавались крики, а в воздухе царило страданье. Мастер мчался домой, на родную поляну, избегая тракта, мощенного синим кирпичом, уподобляясь зверю, что тропы тайные знает. В облике волка Мастер не знает устали, его глаза-аметисты светят сильнее пущего, когда шерстью зарастает плоть чародея, и путь Мастера освещает сияние то.

Он мчался в погоне, не преследуя и не убегая, он бежал, словно участвовал в гонке, где соперником выступало непобедимое время. Лишь волчья лапа коснулась цветка, что рос на поляне, как Мастер вновь стал человеком и побежал сломя голову к месту, где Фаты ночами любили славить луну дивными песнями.

Ох, горе, сильнейшая боль постигла вмиг мастера, лишь только увидел он, что натворил. Все сёстры лежали, застыв в последнем испуге пред смертью пришедшей: тела их окоченели, фаты насмерть замёрзли, как не стало на небосводе луны. Мастер грел их ладони, старался вдохнуть в их мертвые плоти хлада луны, колдовством – но тщетно всё было. Сестёр не спасти – они были мертвы, по глупости, тщеславности их брата, горе-чародея Мастера.

Горько заплакал Мастер Уильям – всецело впустил он в сердце печаль и тоску. А тёмная безлунная ночь уж словно злорадствовала криками людей где-то за лесом. Гномы-черноколпачники видно сбежали, прихватив всё добро, что нажили у фат, а, стало быть, Мастер теперь одинок, во всём мире больше нет созданий, подобных ему. Вот так мальчик по имени Уильям потерял свою вторую семью…

«Ведь говорила мне госпожа Анарет, что даже она не может представить, что за цену мне придётся заплатить за воскрешение своего отца! А я, глупец, поддался глупому соблазну, людей обманом заставлял идти на гнусные ужасные свершения ради прихоти моей! А что ж теперь…», – восклицал Мастер, сквозь слёзы, хороня своих сестёр. – «Теперь мне жизнь вовеки не мила! Лежат они – и мудрая Филина, что из своих седых прядей умела ткать волшебные верёвки, и ими что угодно починить ей в силу было! А вот лежит краснокосая Илия, что ловчей других гонялась в зверином обличье за добычей… И даже младшая из всех сестёр Селина – она так искренне всегда смеялась и в отрочестве моём, единственная, кто от души и в сласть со мной игралась в детские и скучные для взрослых фат игрушки… Я всех вас предал, сёстры, всех я погубил. А, значит, мне осталось лишь последнее – жизнь мою пустую и грешную оборвать в одночасье».

Мастер наколдовал себе острый нож – точно такой же, которым он когда-то убил свою родную мать – Гелию. Уилл окинул взглядом могилы своих сестёр и приготовился вонзить оружие себе в сердце, чтобы унять боль и навсегда прервать полную страданий жизнь одинокого чародея. Но вдруг в его голове разнёсся знакомый голос советника Джереми. Голос молил мастера явиться, и Уильям, словно не в силах противиться этой мольбе, поспешил подчиниться. Вмиг зажмурил Мастер очи, а, когда вновь их открыл, увидал прямо перед собой советника в компании облачённого в броню тролля.

Мастер начал было браниться за этот вероломный призыв, однако, когда советник попросил вернуть луну обратно на небо, Уильям, прислушавшись к внутреннего голоса совету, тут же сделку с королём Рэймондом обещал расторгнуть. Вновь очутился мастер на поляне и, пожелав в сердцах луны великой возвращения в Королевство Снов, чудо сделал явью. Вновь свет подруги бледной весь Дримхолд осветил и, словно бы в награду Мастеру, фат-сестёр убитых свет сей возродил.

Они из могил, что вскопал для них Уильям, освободились: пусть грязные были они и обессиленные, но главное, что всё же живые!

Подбежал Мастер и принялся их обнимать и в щеки целовать, стал мастер, что было мочи, кричать: «Ожили таки! Родные мои!», однако вот сёстры взаимностью не отвечали. И, лишь Уильям опомнился от заслоняющей мысли радости, что сменила печаль, как осознал – сёстры не такие, как были ранее. Отныне все они холодны, а кожа, прелестная белоснежная кожа их, серой стала, словно пасмурное небо, глаза у всех горят теперь одним оттенком – алым пламенем царицы лунной Анарет. Госпожа вышла из ряда оживших сестёр – единственная, кто не потерял свой облик прелестный, всё та же величественная и прекрасная дева, что матерью Уильяма стала – фата-красная, фата Анарет.

– Ну что же, Уильям, – начала она своим сильным чарующим голосом. – В такие моменты, смертные друг друга благодарят, но нам, созданиям лунным и великим, не пристало многословить.

– Но, госпожа, я вас не понимаю… За что же смертные в подобных случаях благодарят друг друга? Я вас убил и всех сестёр… И не пойму сейчас я, что же с ними после воскрешения стало?

– Воскрешения? – злорадно засмеявшись, спросила Анарет. – То, что подарил ты им – перерождение, что я ждала уж столько долгих лет… А благодарить тебя мне надобно за то, что планы все мои ты исполняешь. Не бойся, мой дружочек, скоро и твоё желание исполнится – отца ты воскресишь и счастлив будешь.

– Нет, – твёрдо сказал Уильям. – Решил я напрочь отказаться от затеи этой глупой. Всем плохо лишь от злодеяний, что я совершаю ради прихоти своей. Но всё же, госпожа, я, право, всё равно не понимаю – что с фатами случилось?

– Они более не фаты, – холодно ответила Анарет. – Теперь, когда погибли сёстры и воскресли, им имя надобно другое дать. Теперь все сёстры твои, Уильям – Бэнши. Те, что ведают и чарами земными, и тайнами того мира, где нету ни света, ни печали – царства, что за гранью смертных понимания – страны мёртвых, долины бесплодных духов.

– Не может того быть… – опустошенно произнес Уильям. – Я не хочу…

– Желание твоё звучало по-другому, – усмехнулась Анарет. – Ты отца хотел воскресить, а то, что сделал с сёстрами – побочные эффекты.

– Они страдают! – крикнул Уильям.

– Нет, они более не чувствуют и не страдают – лишь мыслят и повинуются.

– Повинуются…. Но кому? – спросил Уильям, сделавший уже привычкой для себя задавать вопросы, на которые и так прекрасно знал ответ.

– Мне! – властно воскликнула Анарет. – Старшей дочери луны, царицы ночи и владыке фат! Отныне всё в Снов Королевстве по-моему будет: ты, мой мальчик, наконец помог мне сделать то, что я всегда мечтала совершить!

– Но я не понимаю, зачем тебе это, госпожа? – обессилено пролепетал Уильям.

– Истину узнаешь ты в конце.

– Но что же мне делать? Что теперь ты мне прикажешь, полноправная царица ночи?! Я думал, что служу добру…

– Добру? – удивилась Анарет. – Да нет добра, как нет и зла. А рассуждения о добродетелях и грехах, пороках смертным ты оставь. Мы, фаты, колдуны и чародеи, мир свой ограничивать не станем пустыми рамками и одноцветным восприятием. Вот, например, твоя матушка, Гелия, по сути своей была светлой колдуньей – последней фатой солнца. А как обошлась с тобою? Сколько страданий тебе принесла?!

– Но… Почему ты не говорила, что она была не такой, как вы… И почему ты говоришь последней? Куда делись остальные?

– Эх, иногда за твоей наивностью я забываю о том, что ум в тебе всё-таки есть. Я истребила всех солнечных чародеек, всех сестёр-фат, что служили золотому отцу-господину.

– Нет! – взмолился Уильям, обращаясь не к Анарет, но скорее к небу, к судьбе и ко всем всевышним силам одновременно. – Ты врёшь, моя мать, Анарет, добрая и справедливая фата, она защищает Королевство Снов и весь смертный род! Она бы не стала… Не смогла…

– «Мая мафть Анафет», – передразнила Уильяма, Анарет. – Да знаешь ли ты, сколько сил я потратила, чтобы вырастить тебя?! Ты думаешь, я растила из тебя сына? Фаты не способны на материнскую любовь, что я думала, ты и сам поймешь, по действиям своей родной матушки Гелии. Я хотела вырастить себе великого мужа, любовника, который поможет мне осуществить последнюю часть моего плана! Но видно я перестаралась, и, раз ты во мне признал родительницу, любовником моим тебе уже не стать, я изучала многогранное чувство, что смертные зовут любовью, и понимаю, что к чему. Но не всё потеряно…

– Что ещё? – еле выдавил из себя Уильям.