Трое

– Маша! – крикнул Илья, вскочив со стула.

Она тихонько засмеялась и шагнула к нему.

– Не узнал… не узнали даже… – проговорила она, останавливаясь среди комнаты.

– Господи боже! Да разве узнаешь! Какая ты…

С преувеличенной вежливостью Илья взял её за руку, вёл к столу, наклоняясь и заглядывая ей в лицо и не решаясь сказать, какая она стала. А она была невероятно худая и шагала так, точно ноги у неё подламывались.

– Ах ты… какая! – бормотал он, бережно усаживая её на стул и всё заглядывая в лицо ей.

– Вот как меня… – сказала она, взглянув в глаза Ильи.

Теперь, когда она села против лампы, он хорошо видел её. Она оперлась на спинку стула, свесив тонкие руки, и, склонив голову набок, учащённо дышала своей плоской грудью. Была она какая-то бесплотная, казалась составленной из одних костей. Ситец её платья обрисовывал угловатые плечи, локти, колени, лицо у неё было страшно от худобы. Синеватая кожа туго натянулась на висках, скулах и подбородке, рот был болезненно полуоткрыт, тонкие губы не скрывали зубов, и на её маленьком, удлинённом лице застыло выражение тупой боли. А глаза смотрели тускло и мёртво.

– Хворала ты? – тихо спросил Илья.

– Не-ет, – ответила она. – Я совсем здоровая… это он меня отделал…

Её протяжные, негромкие слова звучали, как стоны, оскаленные зубы придавали лицу что-то рыбье…

Гаврик, стоя около Маши, смотрел на неё, сжав губы, с боязнью в глазах.

– Иди, спи! – сказал ему Лунёв.

Мальчик ушёл в магазин, повозился там с минуту, и потом из-за косяка двери высунулась его голова.

Маша сидела неподвижно, только глаза её, тяжело вращаясь в орбитах, передвигались с предмета на предмет. Лунёв наливал ей чай, смотрел на неё и не мог ни о чём спросить подругу.

– Очень он мучает меня… – заговорила она. Губы у ней вздрогнули и глаза закрылись на секунду. А когда она открыла их, – из-под ресниц выкатились большие, тяжёлые слёзы.

– Не плачь… – сказал Илья, отвернувшись от неё. – Ты лучше… пей чай… и рассказывай мне всё… легче будет…

– Боюсь – придёт он… – покачав головой, сказала Маша.

– Ты ушла от него?..

– Да-а… Я уж четвёртый раз… Когда не могу больше терпеть… убегаю… Прошлый раз я в колодец было хотела… а он поймал… и так бил, так мучил…

Глаза у неё стали огромные от ужаса, нижняя челюсть задрожала.

– Ноги он мне всё ломает…

– Эх! – воскликнул Илья. – Да – что же ты? В полицию заяви… истязует! За это в острог сажают…

– Н-ну-у, он сам и судья, – безнадёжно сказала Маша.

– Хренов? Какой он судья, – что ты?

– Уж я знаю! Он в суде недавно сидел две недели кряду… всё судил… Приходил оттуда злой, голодный… Взял да щипцами самоварными грудь мне ущемил и вертит и крутит… гляди-ка!

Она дрожащими пальцами расстегнула платье и показала Илье маленькие дряблые груди, покрытые тёмными пятнами, точно изжёванные.

– Застегнись, – угрюмо сказал Илья. Ему было неприятно видеть это избитое, жалкое тело и не верилось, что пред ним сидит подруга детских дней, славная девочка Маша. А она, обнажив плечо, говорила ровным голосом:

– А плечи-то как исколотил! И всю как есть… живот исщипал весь, волосы подмышками выщипал…

– Да за что? – спросил Лунёв.

– Говорит – ты меня не любишь? И щиплет…

– Может, ты… не девушка уж была, как за него вышла?

– Ну-у, как же это? С тобой да с Яшей жила я… никто меня не трогал никогда… Да и теперь я… к тому неспособна… больно мне и противно… тошнит всегда…

– Молчи, Маша, – тихонько попросил её Илья. Она замолчала и снова окаменела, сидя на стуле с обнажённой грудью.

Илья взглянул из-за самовара на её худое, избитое тело и повторил:

– Застегнись…

– Мне тебя не стыдно, – беззвучно ответила она, застёгивая кофту дрожащими пальцами.

Стало тихо. Потом из магазина донеслись громкие всхлипыванья. Илья встал, подошёл к двери и притворил её, сказав угрюмо:

– Перестань, Гаврюшка…

– Это – мальчик? – спросила Маша. – Он – что?

– Плачет…

– Боится?

– Н-нет… жалеет, должно быть.

– Кого?

– Тебя…

– Ишь какой, – равнодушно сказала Маша, её безжизненное лицо осталось неподвижным. Потом она стала пить чай, а руки у неё тряслись, блюдечко стучало о зубы её. Илья смотрел на неё из-за самовара и не знал – жалко ему Машу или не жалко?

– Что ты будешь делать? – спросил он после долгого молчания.

– Не знаю, – ответила она и вздохнула. – Что мне делать?..

– Жаловаться надо, – решительно сказал Лунёв.

– Он и ту жену тоже так… – заговорила Маша. – За косу к кровати привязывал и щипал… всё так же… Спала я, вдруг стало больно мне… проснулась и кричу. А это он зажёг спичку да на живот мне и положил…