Торговец дыма

Санчес терпеть не мог подобные закулисные игры – он верил в теорию честной конкуренции и старался не иметь общих дел с людьми, которые во главу угла ставят не развитие своего бизнеса, а потопление чужого. А поскольку таковых, увы и ах, хватало и на этой благостной земле, Луис быстро прослыл в среде местечкового истеблишмента мизантропом.

Впрочем, первые симптомы нелюдимости зародились еще в Мадриде – городе, отнявшем у него старую жизнь, выжавшим из него все соки однообразной работой и сводящий с ума кучей бесполезных знакомств. Люди, которых Луис встречал на извилистом жизненном пути, зачастую были добры и обязательны, но, увы, не слишком интересны продавцу дыма. Поэтому он редко заводил друзей – слишком ценил свое время, чтобы тратить его на бессмысленный нетворкинг.

За последние несколько лет продавец дыма по-настоящему позволил войти в свое пространство жизни только одному человеку – Джи. Майор Уго настойчиво колотил в дверь его сигарного мира армейскими ботинками, но Луис опасался его впускать.

«Уж лучше довольствоваться одиночеством, чем остаться ни с чем» – такое правило выработал для себя Луис много лет назад.

Хотя, конечно, тут еще вопрос, насколько одинок человек, курящий сигары. Дым так же зыбок, как прошлое, возможно, прожитое кем-то до тебя, а ты в сегодня видишь лишь его сизоватый призрак.

Человек – тоже дым «большого взрыва», лишь на время ставший материальным.

Луис ухмыльнулся и покосился на стол. Взгляд его тут же зацепился за дневник Марио Варгаса, который лежал среди сигарных принадлежностей. Единственный по-настоящему ценный подарок, который преподнес ему майор Уго – а, возможно, и вовсе единственный (не считать же таковым предложение передать весь бизнес безликим испанским воротилам).

Дневники торговца дымом стали для Луиса новым способом медитации. Погружаясь ненадолго в далеко прошлое, которое он физически не мог застать, Санчес будто бы вместе с Варгасом заново изобретал табачный бизнес. Луису казалось, что между ним и Марио, несмотря на существенный пласт времени, разделяющий их, во время чтения возникает метафизическая связь.

Марио Варгас был первым торговцем табака в Европе, но, увы, официальная история стерла его имя.

Наверное, потому, что официальные летописцы, во все времена мало общего хотели иметь дело с дьявольским дымом, а неофициальных в то время просто не существовало. Возможно, к исчезновению имени Марио приложили руку писари Колумба или Инквизиции, но узнать истинные причины сегодня уже не удастся.

В дверь дома постучали, и знакомый голос охранника Хосе позвал:

– Дон Санчес?

– Входи, Хосе, я здесь, на веранде, – весело отозвался продавец дыма.

Послышались шаги, и смущенный охранник, выйдя на террасу, остановился перед Луисом.

– Как дела? Как семья? – спросил Санчес, жестом приглашая гостя присесть.

– Все… все хорошо, сеньор.

– А как здоровье?

– Не жалуюсь. Франко сказал, что вы просили меня зайти. Что-то случилось?

Хосе неопределенно повел плечами и опустился в кресло. Он выглядел растерянным. Луис решил не мучить добродушного гостя понапрасну и, взяв со стола коробку сигар протянул ее со словами:

– Случился твой день рождения, старина. С чем я тебя и поздравляю.

– О, дон Санчес, – оторопело глядя на подарок, пролепетал Хосе. – Не знаю, как вас… как вас и благодарить! Спасибо, спасибо огромное! Это же ваши?

Он тут же взял коробку сигар в руки и принялся с интересом разглядывать ее, словно ребенок, наконец дождавшийся Рождества.

– Мои. Особый бленд, с табаком со склона вулкана Омитепе.

Охранник кивнул. Местные хорошо знали это место посреди озера Никарагуа, а туристы, посещавшие Гранаду, часто делали дежурное селфи на его фоне, прогуливаясь по набережной.

– Вы позволите вас угостить? – с надеждой спросил Хосе.

Луис замахал рукой и подвинул свой хьюмидор:

– Ни в коем случае. Сегодня угощаю я.

Хосе шумно сглотнул и, дрожащей рукой положив дар Санчеса на стол, взял сигару из хьюмидора.

Пару минут спустя они уже дымили, вместе любуясь штормом – не столь сильным, чтобы прятаться от него в доме, но достаточным, чтобы насладиться завораживающей безудержностью океанской стихии.

– Может, странно прозвучит, но в такую погоду за вкусной сигарой я чувствую себя… свободным, – признался охранник.

– Возможно, дело в том, что в Никарагуа практически нет запретов на курение, – ухмыльнувшись, сказал Луис. – С того момента, как Колумб привез табак в Европу, весь мир пытается его запретить. А ведь в конце 19-ого века, когда была запатентована первая машина, способная производить 120 тысяч сигарет в день, казалось, мир все-таки взял курс «на табак». Но нет, запреты скоро вернулись. Странно, что сегодня курильщиков не сгоняются в резервации.

– О, думаю, это не за горами. – Хосе наморщил лоб. – И это еще будет не худший исход.

Пальмовые листья, сорванные и брошенные ветром на лужайку неподалеку от дома, вдруг зашевелились. Луис нахмурился и даже на миг задумался, не переборщил ли он с ромом, когда из тени показалась крупная игуана. Практически сливаясь с газоном, она повернулась, строго посмотрела на Санчеса маленькими черными глазами и растворилась в зеленеющем кустарнике. Почему-то от взгляда рептилии Луису сделалось неуютно – будто игуана своим взглядом строго осудила продавца дыма за выбранную для разговора тему.

– Вы же помните ту историю, про Османскую Империю? – спросил охранник, снова отвлекая внимание Луиса на себя.

– Хосе, мы оба знаем, что мои познания в истории табака весьма скромны по сравнению с твоими. – Санчес мягко улыбнулся гостю. – Поэтому просто расскажи, что за история произошла в Османской Империи?

– В XVII-ом веке там правил Мурад IV, – пустился в рассказ Хосе. – Страна находилась в упадке, и Мурад в 30-ых годах нашел, как ему казалось, спасти Империю – он запретил употребление табака, алкоголя и кофе. И если папа Урбан VII в конце XVI века за курение отлучал от церкви, то Мурад IV карал курильщиков, алкоголиков и кофеманов смертью.

Луис тихо присвистнул.

– Притом, когда я говорю, что Мурад IV «карал», это не фигура речи, – добавил Хосе. – Масса источников утверждает, что он самолично отправлял на тот свет нарушителей – просто разгуливал по Стамбулу в штатских нарядах и казнил булавой любого, кого поймал за курением.

– Интересно, сколько человек в день умирало?

– Около 18. В среднем. И так продолжалось до тех пор, пока преемник Мурада, Ибрагим Безумный, не отменил дурацкий запрет.

– Иронично, что даже император с прозвищем Безумный счел безумным запрет на курение, – заметил Луис.

– О, да. По мне, так борьба с курением немногим лучше охоты на ведьм. Впрочем, глядя на тех, кто запрещает табак, невольно начинаешь думать, что мы, курильщики, находимся на стороне добра, – с улыбкой заметил Хосе.

– Ты про австрийца по имени Адольф? – криво улыбнувшись, уточнил Санчес.

Сложно представить, но в 1941-ом году, пока вовсю шла Вторая Мировая, по приказу Гитлера был создан Институт исследования опасности табака Карла Астеля. С этого момента и вплоть до падения режима в 1945-ом нацисты проводили одну антитабачную кампанию за другой – курить запрещалось в университетах, почтовых отделениях, офисах партии и военных госпиталях.

Воистину, заявляя о возможности предвидеть будущее, «провидцы» не замечают случайности собственных необоснованных поступков.

– И про него тоже, разумеется. Думаю, не будь у него потребности в живой силе, он бы тоже разгуливал по улицам и лично расстреливал курильщиков. И почему власть имущие не понимают, что громко объявленный запрет только увеличивает привлекательность? – задумчиво произнес Хосе.

– И открывает возможности для близких к «запретителям» дельцам. История табачной компании Давыдофф, начавшая с поставок табака вермахту – наглядное тому подтверждение.

– Признаться, я о таком и не слышал, – пробормотал Хосе.

– Потому что эта тема тщательно стерта историками. Так что, поверь, все всё прекрасно понимают. И осознанно своими запретами создают ажиотаж. Особенно прозрачно это выглядело в начале двадцатого века, когда 15 штатов Америки запретили торговлю табаком, а в остальных он продавался, как и прежде, без всяких ограничений. Кто озолотился на табачном бутлегерстве, как ни люди, его запретившие?

– И то правда, – согласился Хосе.