Торговец дыма

Карлос будто помолодел на пару лет. Неужели всему виной их вчерашний разговор? Старик изнывал от одиночества, но случайный сокамерник, будто комета, ненадолго озарил его тюремное существование…

Карлос ненадолго задумался, хмыкнул.

– И правда, завтра у меня будет. Но что-то мне от этого совсем не радостно.

Сказав это, старик скрылся с глаз на втором этаже тюремных нар. Санчез зажмурился ненадолго. Захотелось, как в детстве, снова погрузиться в дрему, бормоча под нос сакральное: «Ну мам, еще пять минуточек…». Но мамы уже давно не было – как не было никого. Все, кто был дорог Луису, находились там, за туманной чертой, разделяющей мир мертвых и мир живых.

Скоро и Луис отправится в дымку забвения.

Совсем скоро.

Ну, смерть, еще пять минуточек…

В коридоре послышались голоса, пока что слов было не разобрать, но оттого только усиливалось чувство, что говорят непременно про него, Санчеса. Луис очень четко представил двух вчерашних надзирателей, которые, поигрывая ключами и дубинками, идут к его камере и говорят, как еще один богач наконец-то отправится в ад, а все его миллионы, нажитые непосильным трудом, останутся на бренной земле.

Кто унаследует их? Кто унаследует плантации? Наверняка, вскоре появятся кузины, кузены, кто-то, кого Санчес при жизни в глаза не видел – какой-нибудь юный «сеньор Альварес» с жиденькими усиками над верхней губой, у которого эта самая верхняя губа будет вздрагивать каждый раз, когда ее обладатель вспомнит о количестве нулей на чеке, полученном… от кого?

Да от того же Уго.

Меланхоличная улыбка застыла на лице Санчеса.

А ведь теперь Уго и впрямь сможет забрать все. Условному «сеньору Альваресу», если он лишен предпринимательской жилки, нет смысла упираться – наследство свалится на него внезапно, как снег посреди безмятежного никарагуанского лета, и майор обязательно захочет помочь юнцу и избавить его от непосильного груза. Ну зачем, право слово, углубляться в табачный бизнес, если ты, наверное, и сигару-то курил один раз в жизни, да и то – не курил, а так, затянулся, и потом долго откашливался, красный от натуги?

Куда приятней положить на счет круглую сумму с восемью нулями и любоваться ей через приложение смартфона в минуты душевного смятения и грусти. Отличная терапия.

– А ты ей что? – наконец смог разобрать Луис голос одного из тюремщиков.

– Да ниче, говорю – ну поживи у мамы… – со вздохом ответил другой.

Санчес грустно улыбнулся. Конечно же, надзирателям было плевать на него. Заправщики на бензоколонках тоже не говорят дни напролет о топливе и машинах. Обсуждают работу только новички либо те, для кого работа еще не превратилась в рутину.

Ключ громко повернулся в замке. Дверь камеры открылась, и внутрь вошел один из тюремщиков.

– Проснулись? – без прелюдий спросил надзиратель. – Сядьте. Руки перед собой.

Санчес медленно выполнил все, что ему велели. Надевая наручники, тюремщик оглянулся на стоящего в дверях напарника и сказал:

– Забей. Пусть все идет, как идет. Захочет – вернется. Не захочет – да и черт с ней. Вставай.

Луис не сразу понял, что обращаются к нему.

– Встань! – рявкнул надзиратель и, схватившись за цепь наручников, резко вздернул Санчеса на ноги.

Луис захлопал глазами. Он не знал, как себя вести. Перед ним вроде бы стоял блюститель закона, тот, кто дал клятву его защищать… но можно ли вообще считать защитником человека, который ведет тебя на смертную казнь?

– Шагай, – толкнув его в плечо, буркнул тюремщик.

Санчес подчинился. Запястья под наручниками ныли.

Карлос ничего не сказал Луису вслед, но его взгляд жег спину продавцу дыма до тех пор, пока дверь камеры не захлопнулась.

Шагая по коридору, Санчес задумался – а как поступили бы тюремщики, если бы кто-то сейчас попытался убить его? Стали бы защищать осужденного на казнь? Или позволили бы внезапному убийце привести приговор в исполнение? Или тогда бы это считалось не казнью, а убийством, и Луис стал бы не преступником, а жертвой?

Сколько идиотских вопросов, подумал Санчес. Слишком много для последнего утра.

Говорят, на пороге смерти перед глазами проносится вся предыдущая жизнь, но сейчас, стоило зажмуриться, перед внутренним взором была пустота и редкие кадры из прошлого.

Жена. Сын. Джи. Бескрайние плантации.

Дорога мимо полей в шумный город и обратно.

Гостиная, веранда Мукуля.

Такое ощущение, что вместо всей предыдущей жизни память показывала только те записи, который добавила в «Избранное».

Память, поставь лайк.

Луис расплылся в улыбке.

Чушь. Бред. Ахинея. И еще множество синонимов по списку.

Коридор серый, без окон. Наверное, чтобы случайный киллер не снял человека, которого ведут на казнь. Смешно. Но ведь не всех ведут на казнь.

Интересно, казнят только богатых, потому что у них есть, что отобрать, или бедным тоже достается, потому что право на казнь есть у всех, независимо от социального статуса, расы, нации, гендера или возраста. Хотя бедным чаще достается погибать в окопах войн за чужое богатство.

Еще, наверное, нельзя убивать детей… или, если не убивать их, то это уже эйджизм?

От мысли, что детектив Домингес, возможно, прямо сейчас сидит в своем кабинете и ломает голову, можно ли казнить пятилетнего мальчишку, почему-то стало смешно.

Они подошли к сдвоенной двери, закрытой на засов. Надзиратель, поигрывая ключами, наклонился к замку, второй же зыркнул на смеющегося Луиса и одернул его:

– Хорош, а? У меня не то настроение, чтобы смеяться.

– О, сомневаюсь, что у тебя проблемы хуже моих, – едко заметил Санчес.

– Да как сказать, – помедлив, ответил надзиратель. – Ты-то щас отмучаешься, а мне ещё жить.

– Можем поменяться.

Тюремщик сделал вид, что не услышал остроту приговоренного к смерти.

Второй конвоир наконец закончил с засовом и распахнул двери. В лицо Луису ударил солнечный свет и никарагуанский ветер, который не принес с собой ни запахов, ни звуков – только нестерпимый жар. Казалось, сегодня духота только усилилась.

А, может, это уже и есть ад, подумал Санчес и усмехнулся – про себя, чтобы не смущать несчастного тюремщика, от которого жена (или подруга) уехала к маме.

Луис не знал, заслужил ли он свет или тьму, заслужил ли вообще что-то, кроме пули в голову. Откровенного зла вроде бы Санчес по жизни не делал, но могла ли торговля сигарами считаться добродетелью? Противники курения ответили бы на этот вопрос совершенно однозначно.

А что на самом деле?