Торговец дыма

– И тебе, Агнесса, – с улыбкой сказал банкир.

От него не укрылось мимолетное касание рук Дюрера и его супруги – кажется, несмотря на все толки и домыслы, семья художника после смерти матушки только сплотилась.

Агнесса ушла, и Альбрехт, проводил ее взглядом, снова обратился к гравюре и сказал:

– Вот, видишь ангела-хранителя с венком на голове? Он строил лестницу в небо – то есть хотел соединить наш бренный мир с миром возвышенных идей, без которых светлым умам не обойтись. Но работа встала – по понятной причине.

– Меланхолия, – констатировал Варгас.

– Она. А вот у ног ангела разбросаны инструменты – он оставил их на время, поскольку ничего не выходит, идей нет, сил тоже. Вообще время будто застыло – примерно так и ощущаешь себя, когда погружаешься в меланхолию. Теперь оно пойдет, только когда зазвонит колокол на стене.

– А что он держит в руке? – прищурившись, спросил Марио.

– Циркуль. Вместе с весами, жерновами и камнями это отсылает к Сатурну. Ангел-хранитель работает на творца, добывает для него идеи, но в минуты перенапряжения у него просто не остается сил снова достичь прежних высот.

– Самое время выкурить трубку, – с улыбкой заметил Варгас.

– Возможно. Но ангелы не курят табак.

– Это только по незнанию, – отмахнулся Марио.

Он всячески пытался отвлечь Дюрера от невеселых мыслей, памятуя о том, как сам хоронил – сначала родителей, потом Христофора. Всякий раз Варгас ловил себя на мысли, что он терял близких людей намного раньше, чем их сердца переставали биться. И сейчас, глядя на гравюру Альбрехта, Марио вдруг понял, что меланхолия свойственна не только творческим людям, но и всем людям вообще, особенно – на пороге смерти. В какой-то момент человек просто перестает видеть смысл в том, что делает, и позволяет течению жизни нести себя к последнему порогу.

– Что для тебя меланхолия, мой друг? – кашлянув в кулак, хрипло спросил Варгас. – Это бич? Благословение? Или неизбежность?

– Ни то, ни другое, ни третье, – подумав, ответил Альбрехт. – Видишь вот этот магический квадрат? Это, пожалуй, главный элемент картины.

– Мне мерещится, или тут цифры 15 и 14 образуют нынешний год? – присмотревшись, спросил Варгас.

– Да, так и есть. Но на фоне прочего это – мелочь, Марио, – мягко улыбнулся художник. – Сам по себе магический квадрат связан с Юпитером, а Юпитер, как заверяют астрологи, является полным антиподом Сатурна. Сатурн – это строгий учитель, те, кому он покровительствует одарены талантом, но вынуждены трудиться денно и нощно, чтобы его мерцание не иссякало. И меланхолия – это неизбежный процесс перерождения, переосмысления опыта, полученного в ходе кропотливой работы. Тогда как Юпитер – это символ удачи, его протеже все достается легко и непринужденно, без тени усилий. Именно поэтому Юпитер крайне уместен на гравюре-обереге от меланхолии.

– Ты меня совершенно запутал, Альбрехт. – Поморщившись, Варгас мотнул головой. – Так меланхолия – это дар или проклятье?

Дюрер задумался ненадолго и, бросив в рот ломтик сыра, пожал плечами. Варгас только сейчас задумался, до чего же ароматы еды и вина странным образом диссонировали с обычными запахами мастерской – краски, дерево… и пыль, как след от некогда жившей тут меланхолии.

– Это – и то, и другое, – наконец с вымученной улыбкой ответил художник. – Это начало и конец, неизбежная зима, следом за которой наступают столь же неизбежные весна и лето. Строго говоря, не будь меланхолии, возможно, я бы остановился на уровне первых своих гравюр и никогда бы не смог придумать новые, более совершенные. Это необходимая передышка перед очередной попыткой достичь вершины.

– Как у Колумба, – чуть дрожащим голосом сказал Марио, – с его экспедициями?

Альбрехт вздрогнул, посмотрел на банкира и медленно кивнул.

– Именно так, мой друг. Христофор раз за разом пытался взлететь, обжигался, отступал, но до последнего не терял надежды.

– Готов спорить, если бы болезнь не скосила его, он бы опять отправился в Новый Свет. Если бы только не болезнь…

Они помолчали. Варгас мог только догадываться, что происходит в голове у Дюрера, но, кажется, оба они сейчас думали о Колумбе, как некоем символе меланхолии и тоски, этакой норме безнадежно увядающей жизни.

– На самом деле, в этом квадрате спрятано еще одно число, – неожиданно прервал молчание Альбрехт. – Сумма чисел любой линии – хоть по вертикали, хоть по горизонтали, хоть по диагонали – равняется 34.

Варгас пробежал квадрат глазами, уважительно хмыкнул – видимо, проверил, не слукавил ли немецкий мастер, и убедился, что нет.

– И что же это значит, Альбрехт? Что такого в этом числе?

– Это – возраст, после которого меланхолия ширится и становится разрушительной. Такая меланхолия может затянуться до конца жизни, или же итогом перерождения станет не обновленный и полный идей творец, а человек, опустошенный духовно и не знающий, сможет ли он вырваться из нее. Ваш с Христофором табак помог мне в свое время, и я вернулся из меланхолии окрыленным, как ангел на моей гравюре. Но сейчас… сейчас ничего не помогает. Почему-то кажется, что это – моя последняя настоящая работа, мой остаток жизни, расписанный по ролям.

У Марио от этих слов защемило сердце. Он не планировал терять еще одного друга задолго до смерти.

Снаружи послышалась громкая ругань – невидимый мужчина костерил то ли жену, то ли тещу. После откровений Дюрера брань казалась чем-то чужеродным и бессмысленным. Странно было осознавать, что в то время, как кто-то пытается успеть сохранить отпечаток души на холсте или гравюре, другие просто тратят жизнь на скандалы, напрасно сотрясая воздух.

– Видишь, это… существо? – Дюрер указал на летучую мышь. – Знаешь, что это?

Варгас мотнул головой.

– Это – крик моей души. Я кричу: «Меланхолия, уходи!». Но меня не слышат. Есть события поважней.

Палец Альбрехта указал на комету позади мыши.

– Такая вот гравюра, – с вымученной улыбкой сказал художник и без сил опустился на лавку.

– Альбрехт, – тихо позвал его Марио.

Немец поднял голову и вопросительно посмотрел на немолодого уже, тучного, усталого от жизни друга, чьи 34 года остались далеко позади.

– Я приехал к тебе из самой Севильи, так не откажи мне в услуге… – Банкир кашлянул в кулак. – Давай с тобой раскурим по трубке, как в старые добрые времена?

И, не дожидаясь ответа, Марио бросил на стол кистень с табаком.

Глава 23

Казнь

2024 г.

Утро казни мало чем отличалось от обычного – ведь оно было особенным только для одного человека.

– Луис, – позвал Карлос.

Санчес открыл глаза и увидел, что старик смотрит на него с верхней полки.

– Доброе утро, – сонно ответил продавец дыма.

– Да уж какое тут доброе… Ты во сне стонал, тебе хорошее снилось или плохое?

– Не помню, – помедлив, ответил Луис. – Совсем ничего не помню.

– Тогда лучше считай, что хорошее. А вообще утро добрым не бывает, поверь мне. Каждый день хуже предыдущего, мы же умираем, начиная с рождения, просто долго и мучительно.

– У тебя, по крайней мере, будет завтра, – с интересом глядя на старика, грустно улыбнулся Луис.