Чёртов круг. Цирковые истории

В тот день бушевал шторм, но я этого не понимала. Подумала, что такое море, значит, всегда: играюче вздыбливающее щупальца размерами с восьмиэтажный дом, бросающее на много метров здоровенные шары воды. На горизонте шевелилась выгибающаяся вверх дугой чернотища, и в этой мрачной дали угадывалось что-то вовсе страшное.

Я вспомнила, как сказала маме по телефону: «Море – это много-много воды…» и поежилась, – мне все казалось, что так стремительно, дико мчащиеся на берег громадные волны все-таки не смогут затормозить и накроют меня, но они неожиданно, почти на одном и том же месте, усмирялись и откатывались восвояси.

Уйти, не прикоснувшись к морю, представлялось невозможным, и я, когда волна отползла, встала на то место, куда она дотягивалась. Волна уже мчалась вновь. Хотелось отбежать, но я смело ждала. Захлестнуло до коленей. И ничуть не страшно! Холодно только. Опять катилась волна, и я попробовала схватить ее руками. Не удалось, только обрызгалась.

Заметила вдали идущего по берегу человека и отчего-то застыдилась быть уличенной в играх с морем, решила, что пора уходить. К тому же и время поджимало.

Обратный путь оказался гораздо короче и легче. Настил прямо выводил на широкую, посыпанную каменной крошкой, тропу, а та перерастала в улицу, которая упиралась непосредственно в площадь, где находился дом культуры.

– Ты чего мокрая? – испугалась Эмилия Францевна. – Купалась, что ли, в одежде?

Я наврала, что оступилась и случайно сползла в воду. Старушка заставила меня снять носки и накрутить вместо них газеты. Кроссовки с носками водрузили на батарею. И все надо мной смеялись, и никто не верил, что я не нарочно намокла. Оскорбилась, хотя они были абсолютно правы.

Думая о море, я отвлеклась, и макака-резус Жанна, воспользовавшись моим столь романтическим настроением, вцепилась мне в руку. Я истошно завопила от боли. Крик долетел и на сцену, и танцовщик на проволоке Валерик, выступавший в этот момент, спрашивал потом, кого убивали. Отдирая обезьяну, Ната заодно отхлестала кнутом и меня. Рукав арлекинской одежки пострадал, но зато хоть чуть-чуть предохранил от более серьезной раны. Эмилия Францевна во второй раз за вечер спасала меня. На этот раз смазала следы от клыков зеленкой и перебинтовала руку.

– Будет долго болеть, – посочувствовала она, – от обезьян укусы тяжело заживают.

Действительно, мыщцы выше запястья опухли и ныли. Еще и Лина, когда мы обнимались в вазе, так надавила на рану, что я застонала. Чесливьская просипела снаружи:

– Тихо там, охламонки!

И я страдала молча.

В гостиницу приехали рано. Напрямик из автобуса я пошла в буфет. Но Юрате не работала. Стоя у раздачи, я искоса посматривала в подсобку. Над раковиной ковырялась пожилая женщина. Я взяла кефир и галеты, а когда посудомойка протирала соседний столик, как бы невзначай поинтересовалась:

– У вас посменный график?

– Да, два дня через два.

– Удобно, – лишь бы что-то сказать отреагировала я, соображая, что Юрате, стало быть, объявится в буфете лишь послезавтра. «Впрочем, мне все равно», – словно оправдываясь перед кем-то, тут же подумала я.

Лины в номере отсутствовала.

Я села на подоконник и с грустью воззрилась на безлюдный двор. Белые полотенца, что развешивала утром Юрате, уже не висели на веревке. Окна стены напротив, того самого жилого дома, в маленькую арку которого скрылась Юрате, кое-где светились.

Неожиданно влетела Лина.

– Ага, на боевом посту! – съехидничала она. – Высматриваешь Юрате?

– Да, – сухо сказала я. – Тебе что? Отвяжись.

Лина расстроилась:

– Чем она тебя так зацепила? Самая заурядная проститутка, таких десятки во всех гостиницах…

– На себя посмотри. Ты-то кто?

– Я не проститутка, я денег за любовь не беру, – она усмехнулась. – Если уж на то пошло, то я на букву «б» называюсь… усекла?

– Называйся, как хочешь, а других не пятнай. Ты что, застала ее с кем-нибудь? Свечку что ль держала, когда она с кем-то…

– Ой-ой-ой, тебе бы в адвокаты! Какую свечку, когда это очевидно, черт возьми! Вон она сейчас фарцует фирменными шмотками, которыми с ней матросня расплачивается, да-да! У Курнаховского в номере. Сходи, убедись, не веришь… Я вот, смотри, бюстгальтер какой клевый у нее купила…

Я соскочила с подоконника и побежала. Чуть не сшибла кого-то в коридоре. По лестнице спрыгивала через три ступеньки. Курнаховский жил в люксе прямо возле буфета. Без стука ворвалась к нему.

Она была там.

Куранховский вальяжно развалился на диване, закинув верстовые ноги одна на другую, тут же сидела и Любка-администраторша. Юрате стояла перед ними. В руках держала джинсы. Ее поза показалась мне похожей на рабскую: этакая безропотная холопка перед барами. «Зачем унижаешся?!» – хотелось гаркнуть мне, но я лишь потрогала штанину, будто щупая материал.

– Райфловские, – проговорила Юрате, – родные.

– Сколько? – не глядя на нее, спросила я.

Она назвала сумасшедшую цену. У меня не водилось таких денег, но я не подала виду.

– Мне черные нужны, – сказала сдержанно, и вдруг заметила у нее на шее золотую цепочку с брильянтовой капелькой.

– Черные есть, но дома, – ответила Юрате.

– Цепочку эту не продашь?

– Нет, она мне самой нравится. Вчера моряк один уезжал, подарил.

– Просто так не дарят, – убито произнесла я.

– Зачем же просто так? – улыбнулась она.

Я быстро пошла вон. Нет, не осуждала. Увидев лишь эту знакомую цепочку и поняв все окончательно, я тут же и простила Юрате, и тут же оправдала в своем сердце. И все же – горько.

Села в кресло холла второго этажа и закурила. Хотелось плакать. Вдруг подумалось: «Какой странный день. Я приобрела море и потеряла Юрате…» Потом узнала, что море на литовском «jura» и имя Юрате означает именно «море».

Юрате как раз появилась из номера Курнаховского. Медленно шла по темному коридору в сторону моего холла. Я не выдержала. Поднялась, пошла торопливо ей навстречу. Не знала, что сказать, и ляпнула:

– Хочешь курить? На.

Протянула пачку «Явы».

– Я не курю, – устало сказала она. И я поразилась перемене в ней. Только что в номере у Курнаховского – весела, любезна, а тут вдруг так посерьезнела. «Не курит!» – восхитилась я, будто это – подвиг. И вновь все во мне ликовало: «Она необыкновенная, хорошая, чистая… можно быть и…. кем угодно, и оставаться чистой!» И мне так захотелось сказать ей что-нибудь доброе, но я не осмелилась.

– Джинсы черные будешь смотреть? – как-то равнодушно поинтересовалась она.

Я отрицательно покачала головой.

– Спокойной ночи, – тихо попрощалась она, улыбнулась и пошла вниз. А я постояла и отправилась наверх. Возле дверей номера неожиданно сообразила, что зря отказалась смотреть черные джинсы. Возможно, мы пошли бы к Юрате домой. Покупать необязательно, а узнать, где и как она живет, очень хотелось. И я решила, что завтра обязательно отыщу ее и напрошусь в гости.

Но назавтра у нас случился ранний выезд в отдаленный, почти на самой границе с Латвией, городишко Скуодас. И вернулись мы поздно.

И на следующий день ездили далеко, в Таураге. С утра я заскочила в буфет, но Юрате не увидела. Слышала ее голос из мойки, хотела заглянуть, ведь имелся повод, но тут меня опередил какой-то парень. Вошел, и Юрате стала смеяться. Я посидела еще немного и ни с чем удалилась.