Чёртов круг. Цирковые истории

– В вазе.

Она вдруг разозлилась:

– Дурилка ты картонная!

– Дурилка… да еще и картонная. Почему картонная-то?

– Потому что так обиднее… Чего ты спиной разговариваешь? Потри мне спину.

Я повернулась. Взяла мочалку и начала осторожно водить по ее мокрым, выступающим крылышками, лопаткам.

Кто-то задолбил во входную дверь. Пошла открывать. Это был Гриша. Увидел меня в пижаме и возмутился:

– Скоро выезд, а вы все спите. Буди Линку!

– Она моется.

– Передай, чтобы серпантин захватила, – и быстро ушел.

– Лина, захвати…

– Да слышала я, – она вышла из ванной, зябко кутаясь в махровый голубой халатик. – Одевайся скорее, еще в буфет надо успеть позавтракать.

При слове «буфет» я вдруг припомнила события вчерашнего позднего вечера и, наверное, это отобразилось на лице, потому что Лина испугалась:

– Что? Плохо?

– Нет-нет, – я принялась торопливо переодеваться.

– От снотворного голова не болит?

– А это было снотворное? Нет, не болит.

– Хочешь, иди сразу в автобус, а я тебе принесу что-нибудь из буфета.

– Я сама!

Лина вдруг рассмеялась:

– Сама-сама, а трусы надеть забыла.

– Не забыла, – покраснела я. – Они закончились.

– Как понять: закончились? – шокировалась Лина.

– Пять штук было и закончились.

– А ты больше одного раза трусы не носишь?

Я не знала, как объяснить, и промямлила, что дома каждое утро находила на стуле возле кровати свежие трусики и носочки, а вечером снимала их и оставляла в ванной.

– Тебе мама, что ли, стирала?

Я пожала плечами и Лина изумленно проговорила:

– Отпад! Ладно, на тебе мои новые трусишки, потом научу тебя стирать.

– И носки надо.

Она не выдержала и рассмеялась.

Когда отправились в буфет, я попросила:

– Ты только никому не говори, ну, что я стирать, там, допустим, не умею, ага?

– Конечно, – твердо заявила Лина, но в глазах ее шмыгали лукавые огоньки. «Разболтает», – обреченно поняла я.

В буфете мы расположились за столиком в углу. Я специально села лицом к залу, чтобы видеть посетителей. То есть, конечно, не посетители волновали меня, а хотелось увидеть ту девушку в красной бейсболке, но с какой целью это нужно, толком не отдавала себе отчета. Меня лишь беспокоило, что я могу ее не узнать, ведь было темно, и кроме неуловимого взгляда не удалось запомнить ничего, даже лица.

К нам подсел акробат Вовочка, и Лина принялась что-то нашептывать ему на ухо, при этом ехидно косясь на меня. Он хихикнул. Я засомневалась и спросила:

– Ты про что говоришь ему? Про то, чего я просила не рассказывать?

– Не бойся, мы не про тебя, – усмехнулась Лина и я убедилась по ее тону, что именно про меня речь и идет. Уткнулась в чашку с кофе, тщательно размешивая содержимое, хотя и не положила сахар.

– Вам это больше не нужно? – раздался чуть хрипловатый и очень спокойный голос.

– А? – встрепенулась я. Подняла глаза. Она. Я сразу это почувствовала.

Простое лицо: прямой нос, слегка припухлые губы. Только глаза отличались: серые, льдистые, но не холодные, а какие-то бесконечно прозрачные.

Я узнала ее и без бейсболки, и джинсовой куртки. В этих пошлых буфетческих кружевной коронке и гипюровом фартучке.

– Забирайте, – отозвалась Лина. – Мы уходим. Пойдем, эй!

– Иди, у меня еще кофе.

Лина и Вовочка поднялись и пошли.

Буфетная девушка взяла пепельницу, смахнула в нее крошки, извинилась:

– Я побеспокоила вас.

– Не-не, – лепетнула в ответ.

Она, лавируя между тесно стоящих столиков, удалилась в подсобное помещение. «Так она даже не буфетчица, – отметила я, потому что за буфетной стойкой работала другая женщина, – а посудомойка». Это поразило меня. Ведь ей всего лет двадцать. Мне бы, например, было унизительно работать уборщицей или посудомойкой. И вдруг я восхитилась, потому что необходимо иметь большую смелость, чтобы пренебрегать мнением обывателей. «Она выше всех, – решила я. – Так и надо жить: просто, смиренно, честно».

– Юрате! – окликнула буфетчица, попросив что-то на литовском. Показалась она и подала салфетки. Я обрадовалась, что узнала ее имя и повторила про себя непривычное: «Юрате».