Самая короткая ночь. Эссе, статьи, рассказы

…А генерал ехал в Россию и заехал на постоялый двор. Стояла такая изба на тракте, куда можно было зайти выпить и поесть, – ехало-то много народу осваивать вольную Кубань. Трактир на тракте мог приносить больше, чем обычное крестьянское хозяйство. И поставил какой-то предприимчивый человек такой вот двор, чтобы от своего крестьянского хозяйства кормить всех прохожих и проезжих.

Заехал генерал в гостеприимно распахнутые, широко раскрытые ворота… Жара, полдень. Парень вилами кидает сено… Мужик с бородой и еще один парень обтесывают бревно. Выходит к генералу хозяин постоялого двора, – крепкий такой мужик в летах, седина в бороде. Вышел. И обмер вдруг… уставился, стоит, как столб.

Генерал тоже оцепенел… Смотрит… неужто!?

Так и стояли, пока у мужика весело так глаза округлились, заулыбался!! Может, генерала полюбить решил? По старому народному обычаю?

И кричит очень радостно мужик:

– Ваня! Петя! Коля!

Мужик с бородой и парни побросали работу, смотрят.

– Глядите! – Кричит пожилой мужик, и пальцами тычет в генерала. – Вот тот самый барин, который тридцать лет назад нашу маму украл!

– Ух, ты… – Удивились сыновья, и покрепче взялись за древки.

– А то! Сам пришел! – Продолжает радоваться дядька. – Ваня, давай сюда вилы!

– Не… – Качает головой парень. – Вы, папаша, отдыхайте, потому как жарко сегодня. У вас, папаша, потом опять колотье в грудях будет… Я сам.

– Убери вилы, Ваня, – заявляет молодой мужик с бородой, очень на старого похожий. – Тут у меня топор, мне с барином беседовать сподручнее!

И деловито так делает к барину шаг.

Говорят, барин бежал верст пятнадцать. Так и бежал по жаре, бежал и бежал. То ли пока не свалился, то ли пока не попался на дороге марширующий полк, спас генерала. Что дальше было, история умалчивает, даже и слухов никаких нет. Не говорится даже, мчался ли генерал сам по себе, без всякой посторонней помощи. Или время от времени оглядывался барин, видел бегущих за ним Ваню с Колей, слышал их азартные вопли, после чего прибавлял ходу. В этом последнем случае молодец пожилой генерал, если удрал от двух молодых, выросших на крепком крестьянском труде.

Но чем бы ни кончилась история, чем бы она не продолжилась, у меня, простонародного, любовь – как раз в отношениях беглецов на Кубань. Эти люди прожили жизни, полные тяжелого труда. По современным понятиям – неправдоподобно тяжелого. Что бы они ни делали, чего бы ни достигли – в их судьбах именно труда было больше всего. Неустанного физического труда, который никогда не прекращается.

Возможно, Он Ее бил за какие-то смешные «провинности» – типа борщ подала холодный или на соседа посмотрела. Возможно, она отказывала мужу – не от нелюбви, не поссорившись, а просто от смертной усталости, после нескончаемо длинного дня в непрестанном труде и движении. И вообще, жили они в избе, где нет форточек, мылись раз в неделю, в бане, а спать ложились в страшной духоте, не меняя пропревших за день рубах. Жили, веря в овинника в овине и в кикимору за печкой, побаиваясь домового и смертельно боясь просыпать соль.

Возможно, их уже к сорока начали мучить не названные никем, не диагностированные болезни. Возможно, они считали эти болезни карой Господней за совершенный в молодости грех: начальства ослушались… Дом подожгли… Крестьяне – люди очень совестливые.

Но как бы ни было: они вместе прожили свои тяжелые жизни, постоянно соединяя нелеченные, не всегда помытые тела. Грубые могучие тела людей, всю жизнь физически работавших на свежем воздухе. Они не спрыскивались дезодорантом, и не знали никаких одеколонов. Она не брила под мышками и не подмывалась между банями. Они не терли пемзой пятки и никогда не чистили зубов.

Они оба упали бы в обморок, если бы им рассказали про минет. От рассказов про анальный секс оба крестились бы так, словно увидели мерзкий рогатый силуэт.

Эротическое белье? Романтический ужин при свечах? Они бы хохотали до упаду, удивляясь – что только люди от безделья придумывают!

Они прожили жизни людей своей эпохи и своего сословия. Суровую, грубую жизнь. И прожили – вместе. Вместе прошли путь от нищих беглецов до владельцев собственной усадьбы. Неустанным дружным трудом они построили хорошее хозяйство и вырастили нескольких детей.

Если это не любовь, то, что тогда? Любовь созидательна. Где хозяйство и дети – там любовь. Где трупы – там разрушение любви и самой жизни, и тогда это уже никакая не история любви, а история про преступников, «казаки-разбойники»… Если по-научному – детектив.

Или история с трупами – это история, в которой вообще никакой любви отродясь не было, а был грех гордыни, ревность, дурь, блажь и прихоть, а если по-научному – невроз.

…Жаль, если героям повести пришлось бросить нажитое и бежать дальше. Туда, где нет генералов, начальства, помещиков и прочей мешающей жить погани.

Жаль, что я не знаю их потомков. Скорее всего, они живут среди нас, но позабыли предков. А что? Обычные крестьяне, не выдающиеся личности, и даже не сексуально озабоченные помещики. Что же их помнить? Таких уже правнуки забудут.

А как приятно было бы происходить от этой пары! Что не происхожу от Рюрика, никогда не жалел, а вот что не от этих – жалею. Происходил бы – хвастал бы немеряно, всем везде бы рассказывал. И повесил бы парный портрет.

А пьесы мистера Шекспира? Истории про невротиков, которые друг друга режут и травят? Они для прыщавого барина. Для бездельников, вместо занятия делом чешущих жопы, а по научному – анусы.

Смерть

Олегу Широкому, человеку хорошему и умному, с глубоким уважением и любовью,

ПОСВЯЩАЕТСЯ.

? От бандеровцев власовцам ? привет! ? говорит мой друг Олег Широкий, и поднимает стакан.

– От власовцев бандеровцам! ? отвечаю, ударяя своим стаканом о емкость Олега.

Олег только что рассказывал, что в 1939 году НКВД живьем закопало всех гимназистов обоего пола в городе Самборе. Рассказал и с удовольствием слушал, что я говорю об этом на двух языках.

– А по-польски умеете?

Развожу руками, ? нет, польского я совсем не знаю. Да и беден этот язык необходимыми выражениями. Странно даже, что для Олега я ? львовский поляк, по отцу. Что для эстонцев я немец, ? никаких возражений, прибалтийским немцем я себя чувствую частенько. А вот польский отец никогда не воспитывал меня. Он просто мелькнул… Я и не помню его. Был – и не был. Я никакой не поляк.

Олег рассказывает, что его дед шел в украинском ополчении из города Самбора во Львов, но не успел – заболел тифом.

– Еще во время ТОЙ войны…

Я понимаю, про какую войну речь ? про войну за Львов 1918 года. Тогда поляки, в основном молодежь ? гимназисты, студенты ? выбили из города немногочисленные украинские отряды. Людей фатально не хватало: война вымела мужчин из города. В ополчение шли и девушки, брали винтовки. А потом подошли украинские отряды со всей страны. Двести мальчишек и девчонок держались, сдавая улицу за улицей, устилали улицы родного города крестами человеческих тел. Потом подошли сформированные Пилсудским части, убили много украинцев, а остальные отошли, сдали Львов.

Почти все ребята из ополчения погибли, и поляки поставили во Львове памятник «львовским орлятам». Песня же «Орленок» написана была в 1936 году для пьесы Марка Даниеля «Зямка Копач», ? на идиш. Это потом ее запели на русском языке, ? когда «Зямку Копача» поставили в Театре Моссовета под названием «Хлопчик» Был якобы такой невероятно героический Зямка Копач, и воевал как раз против «белополяков».

Что тут сказать? Коммунисты ловко перехватили «героическое» слово и использовали в своей пропаганде. Но первыми «орлятами» назвали свою молодежь поляки. «Львовскими орлятами», которым стоял памятник ? живым и погибшим.

Да, я понимаю, о какой войне Олег.

– А твой отец не участвовал в ТОЙ войне?

Нет, мой отец не был среди орлят: перед самой Мировой войной он уехал из Львова в Одессу, учиться на фармацевта. Говорю об этом Олегу… и ловлю его взгляд. Такой взгляд, что как-то сразу ДОХОДИТ.

Действительно. Вот перебегает вдоль каменной львовской улицы украинский парнишка лет шестнадцати-семнадцати, и стоит за баррикадой, ведет стволом его польский сверстник. Они ? дети Мировой войны, совершенно обесценившей жизнь. Они видели трупы, стояли в лужах человеческой крови. Оба, наверное, жалели, что маленькие, что не попали на фронт… Тем, кто старше всего на два-три года, повезло!

Кругом ? стрельба, по всему городу. Вспыхивает, стихает, вспыхивает опять грохот винтовочных выстрелов, близких и отдаленных.

– Ура!!!

Они бегут, приближаются, крича и стреляя. Польский мальчик наводит винтовку, задерживает дыхание… И украинский мальчик как бежал – так со всей инерции бега летит кувырком на мостовую. Шестнадцать лет назад отец поднимал его над головой, и малыш смеялся, махал ручками и ножками, готовился жить в огромном, добром для него мире, улыбался этому миру. А вот сейчас он умрет на булыжнике, скребя камни скрюченными пальцами. Выстрелы и матерщина станут последним, что он услышит в своей жизни.

От покойников дети не рождаются. Отца Олега, потом самого Олега станет некому произвести на свет… И кто тогда напишет книгу про антисистемы?! Кто расскажет мне о Самборе и о нравах геологов Камчатки?!

– Неважно, кто кого… ? говорю я.

Олег сглатывает и кивает. Неважно… Мы оба понимаем, что неважно.