Пьесы для провинциального театра

Раскулачивание

А утром нагрянула комиссия.

Трезвонил звонок, входную дверь сотрясали удары.

– Эй, Просянкины, открывайте!

– Кто там? – послышался женский голос из-за двери.

– Районная особая комиссия! Открывайте, а не то дверь сломаем!

Евдокия подчинилась и распахнула парадную дверь.

– Здравствуйте! А хозяев-Просянкиных нет, только одна я с дочкой. Мы родственники, гостили у них, – сказала она.

– Это мы сейчас посмотрим, кто тут есть, а кого нету! – разозлился высокий рыжеволосый мужик в тулупе и овчинной шапке.

Мужчин было двое. Первым делом они стали внимательно осматривать картины и простукивать их пальцами: искали денежные тайники.

– Живописью интересуетесь? – как можно доброжелательнее спросила Евдокия.

– Интересуемся, – ответил тот, что был поменьше ростом, и принялся срывать со стен произведения искусства.

Из одной картины посыпались купюры – припрятанная заначка Павла Алексеевича была обнаружена и изъята.

Нервы Евдокии не выдержали, она закричала.

– Вы не имеете права так себя вести!

– Это у вас никаких правов нету, кончились ваши права! – нагло заявил ей рыжий мужик.

– Вы обязаны зачитать приказ и составить опись имущества! Это – чужая собственность!

Евдокия хотела было что-то ещё сказать, но от сильного волнения голос её сел.

– Мама! Не надо! – Прасковья бросилась к матери.

Евдокию сотрясал нервный озноб: дрожали руки, ноги, стучали зубы.

Прасковья прижалась к матери.

– Мамочка, я тебя очень люблю! Не расстраивайся, пожалуйста. Пусть берут эти картины, -прошептала она.

Две хрупкие женские фигурки, обнявшись, противостояли миру зла.

Обрадовавшись удачной находке, мужики с радостными возгласами принялись вскрывать рамы остальных картин, а потом перешли к зеркалам.

Сокрушив картинную галерею и предметы быта, они добрались до ящиков комодов и шкафов, вытряхивая и выворачивая наизнанку каждую вещь с неистовой силой, будто они, эти вещи, не поддавались или сопротивлялись.

Обнаружив несколько женских украшений, мужики заулюлюкали, потрясая драгоценностями в воздухе, всем своим видом показывая, что отныне и эти украшения, и всё-всё, видимое и невидимое, принадлежит им.

– Бандиты! Грабители! Прекратите немедленно! – хрипло выкрикивала Евдокия.

– Таперича мы вашим кулацким добром распоряжаться будем. Освобождайте дом! – приказал низкорослый косоглазый мужик.

– Мы никуда отсюда не пойдём! И ваши слова нам не указ! Зачитайте документ, фамилии зачитайте, кого раскулачивать пришли!

Напрасно Евдокия взывала к разуму: мужики были неграмотными, не умели они читать и писать, потому ни документов, ни бумаги, ни ручек, ни чернил при них не было.

– Всех, кто в доме этом живёт, и раскулачим разом! – хохотнул рыжебородый.

– Я объясняю вам, что нет хозяев дома, они съехали, только я и дочь. И мы не Просянкины, а их гости.

Глаза рыжего как-то не по-доброму засверкали, он приблизился к Евдокии.

– Говоришь, в доме ты одна и дочь?

– Да, только я и дочь, – подтвердила Евдокия.

Она ещё продолжала надеяться на чудо, что это просто мелкие воришки, сельские мужичонки, решившие поживиться в купеческих домах, пока не нагрянула настоящая комиссия по раскулачиванию.

Рыжий хитро подмигнул напарнику, мол, воспользуемся случаем, раз уж подфартило так.

Затем он резко повернулся к Евдокии, схватил её в охапку и потащил на диван.

– Не смей прикасаться ко мне! – закричала она, но звук её голоса заглушили ладони рыжего мужика.

– Мама, мамочка! Не трогайте мою маму!

Прасковья коршуном бросилась на защиту. Она бесстрашно молотила кулаками по спине громадного дядьки, шапка свалилась с головы насильника, и девочке удалось вцепиться в его волосы.

И тут косой мужик-молчун подкрался к девушке и повалил её на пол.

– Пааа… ааа… пааа! Папочка! Нас убивают! – истошно закричала Прасковья.

Евдокия плакала от ярости и бессилия:

– Нелюди! Будьте вы прокляты!

Прятаться дальше не было смысла.

Василий ворвался в комнату. В его руках была кочерга.

Таким свирепым Прасковья ещё ни разу в жизни не видела своего отца.

– Паскуды! Нет на вас креста! Убью!

Он наносил удары по спинам мужиков, их тулупы порвались, они выли от боли, а Василий продолжал охаживать их металлической палкой.