Пьесы для провинциального театра

– Псы поганые! Вы раскулачивание своё сотворили, чтобы грабить и насильничать?

Рыжебородый великан скатился на пол и закрыл голову руками. Второй мужик отполз к окну и пытался укрыться за шторой, но карниз не выдержал и рухнул.

– Вооружённое нападение! Контрреволюционный мятеж! – бубнил низкорослый из-под бархатной ткани. – Я непременно доложу, куда следует.

– Что ты тут городишь, харя бесстыжая? – Василий рывком поднял обидчика.

– Я… упреждаю тебя, что за всё ответишь. Сопротивление власти! – лепетал испуганный мужичонка.

– Ещё одно слово, и я убью вас обоих и закопаю здесь же, в подвале этого дома. Ни одна комиссия никогда не сыщет! – пригрозил Василий.

Неизвестно, чем бы закончилось это противостояние, но в открытую парадную дверь вошёл извозчик.

– Эй, вы там! Поспешайте! Лошади стынут, уж мочи нету стоять!

Воспользовавшись моментом, рыжий мужик вскочил, нахлобучил свою шапку и выбежал из дома.

Мелкий, почувствовав себя в безопасности, задержался.

Он подошёл вплотную к Василию и сказал:

– Я вспомнил тебя, Мазанов! Ты на рынке колбасой торговал, а отец твой в церкви работал. У Просянкиных, значит, прячешься? Ужо постараюсь, чтобы за угрозы и побои, которые ты нам учинил, дали тебе не меньше, чем расстрел.

Затем он повернулся в сторону рыдающих Евдокии и Прасковьи:

– Мадамы, милости прошу на подводу! Отныне дом ваш принадлежит народу!

– На детей не распространяется раскулачивание! Дети не в ответе за родителей! – Евдокия пыталась загородить собой дочь.

– На всех кулаков, гражданочка, указ распространяется: и на вас, и на выродков ваших.

Он злобно глянул косым глазом в сторону Прасковьи и сплюнул кровь на паркетный пол:

– Кулацкое отродье!

Глава седьмая

Прощание

Комсомолец Василий Пильганов стоял на соседней улице и видел, как к дому девочки подъехали подводы, как долго не выходили люди.

Он весь продрог в затянувшемся ожидании, поэтому прыгал с одной ноги на другую, пытаясь согреться. Мороз был нешуточный, даже в валенках ноги мгновенно леденели.

И вот, наконец, показались члены комиссии, а за ними минут через десять из дома вышли трое: молодой мужчина с усами вёл под руки укутанных в пуховые платки Паничку и её маму. Он помог им взобраться на телегу, а потом запрыгнул сам.

– Трогай! – приказал извозчику рыжебородый человек в разорванном тулупе.

Конная повозка медленно отъехала от дома.

За ней бежал парень. Его валенки скользили, он всё время падал, но тут же поднимался и продолжал бег. Он кричал девочке, что будет ждать её возвращения, но Паничка ничего не видела и не слышала в тот момент.

Полозья оставляли на снегу две параллельные линии, ведущие в бесконечность.

Горсовет

Никто не ожидал такой прыти от Павла Просянкина.

Это же надо: купец добровольно пришёл сдаваться!

– Пал Ликсеич пожаловали. Собственной персоной, – доложил секретарь Горсовета.

Председатель всполошился, предложил необычному посетителю присесть в единственное кресло, но гость вежливо отказался.

– Чем могу быть полезен, Павел Алексеевич?

– Хочу сделку предложить: вы от Просянкиных только меня одного отправляете в ссылку, а я отдаю вам дом, имущество и мануфактуру.

– С удовольствием бы пошли навстречу, Павел Алексеевич, да не положено, разнарядка у нас имеется. Вы сами посудите: заскучают мужики-переселенцы на новом месте без семьи и детей. Супруга-то заботиться станет, приглядывать за детьми и домом, пока кормилец на работе. Скажу так: не курорт, места ещё необжитые там, безлюдные совсем. Вам и предстоит их освоить, построить новый город и производства разные в нём открыть для счастия народного. Опыт у Вас большой, да и силёнки ещё есть. С семьёй-то Вам, Павел Алексеевич, будет сподручнее выполнять важные правительственные поручения.

– Так я же в Петровске не только всё хозяйство своё оставляю вам, я и деньги, которые в банк поместил, тоже добровольно передаю в ваше распоряжение. Разве этого мало, чтобы не трогать мою семью?

– Павел Алексеевич, мы же не на рынке, чтобы торговаться? Законы на то и существует, чтобы исполнялись они повсеместно. Вы в Петровске оставляете дом, а на новом месте Вашей семье другой дом взамен этого предоставят. Бесплатно! И питание тоже бесплатно выдадут, и орудия производства. Понимаете, о чём я говорю? О Вас и Вашей семье позаботятся.

Просчитался Павел Алексеевич Просянкин. Ох, как просчитался!

Не дали ему права такого – за детей и внуков наказание отбывать.

Главное, что он понял, власть никогда и ни с кем на компромисс не идёт. Хоть ты купеческий, хоть поповский, хоть боярский сын – полезай на подводы.

Раскрестьянивание началось!

Лаврентий

Зимой дни скоротечны. А когда снега по колено, да дороги не расчищены, народ спешит засветло все свои дела переделать.

– Ликсеич, открой! Свои! – конюх Лаврентий стучал в единственное оконце деревянного покосившегося домишки.

Добрых два десятка лет отработал он у Павла Алексеевича, привык к своему хозяину, прикипел к нему душой, как к родному. Хозяин его не обижал и зарплату исправно платил, и продукты давал, и одёжу разную, да и детишкам подарки к праздникам.

– Твоих-то, Ликсеич, всех сегодня забрали, уж нету их в Петровске, увезли, вот ведь расстройство какое, – со вздохом сказал он хозяину. – Я тебе весточку привёз от них.

Лаврентий порылся в заплечном мешке и достал помятую записку.

«Отец, прощай! Отправить детей к родственникам Татьяны не удалось. Дети поедут с нами», – прочитал Павел Алексеевич.

Он сразу узнал почерк старшего сына – ровный и правильный, буковка к буковке: уважал, всё-таки, Филипп каллиграфию.

– Как ты мне и велел, я в шесть утра напротив Филиппова дома стоял, чтобы супругу с детьми забрать, – продолжил конюх свой рассказ. – Да только собрались ехать, откуда ни возьмись – комиссия, не лень им в такую рань. Филипп и попросил: жена, мол, вот-вот родит, срок ей подошёл. Отправляю её в деревню рожать. А они ни в какую: раскулачены, едьте с нами. А Филипп и говорит им: «Ну, куда ей ехать по морозу? И себя, и ребёнка загубит. Побойтесь Бога!». А они: «У нас Бога нет, а приказ есть – из дома тебя с семьёй выселить!».