Легенда о героях Галактики. Спасти Императора. Космоопера нового тысячелетия

– Ладно, – весело и раскатисто засмеялись в ответ, – сообщи мне, кто сей достойный муж, что разделал Юлиана, как орех? Право, меня это уже забавляет – стоило мне покинуть нашего дивного командующего, как он сразу начал тебя разочаровывать, негодник? Я ему как-нибудь уши-то надеру, чтоб не позорил меня настолько! Не можешь выиграть бой – за каким чёртом в него вступаешь тогда? Ужас и полное бескультурие, хе-хе! – привычное развесёлое стрекотание было прежним, родным, и Катерозе поняла, что не ошиблась – именно этого голоса ей до невозможности сейчас и не хватало, и он уже начал незаметно врачевать тяжёлые раны в душе, которые вздумали сегодня было начать открываться. – Ну, говори, Катерозе, не бойся, я должен знать, кто навалял Юлиану по самое не хочу, а?

– У тебя там слышать некому, а? – слабым голосом ответила Карин, тяжело вздохнув. – Короче, это самый лучший мужчина в Галактике, который когда-либо в ней появлялся, понятно? Только не вздумай ревновать даже в шутку, ясно? Понимаешь теперь, почему я реву? Но это ещё не всё…

В ответ столь многозначительно кашлянули и замолчали на несколько секунд, что она даже успела почувствовать, что ей становится лучше.

– Тэкс, – с настоящей, просто абсолютной серьёзностью отозвались наконец в неведомой дали, – ты хочешь сказать, что Юлиан посмел драться на гун-то с императором, и тот его по полу извалял? Правильно я тебя понял?

– Не конкретизируй! – горестно взвыла Карин. – Мне пришлось просить за эту бедовую башку, которую ты не научил фехтовать толком, во-от!… А потом мне предложили свадьбу при дворе, понимаешь? Ты будешь нужен. И я… я… не хочу Юлиана, по крайней мере сейча-ас!…

Она услышала какой-то мрачный грохот, а потом сразу же тот же только что беспечный до неприличия голос заговорил уже не просто серьёзно, а повелительно…

Поначалу никто особенно не обращал внимания на рыжего зеленоглазого посетителя – вполне себе обычная внешность для офицеров космофлота, которых тут каждый день десятками ходит. Однако стоило ему заняться развесёлым озабоченным разговором с далёкой собеседницей, как уши всех присутствующих навострились сами собой – правда, все умело делали вид, что вовсе не слушают, как рослый парень, явно недавно переживший тридцатилетний порог, заботливо успокаивает не то с сестру, не то с воспитанницу. Тем более, что все мундиры сразу без труда узнали в нём новенького из флота Валена – не каждый день можно собрать сплетни на любопытную тему про вчерашних врагов. Потом каждый с трудом поверил, что слышит некую беспрецедентную новость, и постарался занять позицию поближе – тем более, что ошарашенный обладатель новости кувыркнулся на пол вместе со стулом, и необходимость особо маскировать свой интерес пропала сама собой. Таким образом, продолжавший старательно увещевать свою знакомую объект всеобщего внимания, поднявшись, мог бы заметить, что офицеры уже образовали вокруг него довольно плотное кольцо, попросту стоя в паре метров и уже беззастенчиво взирая на коллегу, жутко занятого разговором, кабы тот счёл возможным их заметить – но он был слишком занят общением по связи…

– Катерозе, ради всего святого, возьми себя в руки! – тарахтел он заботливой скороговоркой. – Я понимаю, понимаю, зрелище не для кого попало – я бы тоже скорее всего того, сильно удивился бы, но ведь ничего страшного не случилось, подумай! Да не хотел он ему голову рубить, я в этом уверен, просто вёл себя красиво… – и тут же пробормотал сам себе, для уверенности. – Ну да-да-да, будто я бы не хотел на его месте нашего героя уделать, раз есть такая возможность дивная, – затем, снова упрашивая даму не волноваться. – Катерозе, ну это ж прекрасный ход на деле – взял и выяснил всё как следует, ну кто б сомневался, ну на то он и император, чтоб делать, как считает нужным. Ну что, ну чем плохо – да радоваться надо, вообще-то, чё-та я не помню, чтоб кому-то ещё свадьбу сам император предлагал да ещё на таких условиях. Нет, нет, а я тебе сказал, что всё хорошо и славно, почему не веришь? Да плевать, плевать уже чего там Юлиан сам думает, тебе же его жизнь подарена, ха-ха, и ещё кем, ха-ха-ха! Нет, в этом есть плюсы, и жирные! А потому что без Юлиана не говорила бы ты с императором, вот почему. Ну и что, ну и что, а кто у нас Катерозе фон Кройцер, я не понял? А тебе не кажется, что чувствовать такое – вполне в порядке вещей, а? Подумай над этим. А я сказал, подумай – в твоём положении куда не кинь, одни плюсы. Да, да. Чёрт возьми, всё нормально – он же красивый мужчина, в конце концов! Да вообще блестяще. Да по-императорски, факт. Да? Ну и пусть себе. Да, я так думаю. Да. Всё, успокоилась? Молодец.

Если бы Поплан не был полностью поглощён обсуждением столь важных событий, он бы увидел, сколь были красноречивы лица слушателей вокруг. Но почти лежал грудью на столе, отчего-то боясь, что связь может прерваться в самый неподходящий момент, и торопился с увещеваниями, не глядя никуда. Внезапно собеседница сообщила ему что-то такое, что всё, чего он успел наслушаться, показалось ему совсем незначительным по сравнению с этой новостью.

– Что?! – взревел он, уже не маскируясь под спокойствие. – Это точно?!!! Тогда я понял, почему ты ревёшь. Чёрт возьми, акции Юлиана и впрямь дерьмо после этого. Но ведь было сказано что? Вот и исполняем. Ладно, не переживай, всё может ещё наладиться. Ну, напейся, раз понервничала. Свари глинтвейн, как я учил. Всё, не реви. Действуй, я с тобой. Пока.

Убрав блок связи, Поплан почувствовал себя нехорошо. Подняв голову, он увидел около двух десятков очень заинтересованных лиц, уже в упор смотрящих на него.

– Наливайте, чего глядите? – севшим голосом, но рефлекторно пытаясь балагурить, сказал он им. – Покрепче и побольше, экие вы все любопытные тут. Меня только что очень огорчил один ученик и здорово порадовал другой, а от такой тряски остаётся только выпить.

Катерозе глубоко воздохнула и неспешно потянулась, подняв руки к потолку.

– Спасибо тебе, Поплан, – едва слышно прошептала она, уже без напряжения тряхнув головой, – отец, раздолбай, не удосужился мне сделать брата, а ты мне их обоих постоянно замещаешь. Ах, как же мне их всегда не хватает, вы все только и знаете, что воевать, странно, что только победитель думает о том, что мне нужно – отчего же вы все хотите прикончить его, недомерки? Бросили меня все, а сами завидуете тому, кто пожалел – ну уж нет, помыкать собой, как мама, я никому не позволю, – её лицо на секунду стало суровым, потом приобрело нарочито спокойное выражение, с оттенком радушия. – Всё-таки настоящие мужчины – самая лучшая на свете корпорация, и нам следовало бы их ценить, а не швыряться ими ради блестящих пустышек. И то хорошо, что отец оказался не выдуманным персонажем, но отцом он мне так и не стал, так что я так и не нашла пока, что искала. Или нашла что-то ещё, нужное? Проверим…

Она уже без всякого волнения набрала другой номер. Рычащим инферно отозвалась страшная песня о встрече войны и любви неизвестно где и о страданиях героя, видевшего это. Катерозе слушала спокойно, удивляясь, отчего она больше не желает заходиться в тоске от мелодии, страшными когтями рвущей слушателя, и ужасных слов.

– Это уже становится невесело, – будничным тоном пробормотала она себе под нос, – а ты-то отчего молчишь, неужто что мрачное смогло-то таки произойти?

«И как хотелось в небо мне упасть, – неспешно цедил голос раненого, причём вполне возможно, что смертельно. – И любовь всё поняла. И тихонько умерла». На леденящем кровь проигрыше наконец раздался щелчок, и удивительно ровный и спокойный голос проговорил вежливо и тепло:

– Катерозе, как я рад, вот здорово. Чем могу быть тебе полезен?

– Йозеф, приветствую, у тебя всё нормально? – обрадованно ответила Катерозе. – Не мешаю?

Неизвестно где явно настолько были рады звонку, что не сочли нужным что-либо объяснять…

– Катерозе, я сделал, что ты просила, полностью. Оно тебе понадобилось уже?

– Да, Йозеф, если можно, – она не заметила, что радостно улыбается. Наверняка в ответ говорившему…

– Тогда лови, через полминутки, наверное, придёт, – невероятно тёплым и уютным тоном, словно издеваясь над только что звучавшим кошмаром, сообщили ей. – Потом отпишешься, всё ли так, как нужно.

– Йозеф, а памятник Ройенталю там тоже есть? – деловито осведомилась Карин. – Ну, чтоб тебя зря не беспокоить потом…

В дальней дали – она знала, что дозвонилась вовсе не на Феззан, – по всей видимости, хотели весело рассмеяться…

– Да, есть, но раньше ты именовала это памятником Джессике, что, сменить акцент потребовалось?

– Нет-нет, отправляй тогда в том виде, что мы и задумали, – теперь она заметила, что улыбается. – Просто я же на Феззане, и Джессику тут не знают, а уже на Хайнессене скажем, как следует…

– Так ты ещё на Феззане? – собеседник обрадовался ещё больше. – Это же здорово. Как там наша надежда?

– Великолепен, – выдохнула она в ответ, не замечая ноток восхищения в своём голосе. – Лучше не бывает. Но ему очень тяжело, это заметно, хоть и не видно дуракам.

– Ого, судя по твоему тону, видела близко? Выбирается, значит?

– Похоже на то. Уделал Юлиана в три захода на клинках – и подарил его жизнь мне, назвав его потом безбожником. Предложил мне свадьбу у себя, сам вроде вместо отца, – она говорила сухо и спокойно, будто отчитывалась о погоде.

– Так-та-ак, – в голосе собеседника читалось не столько удивление, сколько искреннее восхищение. – А я же всегда говорил, что корона на той голове, на которой нужно, верно, Катерозе?

Она вздохнула с какой-то светлой, тихой грустью.

– Ах, Йозеф, и до чего прекрасна эта голова, честно говоря… Нам нельзя потерять её, ну никак нельзя!

– Не дрейфь, прорвёмся, – по-мальчишески задорно ответили ей. – Пока танцуй поярче, а думаю успеть главный проект – и сам Господь нам в помощь, не забывай! Иначе бы мы с тобой не познакомились.

– Да, конечно, – вздохнула она с чуть усталым оттенком. – Мы должны успеть. Слово и дело, стало быть?

– Слово и дело, родная! Держись, – и, выждав ещё несколько секунд, собеседник отключил связь, одновременно с Карин.

Она проверила сигнал поступления нового послания – да, всё дошло вроде бы в целости, – и задумчиво произнесла:

– А разве кто-то говорил, что мы шутим? Хотя, конечно, выглядит как детская шутка – пусть оно так выглядит, а я устраняюсь от комментариев. Везёт же некоторым дурам с братьями, а? Эх… коли не везёт – сделаем всё сами, я работы не боюсь.

Катерозе перемещалась по помещению с неведомой у неё ранее плавающей грацией – хотя она и ранее не выглядела резкой и угловатой, с того времени, как совсем осиротела, она стала и вовсе совсем взрослой и очаровательной женщиной. Аттенборо кожей чувствовал не то, чтобы опасность – но резкое, страшное изменение реальности вокруг, и именно её неспешное порхание указывало ему на то, что что-то глобальное свершилось только что и покой действительно только снится. Так ощущаешь себя на борту «Улисса», когда он находит расположение имперского флота – невольно пришло на ум нужное сравнение. Но сейчас рядом не было кучи народа – а главное, не было Яна Вэньли. Ранее он не задумывался, что однажды всё изменится – точнее, он понимал, что многое может закончиться, но именно изменения-то пошли какого-то совсем иного рода. Хуже всего было то, что поведение Карин не должно было внушать никаких особых подозрений – внешне, разумеется. Ну, напевает то и дело куплеты из разных песен – это за ней знали все и всегда. Прихорашивается перед вечерним моционом – она каждый день это делает тут, на Феззане. «А мне приснилось – миром правит любовь», – кажется, это из репертуара Поплана вирши… – «Мне приснилось, миром правит мечта» – Карин сегодня, видимо, не то знает, чем себя занять, не то не знает, куда себя девать. «И над всем этим прекрасно горит звезда» – нет, всё-таки, расшивать куртку от формы живыми розами, заказанными у цветочницы отеля, это какое-то нелепое действо, но отчего-то совсем не хочется вмешиваться со своим мнением… «Я проснулся и понял – беда», – Катерозе неспешно тянула песенку, но в этот момент она неосторожно приподняла лицо – Аттенборо увидел слишком серьёзную мину, слишком серьёзную, чтоб можно было подумать, что она попусту убивает время. Это было лицо человека, который скоро предпримет что-то очень серьёзное – и он с ужасом наконец узнал это выражение, так смотрел её отец перед тем, как уходить на битву в открытый космос… Ошибки быть не могло – показная рассеянность скрывала нечто совершенно иное. Череда мелких деталей слилась для него в некий конгломерат, который не оставлял сомнений, что они не просто не случайны, но каждая страшно важны – как всякий элемент боекомплекта скафандра… Ярко-синяя блуза и брюки в стиле формы Союза, но ведь окраска убила фасон напрочь – отчего-то раньше она предпочитала бледные пастельные тона, откуда эта резкая любовь к сочной окраске именно сегодня вечером? Что за новый кулончик из винтажного серебра на шее, зачем он понадобился ей не раньше и не позже, чем сразу после какого-то рокового события, которое связано с прошедшей аудиенцией у Императора? Розы на мундире, наконец – это уж вовсе какой-то безобразный нонсенс, а уж туфли – что предполагается, светский раут, что ли? Особенно ужасно всё это смотрелось на фоне недвижного в кресле Юлиана – он так и смотрел молча в одну точку, впрочем, доза выжранного в один присест виски вполне объясняет его состояние – столько за раз не пил даже Поплан после гибели Конева. Аттенборо же пить нынче не хотел, и досадовал на то, что в голове шумело, хотя он и не ощущал себя вдребезги пьяным. Он был обижен также на то, что Карин не позволила дотронуться до клинка, который она притащила на своей спине с аудиенции, и упрятала его в сейф у метрдотеля, заявив, что сама будет им распоряжаться по своему усмотрению. «Я тебе позже дам поиграться» – ничего себе амбиции, скажем прямо…

– А знаете, на том, на этом свете ли – я не вступаю в безнадёжный бой, там выход был, вы просто не заметили, – сменила вдруг тему Карин, будто в ответ на самые ужасные подозрения Аттенборо. Чёрт побери, с кем это она и как намерена драться? Она умчалась к зеркалу, где тщательно взбила свои пышные волосы – сейчас они и вовсе превратились в огромное роскошное облако над её плечами. Потом ничтоже сумнящеся навела столь вызывающий макияж из тёмных теней и длиннющих ресниц, и достала кроваво-красную помаду – вроде как раньше за ней этого тоже не замечалось – что было непонятно вовсе, что и думать. Почувствовав, должно быть, что за ней внимательно наблюдают и нервничают при этом, Карин совершенно непринуждённо вдруг повернулась к Аттенборо и весёлым дружеским тоном осведомилась у него:

– Ну как, права ли Фредерика, что я круче её нынче?

Аттенборо против воли снова ужаснулся – он вспомнил, как жена Яна мгновенно собралась, когда они помчались спасать того из тюрьмы – и ведь не отнять, убийцу-то прикончила она, а вовсе не кто-то из них, неслабых бойцов… Действительно, в этом взгляде было что-то общее и с тогдашним происшествием. Но Фредерика никогда не внушала страха – в отличие от Карин, которая, казалось, могла повелевать стихиями, и одним взглядом рушить стены без оружия.

– Мы назвали Фредерику принцессой, – задумчиво ответил он, не особо понимая, что говорит, – но в данном случае всё верно, Карин.

– Катерозе, пожалуйста, с нынешнего дня, – безаппеляционно потребовала она. – Возможно, мне придётся самой сделать то, что не получилось у принцессы Фике, в таком случае. У нас у всех доселе ничего не получилось, потому что мы занимались не тем делом, и моё имя должно мне помочь.

– О чём ты? – уронил Аттенборо и тут же пожалел, что сказал глупость – ещё живой Ян как-то рассказывал им о некой немке, ставшей русской императрицей, и теперь осталось просто сопоставить имена. – Причём тут Золотая Екатерина?

Катерозе рассмеялась своим прежним заливистым смехом, обезоруживающим и заразительным.

– Да так, аналогии лезут в голову – базилевс Алексей Комнин вроде тут вовсе ни причём, и шведский метеор тоже, однако ж многие черты в глаза так и бросаются. Я думаю о том, как мы будем держать Хайнессен с его дуростью – и что мы можем применить, чтоб нам не родили нового Трунихта, а то и полдюжины его клонов.

Аттенборо ощутил себя так, будто рухнул в горную речку холодной осенью.

– Может быть, тебе логичнее обсудить это с Юлианом, когда он придёт в себя, или уж тогда сразу с Фредерикой? – недоумённо пробормотал он. – Я просто не знаю, что и сказать на это.