к этому не привыкла.
– Нуну, – недоверчиво качаю головой я, не готовая сдать позиции.
– Тебе понравились розы?
– Угу. Я люблю белые.
– Значит, я угадал. Идем?
В машине я расслабляюсь и постепенно ввязываюсь в разговор. Болтать с
Седриком удивительно легко. Не стремясь произвести впечатление, я
остаюсь с ним самой собой, такой, какая я есть на самом деле со всеми
моими незначительными недостатками и многочисленными достоинствами.
За дорогу туда я даже успеваю поведать ему о своей нетривиальной
детской мечте. Когда мои одногодки мечтали о славе актрисы или певицы, я хотела быть старушкой. Обыкновенной маленькой иссохшей с палочкой и
крошечной пенсией, которой хватало бы на кашу и хлебушек. Вот такое вот
неординарное желание. Мама тогда серьезно размышляла о том, чтобы
показать ребенка психиатру.
– Ну, почему же. С точки зрения психологии вполне объяснимое
стремление, – замечает Седрик, следя своим одним с половиной глазом за
дорогой, – Просто тебя пугала ответственность взрослой жизни. Тебе
хотелось побыстрее перескочить этот сложный этап.
– А ведь и правда. И почему мне никогда не приходило это в голову?
– Просто ты об этом не задумывалась.
Седрик паркует свою маленькую машину на стоянке, и мы поднимаемся по
каменистой дорожке в город. Сан Гийем не похож ни на блистательный
Париж, ни на солнечный Монпеллье. Его узкие улочки в метр шириной, подоконники крошечных окон, уставленные горшками с цветами,
сувенирные лавочки, старинная церковь, все так и пропитано историей. Мы
едим блинчики в маленьком кафе напротив церкви под сенью древнего
платана. Дерево такое старое, что наверно его детство пришлось на времена
Инквизиции. Когда мы заканчиваем еду, небо хмурится, откуда ни
возьмись налетает холодный ветер. Мы спешим к машине, но первые
тяжелые капли застают нас на пол пути. Они бьют по затылку, скатываются
по волосам за шиворот, растекаются мокрыми пятнами по одежде.
Оказавшись, наконец, под укрытием салона машины мы вытираемся
нашедшимися под рукой бумажными салфетками. Струи дождя стучат по
крыше и струятся по оконным стеклам, отгораживая нас от внешнего мира.
Лицо Седрика в полуметре от моего и в какойто момент я чувствую, что
он хочет меня поцеловать. На сей раз у него на уме точно не символическое
соприкосновение щеками. Он поворачивается в анфас, и я вижу прямо
перед собой его больной левый глаз с розоватым белком. Хоть уже и
виденный однажды этот физический дефект, на сей раз пугает меня еще
больше. Должно быть, я даже вздрагиваю. Во взгляде Седрика мелькает
чтото, он резко отстраняется. Машина трогается, посылая во все стороны
фонтаны брызг.
Мы молчим. И это уже не мы, а он и я по отдельности. Я понимаю, что
Седрик хочет от меня того, что я не в силах ему дать. Природная
брезгливость не позволяет мне даже представить, что человек с таким
опухшим красным глазом может прикоснуться ко мне.
– Извини, – зачемто говорит он, разбивая тишину.
– Тебе не за что извиняться. Но я должна тебе сказать… У нас не выйдет
никаких отношений. Вопервых, я совсем недавно рассталась с мужчиной, который был мне дорог, и я не готова к чемуто новому.
– Вовторых, ты считаешь меня уродом.
Да, я считаю тебя уродом. Да, меня бросает в дрожь от твоего вида. Но как