розовым пятном по горизонту, опускается к воде. Седрик мастерски
откупоривает бутылку. Я рассказываю ему историю про карандаш. Он
воспринимает такое издевательство над напитком с негодованием гурмана, которое, впрочем, не мешает ему похвалить мою смекалку. Вслед за
пластмассовыми бокалами для вина из пакета чудным образом появляются
фрукты, золотистые домашние чипсы, крупные черные и зеленые маслины, фисташки и сушеные помидоры в масле. Мы начинаем трапезу. Седрик
повествует мне о своей работе в архитекторском бюро, которая
заключается в составлении 3D эскизов будущий зданий. Я слушаю в пол
уха. Он смотрит на меня в полтора глаза, догадываясь наверно, что мне не
очень интересно. Подробности трудовой деятельности мужчины могут
интересовать женщину в одном единственном случае – если этот мужчина
ее потенциальный или действующий муж и ее благосостояние напрямую
связано с перипетиями на его работе. Седрик таковым не является, поэтому я могу позволить себе эту невнимательность. Он меняет тему, мы
говорим о его любимых винах, о моих детских увлечениях, об агрессивной
политике США. В какойто момент у меня появляется странное ощущение, как будто мы с ним уже однажды беседовали вот так, и он в таких же
самых выражениях осуждал деятельность Дабылъю Буша. Этакое
мистическое дежавю. Я признаюсь в этом Седрику, он както тушуется и
уводит разговор в другую сторону. Вино по мере убывания в бутылке и
прибывания в моем желудке по обыкновению приукрашивает
действительность. Песок кажется теплее, море синее, Седрик
мужественнее. Он встает и тянет меня за руку.
– Пойдем, посмотрим закат.
Мы поднимаемся на песочную дюну, откуда через дорогу разворачивается
вид на голубые водные просторы. Солнце, прячась за горы, вносит
последние яркие штрихи, преображая пейзаж в картинку из книжки сказок.
Я не сразу замечаю на водной глади темные силуэты птиц.
– Что это?
– Фламинго. Это природный заповедник.
– Они там живут? И никуда не улетают? – удивляюсь я.
– Нет. Им здесь очень хорошо.
Я смотрю на стаю купающихся в золотистых солнечных отблесках
фламинго и мне вдруг страшно хочется романтики. Попытайся Седрик
поцеловать меня сейчас, я, пожалуй, даже стерпела бы. Его маленький
красный глаз в свете заката и выпитого вина уже не кажется мне таким
маленьким и таким красным. Да, и сравнение с Жофре говорит явно в его
пользу. Но Седрик подобной инициативы больше не проявляет, видимо, хорошенько усвоив урок. Он просто стоит слева от меня, смотрит в даль и
думает о чемто своем. Ну, и ладно, не оченьто и хотелось.
Потом мы возвращаемся к морю и бродим по мокрой полоске, атакуемые
ленивыми волнами. Я разглядываю отточенные водой гранитики, ракушки
и зеленосерые скелетики крабов. Мы говорим о чемто несущественном и
незапоминающемся. После десяти резко темнеет и заметно холодает. Мы
собираем вещи и покидаем пляж. В машине по Cheriе FM звучит
популярная песенка Ренана Люса «Les Voisines[12]», в которой
исполнитель повествует о своем пристрастии разглядывать сушащиеся
лифчики и трусики соседок. Сомнительное, на мой взгляд, увлечение.
Попахивает фетишизмом. Конец у этой музыкальной истории весьма
трагичный, зато поучительный – перед носом у расстроенного извращенца
воздвигается дом престарелых. За этим увлекательным сюжетом следует
трогательная композиция «Carry you home» Джеймса Бланта. Я не понимаю
слов, поэтому могу просто насладиться музыкой и помечтать. Мечтания
обрываются у дверей «Метрополя». Я собираюсь уже открыть дверцу и