Субъективный реализм

– Какой смысл том, что я – здесь? Ну скажите, помогите: какой смысл?!

Мой друг ответил сразу же, он ждал моих вопросов, каждого из них:

– Смысл исчезнет, если ты сбежишь. Тебя не было тогда – и вот ты хочешь, чтобы тебя не было и сейчас?

Он знал: да, я хочу лишь этого…

Потому что – на что я способен?

Разгладить мешающие видеть лицо морщины? Промакнуть слёзы, высохшие без моего участия? Меня не было тогда, и я об этом не забуду…

– Тем более, если тебя не будет и сейчас.

Но зачем я нужен? Кто-то же мне поможет! Поможет?

Снова песчинка, опять камушек…

Нужен? Сам этот вопрос не имел и намёка на смысл: я молча задал его этим ещё видевшим глазам, и вот его уже стало некому задавать…

Какой смысл в вопросе, который задать больше некому?

Я привык получать ответы, я был уверен, что единственный подходящий к запертой двери ключик всегда найдётся в кармане, а спасительный колодец – на высоком, но достижимом пригорке.

Что может быть лучше уверенности в том, к чему стремишься? Что может быть желаннее уверенности?

Она меня не подводила. И вдруг – подвела…

Так неожиданно подвела… Я испугался неожиданности, вот мне и пришло в голову сбежать. И камушек не мешал, и песчинка… И всё было готово к этому – я был к этому готов.

– Если ты не дойдёшь туда, куда мы идём, уверенность никогда к тебе не вернётся. Вот в чём смысл. Тебя не было тогда, когда кроме тебя, никто не был нужен. Смысл – в этом.

Мне непременно нужно было убежать с этой дороги, отделённой от пропавшего из виду мира, отгороженной от него чёрно-красными занозливыми перекладинами, похожими на распростёртые руки. Безымянный день сбивал с толку, как если бы я сбился с дороги… Как если бы всем известное изображение стёрли с почерневшей, серебряной – когда-то серебряной, а затем безнадёжно почерневшей – тридцатки…

Дорога уводила назад, сводила с ума, приводила в отчаяние, но никуда! никуда!! никуда!!! не приводила…

– Нет такой дороги, которая способна куда бы то ни было привести, – устало и оттого ещё настойчивее сказал мой друг, шагая со всеми вместе по этому похожему на основание бесконечной буквы «Т» пути. – Ведёшь её – ты, а не она тебя.

Но я не услышал его и убежал, укрываясь местоимением от теперь невидимых мне, всю мою жизнь видевших меня глаз, смотревших в мою сторону из-под побелевших век…

Я уничтожил для себя этот день, как он ни сопротивлялся.

Сел в трамвай.

Ливень брезгливо полоснул меня по щеке через подставленное окно, в которое до меня доносился болезненно горький, не заглушаемый навязчивой, приторной свежестью дождя миндальный запах.

На песке, у озера, остались чьи-то слова. Я хотел прочитать их, но не смог: помешала песчинка.

Глава 1

Бабушкин шкаф

День выдался – точь-в-точь бабушкин шкаф: разноцветный, бесконечный, многозначительный, но необъяснимый.

– Я не всё могу объяснить, – вздохнула бабушка, скорее с надеждой, чем с огорчением. – Постарайся сам, у тебя должно получиться.

Бабушкин шкаф, за ним – угол. Туда меня целый век назад иногда ставили бабушка или мама… Потом и я поступал так же, хотя совсем нечасто…

Мы пошли вдоль реки – та журчала себе – себе и нам, журчала, словно мурлыкала, и тянулась, тянулась к нам и от нас – ни дать ни взять, кошка, игриво вытягивающая спину.

– Не заходи глубоко, – посоветовала бабушка, улыбаясь тому, как река трётся мягким бочком о мои ноги.

Мы шли мимо розово-зелёной яблоневой рощи, запах цветов смешивался с запахом речной воды, и светло-коричневые стволы яблонь были молоды и стройны.

От реки вьющаяся дорожка повела нас на гору, а там, извиваясь и изгибаясь так же игриво, подвела к колодцу. Я был рад, что пришёл сюда не один, – да и откуда бы мне иначе узнать о колодце, похожем на бабушкин сундук – такой же большой и бездонный.

Колодезная цепь, сверкающая на солнце, будто золотая, хохотала, раскручиваясь и увлекая надёжно привязанное ведро туда, где загадочно и многообещающе прихлёбывала вода и ещё не было ни дна, ни цвета. Пить захотелось сильнее, чем обычно, и совсем не так, как всегда.

– Ну-ка, отведай этой воды, – сказала бабушка, легко поднимая расплескивающее воду ведро на поверхность. И хотя колодезная цепь громко смеялась и мешала ей говорить, я услышал, хотя и не понял, что она мне сказала:

– Пей всю жизнь – чтобы никогда не напиться.

Вода была серебристой на вкус. Чем больше я пил её, тем сильнее хотелось пить, хотя жажды не было уже и в помине. Я заглянул в колодец: его контуры начали вырисовываться, на воде даже появились едва заметные круги – от капель расплесканной воды.

– Интересно, откуда в колодце вода? – спросил я. – Как вода добралась до горы?

– Кто знает, притекла рекой, наверно, – с сомнением ответила бабушка. – А может быть, она ключевая. Наверно, где-то под этой горой бьёт ключ.

Я рассмеялся громче колодезной цепи:

– Кого же он бьёт, этот ключ? Чем драться, лучше бы занялся делом и открыл какую-нибудь потайную дверь, ну хотя бы самую захудалую дверцу – но обязательно потайную.

Бабушка задумалась и проговорила неслышно:

– Он обязательно откроет, если его не обронить…

И добавила, словно встряхнувшись:

– Давай-ка бросим в колодец монетку – на память, чтобы ты сюда возвращался.

Я достал из потайного кармана монету и осторожно бросил её в колодец. Она долго, почти бесконечно, летела и, наконец, упала в воду с серебряным звоном – туда, где я различал теперь не так уж мало монет, похожих друг на друга, словно капли воды.

– Все вы, кого я сюда приводила, бросали в колодец по монетке, – объяснила бабушка и улыбнулась – то ли мне, то ли колодцу, то ли скамейке, на которую она села отдохнуть от жары и от скопившихся за всё это время болячек.

Я смотрел на монеты и не замечал, как кто-то пришедший до нас старается попасть камушком в колодезное ведро. И не слышал, как он попадает.

Когда мы шли домой, бабушка добавила:

– Ну, вот, теперь ты будешь приходить сюда без меня. И каждый, кого ты сюда однажды приведёшь и кто бросит в колодец монетку, потом будет приходить сюда без тебя – сам или с кем-то. И каждый будет пить эту воду, даже когда колодца уже не будет. И шкафа, который для тебя похож на необъяснимый и бесконечный день.