Субъективный реализм

– Далеко не каждый автор заслуживает мнения.

Второй кивнул.

Столы вокруг шумели в унисон садовым деревьям. Гости требовали от молодожёнов поцелуев, опустошая стакан за бокалом, бурдюк за бурдюком, а листья, заметно постаревшие к концу лета, все в красных прожилках, словно сосудики усталых глаз, одышливо падали с ещё тенистых деревьев на землю, на столы, на колени гостям, и гости стряхивали их на землю, и пепел, такой же отживший своё, стряхивали с сигарет и сигар.

Первый генерал расслабился и продолжал:

– А всё же, коллега, уникален именно мой город. Возьмите хотя бы наиболее щекотливый вопрос.

Второй напрягся и передёрнул плечами, словно выходя из парикмахерской:

– Коллега, на свадьбе!..

– Свадьба не помеха, – активно допил первый, ещё энергичнее выхватил из кармана чёрный мешочек, опрокинул его, и блестящие монеты, медные и серебряные, звякнули, покатились по столу и прикатились ко второму. Тот промолчал, ожидая разъяснений.

На женщинах были праздничные накидки. Накидки эти развевались на несильном ветру, и казалось, что женщины сейчас взлетят над этими дубовыми столами, и мужчины не успеют удержать их, и накидки, словно крылья или ковры-самолёты, понесут их невесомых владелиц над затаившим дыхание городом.

– Здесь одновременно подтверждение и уникальности моего города, и решающей роли авторства мнения.

– Деньги как таковые ничего подтвердить не в состоянии, – заметил второй.

– Деньги не бывают как таковыми, – возразил первый, и они отпили из своих наполненных стаканов.

Особенно меня привлекла одна из них – золотисто-горчичная. Впрочем, «особенно» здесь не подходит: сначала я взглянул на неё, потом поглядывал, а вскоре задумался, почему другие так сильно отличаются от неё, хотя если бы меня спросили, чем именно, я бы не знал, что ответить.

Воторой генерал лостал увеличительное стекло, навёл его на одну из монет, подумал – и с чисто научным удивлением спросил:

– А где же…

Первый назидательно причмокнул:

– Как видите, в фактах ответа нет, ибо ответ – только во мнении.

– Если таковое, – возразил второй, – досаточно авторитетно.

Эта накидка была мне знакома, я помнил её цвет и то, как она развевается, будто хозяйка спешит куда-то – или к кому-то…

Первый продолжил:

– Вы правы: на этой, равно как и на любой монете, отчеканенной в нашем городе, отныне отсутствуют временные лица. Человек, доложу я вам, преходящ. Свинья же – неизбывна.

Второй мудро и глубоко насупился, выпил со всё возрастающим энтузиазмом и проговорил:

– Именно, коллега. Об этом свидетельствуют не столько факты, сколько главное – авторитетные мнения. Итак, вы приняли единственно мудрое решение: чеканить не преходящее, а вечное?

Она сидела в полуоборот, и лица её мне было видно, только розовые, зелёные, горчичные цвета её одежд, будто саженец прижился в этом саду, хотя всем остальным листьям вроде бы пришла пора шуршать, кукожиться и падать.

Первый учёный генерал насупился мудрее и глубже, выпил – с ещё большим чувством – и разъяснл непреходящий замысел:

– Монеты пришлись народу по сердцу. Вы же знаете: простой народ – впрочем, он всегда прост – свято ненавидит свергать кумиров, в то же время со священной ненавистью обожая их свергать. Мы поступили принципиально: ввели в оборот принципиально новые монеты, и народ, жаждавший новых свержений, с радостью дал каждой своё, народное, ласковое название, принципиально забыв старые.

Она не кричала, что ей горько, да и вообще представить её кричащей или огорчённой было так же сложно, как остальных гостей – молчащими. Невеста улыбалась ей, отвечая, кажется, на её улыбку. И жених время от времени тоже улыбался.

– К примеру, коллега, взгляните на медяки: «полукопытце», «двушка», «три поросёнка» и «пятачок».

Второй прослезился и запил, и было видно, что монеты достоинством в один, два, три и пять медяков соответственно не оставили его равнодушным.

– Да, – сказал он сквозь проступившие скупые слёзы, – народ по своей природе добр и сентиментален.

Рядом с нею, лицом к невесте и жениху, ко мне спиною, сидел мужчина. Он осторожно держал свою спутницу за руку, и тоже не кричал, ведь голос у него был не такой, как у рыночного глашатая, или судебного секретаря, или, скажем, продавца в ближайшей посудной лавке. И жених с невестой улыбались им обоим.

– А теперь взгляните на наше серебро, – со скромной гордостью развил тему первый. – У народа оно иногда водится. Вот эта монета, где изображена свинья, держащая хвост пистолетом, имеет высокое достоинство «один с хвостиком». Монета ещё более высокого достоинства – видите, на ней вычеканена свинья, в которой есть что-то человеческое, – получила в народе целых два наименования: просто тёплое «Зюзя» и ласковое «Свинья свиньёй».

Отсюда я не видел лиц, но знал, что женщина в горчичной накидке и платье цвета прижившегося яблочного саженца и бережно держащий её за руку мужчина не похожи на гостей.

– Вот редкая «Свинья», или, как говорят простолюдины, в чём мы им не препятствуем, «Полная свинья» – свинья на монете кажется им несколько расплывшейся, отсюда прозвище. А вот монета высшего достоинства – тридцать свиней серебром, считаемая вершиной художественного вкуса, в народе – «Полное свинство», она же «Тридцатка».

Женщина была старше него, – нет, правильнее сказать, мужчина – младше. Они были точь-в-точь гости, в том числе, наверно, и я, но совершенно на гостей не похожи. Гости, нашёлся я и рассмеялся собственной находчивости, это те, чьего прихода ждёшь так же сильно, как ухода.

– Ни на одной из наших монет вы не найдёте вычеканенного полотна столь высоко оптимистического философского смысла: группа из тридцати свиней у края скалы, с которой открывается вид на туманное будущее.

Генералы хотели было выпить за всё сказанное, но бурдюк был пуст, как и прочие бурдюки на всей дюжине столов.

Невеста переглянулась с женщиной в яблоневом наряде, переглянулась и с мужчиной, держащим свою спутницу за руку, поцеловала жениха, взяла большой кувшин и пошла к гостям. Она наливала им в стаканы и бокалы из кувшина и, смеясь весёлыми глазами, говорила:

– В этом году виноград уродил на славу.

Уж что-что, а урождать виноград в нашем городе умеет, не зря же его не отличить от перезрелой, брызжущей здоровьем грозовой тучи.

– Бьёт в голову!.. – понимающе проговорил первый, отпив.

– И не в неё одну!.. – отпив, с благодарностью выговорил второй.

Я люблю виноградное вино, но воду из нашего колодца – ещё больше. А в кувшине была именно вода, чистая, колодезная, мне ли не знать.

Невеста пригласила меня:

– Пойдёмте к нам! – и повела к своему столу.

Мы пробирались между ломящимися дубовыми столами, а гости с наслаждением пили колодезную воду и неутомимо закусывали.

Ну, а если не ждёшь, но потом не хочешь, чтобы уходил, – разве это гость?

Он подмигнул мне, и женщина, на чьей руке он держал свою, улыбнулась, так же, как у колодца, – и я улыбнулся моим совсем не старым знакомым, а они рассмеялись этой забавной игре слов. Смеясь вместе с ними, я подумал, что нередко два лица очень похожи одно на другое, но совершенно различны, а иногда – намного реже – они совсем разные, но неотличимы друг от друга, почти как одно.

Столы ломились и шумели, гости стряхивали листья, испещрённые усталыми осенними прожилками, учёные генералы цокали языками, звякали монетами, и один из них объяснял другому:

– Эта монета недоступна в местах общественного пользования вроде зала заседаний или студенческой столовой. «Полное свинство» выполняет почётную функцию высочайшей государственной награды: такими монетами, под бравурную музыку и бурный барабанный бум, расплачиваются с героическими защитниками непреходящих святынь.