Субъективный реализм

Они помолчали, подумали, и мой друг ответил за всех:

– Ты видел, мне суждено много путешествовать, и где я только не побывал… Я много хожу, многое понимаю, и всем, что понял, пусть даже кажущимся непонятным, стараюсь поделиться – если слушают, а ещё лучше – если слышат. Ты же не можешь поделиться с человеком, не хотящим принять от тебя свою собственную долю. Но ты спросил, а значит, будешь слушать – и услышишь. Поэтому я скажу тебе: бесцельный путь, и тот целесообразнее того пути, цель которого требует от тебя – отвернуться. Видишь ли, чтобы прийти туда, куда идёшь, нельзя забыть, откуда вышел. Потому что будь уверен: куда бы ты ни шёл, ты всё равно, в конечном счёте, идёшь туда, откуда начал свой путь. А значит, вспоминая о том, что позади, ты смотришь не вниз и назад, а вверх и вперёд. Ты смотришь вперёд, ведь оставленное позади – тобою не оставлено и идёт вместе с тобой и скрашивает твой путь.

Женщина погладила его по волосам. Мы пили вино, напоминающее об овечьем сыре, о красных мускатных камешках, о виноградной лозе, неторопливо и как бы неохотно созревающей за окном. А дождевые виноградины – не похожие друг на друга, как и предсказывал мне мой друг – бубнили о крышу дома, плюхались, расплющивались и разбрызгивались, убаюкивая весёлым своим однообразием и внушая желание слушать и слышать происходящее, даже если вроде бы и не происходит ничего особенного.

– Чтобы услышать, недостаточно самого тонкого слуха, – развил эту мысль виноградарь и обратился к моему другу:

– Тебе ли не знать?

Тот кивнул:

– Не объясняй нежелание оглянуться желанием достичь цели. Человек не хочет думать о том, что оставляет, и придумывает оправдание своему нежеланию. В действительности же это нежелание возникает задолго до того, как возникнет спасительная, казалось бы, цель.

– Вы думаете, – спросил я, – что такую цель всего лишь выдумывают, и именно для того, чтобы было чем объяснить нежелание оглянуться? А настоящая, не выдуманная цель не нуждается в забывчивости?

– Забывчивость противопоказана цели, если только цель заслуживает, чтобы её достигли. Забываешь то, что уже и так забыл. Всё остальное – помнишь. Впрочем, это как раз вовсе и не остальное.

Женщина поправила прозрачные занавески на окне и проговорила, не отворачиваясь от капель, пляшущих знакомый, не надоедающий танец:

– Забывчивость – всего лишь разновидность нелюбви… Любовь – это память. Есть люди, которым нравится любить свою нелюбовь, они любят забывать, они обожают собственную нелюбовь, помогают ей перетечь в ненависть, и больше всего на свете они терпеть не могут свою любовь…

– Только бы хватило воды, – добавила она тихо, надела горчичную накидку, взяла кувшин и улыбнулась мне:

– Переночуй у нас, мы ещё не наговорились.

– Да и тропинка скользкая от дождя, – добавил виноградарь.

– И если хочешь, я научу тебя делать вино, – предложил мой друг. – Я многих зову, но мало кому удаётся выбраться.

– Выбраться-то удаётся, – рассмеялся виноградарь, – а вот забраться на такую высоту – перехватывает дух.

Я виновато вздохнул и покачал головой:

– К сожалению, мне тоже пора домой…

Теперь они рассмеялись все вместе.

– Это – к счастью, – сказала женщина, выходя во двор.

Каждый цвет нашего дня-сна имел и запах, и звук. Сколько же лет продлится лето? И осень, похожая на лето, словно яблоко на свою яблоню, словно черешня на свою черешню, – сколько продлится она?

Я шёл домой, вдыхая по-утреннему холодный горный воздух. Спускался с горы той же тропинкой, вслушивался в невидимо звучащий вокруг аромат, рассматривал жёлтые, вишнёвые, алые драже на густых черешнях, плыл всё ещё недочитанным, белёсым, бирюзовым морем-озером, и несозревшая луна казалась ноготком на спрятавшемся дамском пальчике, и мой дом и дома соседей начинали проступать, словно переставали сниться. Я вспоминал, что дождевые капли стрекотали, плюхались и радостно лопались, как и полагается созревшим виноградинам. Я помнил о совете, который дал мне мой друг, и надеялся, что услышал правильно, даже если не всё расслышал.

Глава 9

Бабушкин балкон

Ну конечно, а где же ещё?

Отпираешь дверь своим ключом, или даже распахиваешь, – именно распахиваешь, как распахивают только эту дверь, или разве что поле весной, поднимаешься по начинающей уменьшаться лестнице. Отдышавшись, входишь в комнату, где есть всё на свете, разве что нет балкона, с которого было бы видно как можно дальше…

Слева – разумеется, бабушкин шкаф, справа – ковёр над тахтой и, кажется, торшер? Нет, торшера тут почему-то быть не может… Ковёр золотистый и мягкий, с бесцельно рассевшимися и разлёгшимися ангелочками… или амурчиками, что ли.

Теперь уже не обращая на них внимания, отдохнув, выходишь на балкон. Гости и хозяева заждались, и лучше ничего на свете быть не может, ведь ждут они все – все – именно меня, и только меня, и я жду только их, всех их, а в особенности тех, кто прийти не смог, но всё равно – пришли ведь.

Разумеется, я ждал их, и по-прежнему жду. Разе не потому, и не только лишь поэтому, мы встретились – на долгожданном, неожиданном бабушкином балконе?

– Ну, и кто их все соберёт? – со спокойным и ожидаемо-привычным вызовом спросила бабушка, отрезая нам по кусочку песочного торта и наливая в чашки своего персикового компота. Персик, совсем не ворсистый, а гладкий, словно умытое яблоко, послушно скользкий, пахнет сегодня теми самыми яблоками, что усыпали деревья под балконом. Кто же из все соберёт?

– Надо же – все прижились, – кажется, улыбнулась бабушка. – Столько яблок за один раз, в одном городе, – и все мы, и среди нас – наконец-то пришедшие в гости к нам, в мой город, мои друзья, кивнули ей и загляделись на наше беззаботно разлившееся под балконом озеро-море.

Солнце налилось своим особым светом, словно наливное яблоко, сорвавшееся с разросшейся яблони и упавшее не рядышком с ней, как остальные, а почему-то взмывшее над деревом, и над балконом, и покатившееся непонятно куда и зачем…

Немолодой художник рисовал озеро, яблони, балкон и всех нас, здесь уместившихся.

– Как же мне не спорить? – пожал плечами сосед, не соглашаясь с моим другом. – Число – вездесуще, оно не имеет ни окраски, ни ограничивающего значимость значения. В этом его уникальность и необходимость. В особенности – в отличие от слова.

Мои друзья ответили улыбками, похожими одна на другую, как и они – друг на друга, и женщина проговорила в ответ:

– Если с чем-то споришь, значит, уже признал это, и даже в некотором смысле согласился. Чем ожесточённее что-то отвергаешь, тем это отвергаемое для тебя важнее.

Мужчина добавил, глядя на молчащее под нашим балконом озеро:

– Когда садишься в лодку и отталкиваешься веслом от берега, то хочешь оттолкнуть берег от себя. Но озера без берега быть не может, и берега без озера тоже. Да и выйдешь ты из лодки – всё равно ведь на берег. Вот и получается: чем сильнее отталкиваешь, тем сильнее в этом отталкиваемом нуждаешься.

Он помолчал, будто сравнивая старое озеро под балконом и новое, на полотне, и проговорил:

– Я читал истинную книгу чисел, но и эта книга написана – словами… Я долго думал и решил написать свою – книгу слов.

– Вернее, рассказать, – уточнила женщина, кутаясь в тонкую накидку – солнце, сонно подмигнув нам, зашло за тучку цвета диковинной медузы. – Но сути это не меняет…

– Очень надеюсь, – ответил он и поцеловал ей руку. – Хотя как знать… Время покажет, если оно само по себе а силах что-либо показать…

Сосед по-прежнему не был с ними согласен.

– Что толку в слове без числа? – возмутился он. – Если число вдруг когда-нибудь почему-то исчезнет, слово навсегда потеряет вес. Да и имеет ли оно его? Весят ли слова хотя бы что-то?

Мой друг грустно покачал головой и сказал почти неслышно:

– Числу, в отличие от слова, ничего не угрожает, оно никогда не исчезнет. А вот слово… Слишком многим хочется, чтобы его не было. Слишком многим, и слишком сильно…

Солнце-персик пригревало из-за в сущности безобидной, как всякая порядочная медуза, тучи. Я закрыл глаза и представил его себе: немыслимо круглое, изжелта светлое, уверенно тёплое, будто не одно даже, а сразу три. Как же тут обойдёшься без числа?

Мой друг рассмеялся в ответ:

– Ты прав, оно одно, хотя в сущности их – трое. Но где же тут место числу, да и что нового оно могло бы сказать, если бы даже научилось словам?

– Женщина добавила: