Илимская Атлантида. Собрание сочинений

– Что?

Петька вытащил из кармана больничных штанов лезвие от безопасной бритвы и быстро чикнул по своему пальцу. Кровь!

– Дай свой палец, быстро… – неожиданно твердо скомандовал Петька. Иван ощутил мгновенную боль – тут же она исчезла. Петька приставил свой палец в крови к пальцу Ивана.

– Все, Иван, – торжественно заявил он, – теперь мы – кровные братья!

– Хорошо, Петька, – улыбнулся Иван, – будем братьями…

– Нет, правда, Иван, твоя кровь попала в мою, и мы стали братьями.

Мальчики пристроились на больничном диванчике, Петька прижал ватку к ранке на пальце Ивана. Тот обнял друга за плечи.

Потом оба подошли к окну. На зимний больничный двор шагом въехала «скорая». Это была все та же белогривая лошадка, что осенью доставила сюда Петьку, только вместо телеги была запряжена она теперь в сани. На гладко укатанной дороге порхали стайки воробьев, выискивая крошки на пропитание. Вдали виднелась школа, над трубой вился дымок.

– Школа, – с нежностью прошептал Петька. – Я, считай, две четверти уже проболел.

– Захочешь – догонишь, – бодро успокоил его Иван.

– Знаешь, я школу стал во сне видеть…

– Значит, соскучился.

– Такой, интересный был сон. Перед уроком Валентина Ивановна каждому давала по конфетине…

– Держи карман шире, – засмеялся Иван.

– А еще сон: в буфете большая доска, на ней меню на неделю вперед. Выбирай, что хочешь: суп, каша, макароны… Котлеты!

– Что ты о жратве все думаешь? Как будто ничего нет другого, интереснее. Каждый день у нас шесть уроков, кружки. Я дома перекусил быстро и на конюшню. Мы в колхозе взяли шефство над жеребятами, а с ними так «наиграешься», что вечером ног не чувствуешь… За ними же убирать нужно, чтобы чисто было. Каждый день устилаем пол сухой соломой, чистим им шерсть, надеваем узду, ходим с ними, бегаем. Дядя Гриша объяснил: главное для лошади – смолоду приучить подчиняться человеку, закрепить у нее полезные рефлексы.

– Да… А я здесь лежу, – огорчился Петька.

– Ничего, скоро выпишут…

Ребята замолчали, каждый думал о своем.

Перед самым Новым годом Петька собрался в далекий город, куда-то под Кемерово. Приехала бабушка, худощавая пожилая женщина с грустным лицом, как и у Петьки, и с большими ясными глазами. За те несколько дней, прожитые у дочери, никто из деревенских не слышал от нее ни слова. Вид у приезжей был печальный, казалось, ее постоянно точит какое-то беспокойство. Иван с любопытством наблюдал за ней. Петькина бабушка не была похожа на деревенских: ни одеждой, ни походкой, ни обращением. Со всеми здоровалась первой, но в разговор не вступала, что было непривычно для болтливых деревенских баб.

Свою бабушку Иван видел только один раз, когда они приезжали с дедом в районное село по каким-то делам и гостили полдня. К вечеру лодка тронулась в обратный путь. Бабушек своих деревенских приятелей Иван знал всех. Были они главами семей, как правило, без мужей – война подлая… Деловитые, умудренные жизнью: вели домашнее хозяйство, воспитывали внуков. Родители днями вкалывали в колхозе, а детского сада в деревне испокон не было. Бабушки твердо знали, как надо поступать в том или ином случае, и советов ни у кого не спрашивали. Своих внуков они называли «сынками» или «дочками» – казалось, для них они были роднее собственных детей.

За день до отъезда Петька забежал к Ивану домой. За окном белела река, укрытая ледяным панцирем; сверху снег расчерчен дорожками, протоптанными от деревни к селу. На отвесной стене Красного Яра снег не задерживался: сваливается сам, сдувается ветром.

– Собрался в дорогу?

– Собрался.

– Завидую тебе. В городе на трамвае будешь кататься, тротуары, асфальт, вечером электричество, а не керосиновая лампа.

– Не знаю, Иван, что там будет? Ты меня не забывай, хоть иногда письмишко кинь.

– Напишу обязательно. Ты, Петька, не переживай, там у тебя тоже друзья появятся.

– Таких, как ты, не будет…

На другой день, ранним зимним морозным утром Петька, его бабушка и мать вышли из дома. Иван, увидев их в окно, набросил на себя фуфайку, прыгнул в валенки и выскочил во двор. Петькина мать зло посмотрела на Ивана:

– С нами не ходи, без тебя обойдемся.

Иван удивленно смотрел на нее, но все равно крикнул:

– До свидания, Петька!

– До свидания, – в ответ Петька помахал другу рукой.

Иван замер на угоре, долго смотрел вслед бредущим по белому покрову. Бабушка с хозяйственной сумкой в руке, Петька с рюкзаком и его мать с небольшим деревянным чемоданчиком. Петька несколько раз оглядывался, украдкой, быстро, чтобы не раздражать мать, махал рукой. Вот они поднялись на противоположный берег и скрылись среди домов районного центра.

Мороз прихватил щеки и забрался под фуфайку. Иван побежал в свой дом: там тепло, уютно, безопасно… И всегда рядом добрая мама…

Глава III

Весна, спотыкаясь о последние зимние холода, сама не набравшись достаточного тепла, не торопясь, отогревала город. Появились проталины, а в солнечные дни в окнах общежития студгородка можно было видеть голые спины, подставленные солнечным лучам. Но Ивану было не до загара. Весь месяц: лекции, библиотека, чтение по ночам, зачеты и экзамены, короткий сон. Никакой слабины себе не давал. Время летело. Закончились экзамены, а с ними и учеба в техникуме, последняя производственная практика и защита диплома. Удастся ли потом хоть на недельку вырваться в деревню, матери уже нет, но родня осталась. Шесть лет, как в городе, а тянет на родину. Тянет к реке, где столько рыбачили, жгли костры, в тот лес, где собирали бруснику с Петькой… Каждый раз, приезжая летом в деревню, Иван в душе ждал, что Петька откликнется, даст о себе знать…

Если раньше практика длилась два месяца, то теперь ее продлили до восьми. Чем это было вызвано, никто толком сказать не мог, однако защита диплома отдалилась на полгода.

По расписанию поезд отправлялся в два часа дня. А дел сколько! Иван встал рано, быстренько привел себя в порядок, собрал сумку. Много ли вещей у студента из общаги? Бельишко, пара книг, справочник, перышко глухаря. Ждать автобус не стал, сразу побежал к Маше, чтобы застать ее отца. Договорились встретиться с ним до отъезда. В двенадцать будущий тесть уезжал в командировку. Разговор был по-военному коротким. Получив напутствие и просьбу беречь Машу в той глухомани, куда их отправляют на практику, Иван снова отправился в техникум, чтобы забрать свои и Машины документы.

После этого – в общежитие, взять приготовленную сумку с вещами, и снова – к Маше. Хорошо, автобус подкатил сразу.

Как ни спешили, все равно Машина мать усадила их за стол, напоила чаем. С огромной сумкой и чемоданом с трудом втиснулись в трамвай. Скрипя и стеная, переполненный «транспорт» медленно тащился по неширокой улице, и с такой же скоростью рядом двигался поток машин. Но – успели, сразу к посадке.

Остались позади маленький вокзал, университетская набережная, гостиница «Интурист», планетарий, Ангара, мост через нее… Состав набирал скорость, за окном мелькали дома, склады, огороды, мелкие речушки. Наконец, поезд вырвался на простор, потянулись поля с глубокими весенними проталинами, деревни с почерневшими избами, ряды тополей, осин и берез, одиночные кривые замшелые ели и стройные подрастающие сосенки…

* * *

В железнодорожный техникум Иван поступил случайно, рассчитывая в дальнейшем перевестись в другой техникум, но – Маша… Впервые увидел ее на втором курсе и сразу понял – никуда отсюда ему не уйти. Было им по шестнадцать, первая любовь… Девушка жила с родителями, Иван в студенческом общежитии. В техникуме даже короткие минуты между занятиями проводили вместе; потом Иван провожал Машу через весь город домой. Пешком, километра три. О чем говорили? Обо всем на свете. Рассказывали друг другу о прочитанном, обсуждали, спорили. Иногда Иван читал ей стихи. Мечтали о будущей жизни. В том, что эта жизнь будет красивой и безоблачной, они не сомневались. Им было интересно вдвоем. Длинная дорога, казалось, слишком быстро заканчивалась, а расставаться не хотелось. Влюбленные о своем чувстве не говорили, молчали, но это не требовало доказательств. Кроме одного раза, когда Маша, краснея, напрямую спросила Ивана, как он к ней относится. В ответ Иван прочитал ей стихи одного из любимых своих поэтов, Евгения Винокурова:

Присядет есть, кусочек половиня,
Прикрикнет: «Ешь!» Я сдался. Произвол!
Она гремит кастрюлями, богиня.
Читает книжку, подметает пол.
Бредет босая, в мой пиджак одета.
Она поет на кухне поутру.
Любовь? Да нет! Откуда? Вряд ли это!
А просто так:
Уйдет – и я умру…

С Машей он забыл свое сиротство. Отца своего он не знал, тот умер от фронтовых ран, когда Ване не было года, а мама, самая лучшая на свете, умерла неожиданно. Словно солнце исчезло за тучами.