Старуха

Лицо Димона стало серьёзным. Мельком взглянув на приятеля, он подумал ещё чуть-чуть, тряхнул головой и процедил сквозь зубы:

– А вот это мы сейчас узнаем.

И, двинувшись вперёд, протиснулся в зиявшую перед ними амбразуру и пополз по неведомо кем вырытой норе, усиленно работая руками и ногами и подсвечивая себе путь фонарём.

Миша, в отличие от напарника, был настроен далеко не так решительно. Он, в принципе, был не прочь посидеть тут ещё неизвестно сколько, ничего не предпринимая и ожидая, что всё разрешится как-нибудь само собой, без особых усилий с его стороны. Но не в меру активный товарищ нарушил эти его планы, и Миша, совсем не хотевший куда-либо отправляться, тем более таким необычным способом, но ещё менее желавший оставаться в погребе в одиночестве, помявшись и недовольно покривив лицо, вынужден был также тронуться с места и нехотя последовать за приятелем.

Уже очень скоро выяснилось, что продвигаться по лазу не слишком лёгко и удобно. Он был довольно узким, и даже худощавые Димон и Миша пробирались по нему с немалым трудом. Замедляли их движение и то и дело попадавшиеся на пути камни с острыми краями, больно впивавшиеся в тела и до крови царапавшие кожу, а также осыпавшаяся земля, норовившая попасть им в глаза и рот.

Помимо физических неудобств, возникали, прежде всего у Миши, тревоги другого рода. В загромождённом их телами проходе вскоре снова стало не хватать воздуха, и Миша, ползший вторым, почувствовал это особенно отчётливо. К нему тут же вернулся покинувший было его страх задохнуться. Он принялся, широко раскрывая рот, хватать им спёртый, нечистый воздух, поступавший в подземелье непонятно откуда, и выказывать признаки беспокойства и нетерпения, выражавшиеся в протяжном постанывании и недовольном ворчании.

Это не осталось не замеченным Димоном.

– Чё ты там пыхтишь? – проговорил он, с трудом полуобернувшись к спутнику.

– Душно, – прохрипел в ответ Миша, выплёвывая попавший в рот и скрипевший на губах песок.

Димон, чуть помедлив, промолвил:

– Потерпи. Я не думаю, чтоб эта нора была слишком длинной. Скоро мы должны выбраться.

– Куда? – продолжая отплёвываться, спросил Миша.

Димон опять ответил не сразу. Бросил взгляд вперёд, на убегавший неведомо куда подземный тоннель, озарённый неверным трепещущим светом его фонаря, и тихо проронил:

– Куда-нибудь.

Но его надежды не оправдались. Они всё ползли и ползли, а нора и не думала заканчиваться или выводить их куда-либо. Она не расширялась и не сужалась, не отклонялась вверх или вниз, не сворачивала вправо или влево, в лучшем случае чуть-чуть клонилась туда-сюда. Но ни малейших намёков на её окончание не наблюдалось. Сколько ни вглядывался Димон вдаль, он не замечал там ни малейшего просвета, ничего, что указывало бы на завершение их пути и избавление от продолжавшей тяготеть над ними угрозы. И это начинало всерьёз беспокоить его. В нём снова всколыхнулись угасшие было опасения и тревоги, в голове зашевелились мрачные мысли. Уж не ловушка ли это? Что если проклятая старуха решила просто позабавиться над ними таким образом, продлить их мучения? Заставить их, как земляных червей, без толку ползать по этой странной норе, где они в конце концов, выбившись из сил и отчаявшись, прекратят свои судорожные попытки спастись и испустят дух? И даже останков их не найдут в плотной земляной толще. А если и обнаружат когда-нибудь случайно, то это будут уже даже не трупы, а жалкие, истлевшие, изъеденные червями скелеты, которые невозможно будет опознать…

От этих чёрных дум и немедленно возникших в воображении жутких картин Димона передёрнуло. В груди опять, как недавно в погребе, стеснилось дыхание. Но не от недостатка воздуха – хотя этот недостаток уже явственно ощущался, – а от охватившего его липкого страха при мысли о том, что его предположения могут оказаться верными. Была в этом какая-то утончённая, изощрённая, прямо-таки дьявольская жестокость – дать им надежду на спасение, поманить ею, как детей сладостью, а затем, когда они почти уверовали в избавление, вновь швырнуть их на дно ещё большей безнадёжности и отчаяния.

Но одновременно эти безотрадные соображения как будто придали ему новых сил. С внезапно вспыхнувшими в нём яростью и энергией, стиснув зубы и издавая горлом глуховатое рычание, он задвигал локтями, пробираясь всё дальше и дальше по этому казавшемуся бесконечным и неодолимым подземному пути, уже не очень заботясь, поспевает ли за ним спутник.

Ослабший, выдохшийся Миша, снова ощутивший явные признаки удушья, действительно не поспевал. Последние несколько минут он буквально выбивался из сил, стараясь не отстать от более деятельного и подвижного напарника, неудержимо продвигавшегося вперёд, в неизвестную тёмную даль. Но когда тот, будто почувствовав вдруг второе дыхание, резко ускорился и оторвался от изнурённого, едва дышавшего друга, Миша, испугавшись, что приятель решил спасать только свою жизнь и задумал бросить его одного в этом тесном, душном земляном склепе, где он обречён на скорую и неминуемую гибель, – возвысил, насколько это было возможно, свой слабый, надорванный голос:

– К-куда ты?

Димон приостановился, дёрнул головой и метнул вспять беглый, горевший лихорадочным огнём взгляд.

– Чего тебе? – грубоватым, немного раздражённым тоном выговорил он. И тут же осёкся, разглядев в пыльной коричневой полутьме измождённое бескровное лицо приятеля, искажённое страдальческой гримасой, и особенно застывшие на нём неподвижные расширенные глаза, полные такого невыразимого страха и смертной тоски, что Димон невольно дрогнул и потупился. «Неужели и у меня сейчас такое лицо?» – мелькнуло у него в голове. И почти сразу же – другая мысль: «Наверно, именно такой взгляд у человека, когда он видит перед собой Смерть!»

Около минуты друзья не двигались и не произносили ни слова. Лишь тяжело, натужно дышали, отплёвывались и кривили лица. В головах у них были одни и те же мысли. О том, что, похоже, они проиграли, что, поверив в призрачную надежду, попали в ловко расставленную им западню, что им не разомкнуть плотно сковавшую их земную твердь, что двигаться куда-либо уже не имеет смысла – ни вперёд, ни назад дороги для них больше нет, – и, скорее всего, им суждено умереть здесь, на этом клочке нескончаемой норы, по-видимому ведущей в никуда.

– Э-эх, – тоскливо протянул Миша, горестно качая головой. – Надо было всё-таки остаться там, в погребе… Может, хоть какой-то шанс был бы… А так…

Димон, почувствовав в этих словах укор, хотел было возразить, но не стал. Ему показалось неуместным и глупым затевать спор в подобной ситуации, когда им обоим, вероятнее всего, оставалось жить всего ничего.

Очевидно, в том же направлении двигались и Мишины мысли. Помолчав несколько мгновений, он надломленным, замирающим голосом прошептал:

– А впрочем, какая разница? Конец-то всё равно один… Всё было предопределено… неизбежно… – и, уже беззвучно шевеля иссохшими пепельными губами, он неслышно бормотал что-то ещё некоторое время.

Димон ограничился сумрачным взглядом, брошенным на приятеля. Сказать ему было нечего, успокоить и подбодрить напарника нечем. Он сам нуждался сейчас в этом не меньше. Потому что уже не сомневался, что всё кончено. Что в своём бесплодном слепом движении они достигли того предела, за которым – ничего. Лишь пустота, мрак и вечное безмолвие.

Затем, уже ни на что не надеясь, скорее машинально, он устремил взгляд вперёд, озарив убегавшую в никуда нору дрожащим, чуть притухшим светом. И не поверил своим глазам – бледный мутноватый луч нащупал в нижней части лаза, в трёх-четырёх метрах от него, смутно видневшийся чёрный провал! Димон, чаще задышав от волнения и ощутив прилив мгновенно вспыхнувшей надежды, зафиксировал пучок света на нежданно-негаданно представшем перед его взором ещё одном отверстии – очевидно, боковом ответвлении тоннеля, по которому они уже так долго и так безуспешно ползли. Правда, этот новый ход, по всей видимости, вёл вниз, в глубь земли, то есть совсем не туда, где стремились оказаться измученные, полумёртвые спутники, уже почти не чувствовавшие своих онемелых, затёкших тел. Но всё же это было кое-что, хоть какой-то новый путь. А любой новый путь – это новая надежда. Осуществится она или нет – неизвестно, но даже эта минутная её вспышка, пусть даже обманчивая, – это всё-таки лучше, чем лютое, мертвящее отчаяние, владевшее им только что. И, как знать, может быть, этот внезапно возникший перед ними сторонний лаз, вроде бы ведший вниз, в конце концов каким-то необыкновенным образом выведет их наверх, на поверхность земли? Туда, где светит солнце и веет ветер, где шумит листва, поют птицы и со всех сторон несутся обильные, многообразные звуки жизни. Где нет этой угнетающей, давящей могильной тишины, от которой недолго сойти с ума. Где можно дышать полной грудью и не бояться, что следующий вздох может стать последним. Где можно жить… просто жить…

Хаотичные, скученные мысли и чувства, нахлынувшие на Димона вместе с нежданной надеждой на спасение, были прерваны какими-то странными звуками, вдруг донёсшимися из глубины тоннеля. Это было не то рычание, не то чавканье, не то клацанье зубов. А вернее, всё это разом. Могло показаться, что там, в расстилавшейся поблизости непроглядной тьме, притаился неведомый подземный зверь, почуявший приближавшуюся к нему добычу и выражающий по этому поводу бурную голодную радость.

Впрочем, Димон в первое мгновение ещё не хотел верить в это. Это было слишком страшно. Переход от мимолётной, призрачно блеснувшей надежды к новому неимоверному ужасу был чересчур резок. Димон поднял глаза и с замиранием сердца вгляделся в застывшую впереди чернильную темень.

И содрогнулся от дикого, облившего душу страха. Из мрака на него взглянули чьи-то круглые огненно-красные глаза, мрачно сверкнувшие хищным плотоядным огнём. И почти одновременно снова, на этот раз более явственно, лязгнули зубы неизвестного подземного существа.

Димон раздумывал совсем недолго, считанные мгновения, – он знал, что у него не было времени на размышления, на обдумывание ситуации и поиск выхода из неё. Ему некуда было бежать – он был стиснут со всех сторон плотной осыпающейся землёй. Путь назад тоже был отрезан – там точно так же был заключён в тесном земляном плену его полуживой, задыхающийся товарищ, ещё ничего не знавший о нависшей над ними новой смертельной угрозе. Он был в западне. Путь был только один – добраться, если получится, до только что обнаруженного им, черневшего впереди провала и, отдавшись на волю случая, прыгнуть туда. Шансы на удачу невелики – ведь при этом ему придётся практически вплотную сблизиться с загадочным врагом, который тоже наверняка не будет сидеть на месте, – но выбора всё равно не было. Или попытаться в отчаянном порыве спастись, или спустя несколько секунд, вероятнее всего, быть разорванным рычащей красноглазой тварью.

Димон сосредоточился, напрягся, как пружина, метнул острый, казалось, пронзавший тьму взгляд на горевшие в ней пунцовые, очевидно налитые кровью глазищи и рявкнул что было сил:

– Миша, за мной!!!

И, так и не решившись направить свет фонаря на таившегося в подземном мраке монстра, ринулся вперёд и, в мгновение ока достигнув темневшей в нескольких метрах от него округлой ямы, очертя голову низринулся в неё.

Что касается Миши, то он действительно ни о чём не подозревал. Он не мог видеть то, что узрел и чего до смерти испугался ползший перед ним и загораживавший для него обзор спутник. А потому он очнулся от начинавшего сковывать его душного забытья, лишь услыхав истошный Димонов крик и заметив, что приятель после долгой неподвижности вдруг резко задвигался, устремился вперёд и внезапно исчез. И, ничего не понимая и не пытаясь понять, а просто автоматически подчиняясь призыву напарника и следуя его примеру, Миша тоже зашевелился, задвигал окостенелыми членами и, вздыхая и охая, пополз по проторённой Димоном дорожке, не представляя, куда и зачем он ползёт.

Не без труда одолев несколько метров, он очутился у края довольно обширной ямы, внезапно перегородившей ему дорогу. Поневоле остановившись, он изумлёнными, округлившимися глазами осмотрел её неровные, обрывающиеся края, чуть обозначенные притушенным отсветом валявшегося рядом фонаря. Потом заглянул в её непроницаемую тёмную глубину, в которой уже ничего нельзя было разобрать. И, наконец, вдруг уловив поблизости какие-то неясные звуки, в ещё большем недоумении поднял глаза…

И задохнулся от смятения и ужаса. По другую сторону провала сидело на корточках, ссутулившись и чуть пригнув голову, какое-то невообразимое, безобразное чудище, частью покрытое редкой свалявшейся шерстью, клочками торчавшей в разные стороны, частью сероватыми проплешинами, похожими на лишай, обнажавшими сморщенную ноздреватую кожу, свисавшую дряблыми мешочками. У существа были широкая, лишённая растительности грудь, угловатые, чуть покатые плечи, длинные худые руки, оканчивавшиеся тонкими костлявыми пальцами с острыми загибающимися когтями, вонзившимися в землю и ковырявшими её.

Но всё это Миша заметил лишь мельком, краем глаза. Прежде всего в глаза ему бросилась голова чудовища – массивная, шишковидная, заросшая косматым беловатым пухом, с узким морщинистым лбом и удлинёнными, заострёнными на концах ушами. Носа не было; вместо него чернело бесформенное углубление с двумя вывороченными ноздрями. Лицо – если это можно было назвать лицом – кривилось в злобной змеиной ухмылке, искажавшей и без того отвратительные черты, особенно крупный безгубый рот, усеянный частыми, острыми, как иглы, зубами, с которых капала мутная вязкая слюна. И по-прежнему неугасимым багровым огнём горели большие, широко расставленные глаза, сверлившие Мишу пронзительным, заглатывающим взглядом.

Несколько мгновений они, не отрываясь, смотрели друг на друга. Оцепенелый, обездвиженный, остолбеневший и помертвелый от невыразимого, дремучего страха человек и неописуемое, ни на что не похожее нечто, жуткое и омерзительное, выбравшееся, казалось, из самой преисподней. После чего Миша, теряя сознание, пошатнулся, бессильно взмахнул руками и, не издав ни звука, рухнул в разверзшуюся перед ним чёрную бездну, в которой незадолго до этого исчез его приятель.

XVIII

Очнувшись спустя какое-то время, друзья долго не могли понять, где они и что с ними. Свежие воспоминания продолжали роиться в их головах, затемняя сознание и сбивая с толку. То им казалось, что они по-прежнему сидят взаперти в погребе, изнемогая от удушья и уже начиная видеть тусклые замогильные сны. То чудилось, что, выведенные из смертного забытья, в изумлении смотрят на внезапно открывшееся перед ними отверстие в стене, обвеваемые струившимся из глубины земли сыроватым воздухом. То представлялось, что, чудом вырвавшись из смертельной ловушки, они гуськом пробираются по узкому проходу в земной толще, в зыбкой надежде выбраться на поверхность, таявшей с каждой секундой. А после этого цепочка их воспоминаний резко обрывалась, и перед мысленным взором возникало что-то настолько невообразимое, ошеломляющее, приводящее в оторопь, что они оба так и не смогли припомнить в точности, что же они видели, что или кто возникло перед ними в непроглядном подземном мраке, глянув на них пылающими кроваво-красными глазами и в голодном нетерпении щёлкая зубами…

Понемногу придя в себя и уразумев, что, судя по всему, они всё ещё живы и, если не считать нескольких ушибов, очевидно, полученных при падении, сравнительно целы, они, приподнявшись с земли, поглядели друг на друга и уныло покачали головами. Вид у них и впрямь был удручающий: оба бледные, без кровинки в лице, чумазые и исцарапанные, в разорванной кое-где грязной одежде, запылённые и перемазанные землёй. С измождёнными, осунувшимися лицами и потухшими, смятенными глазами, смотревшими неуверенно и загнанно, после всего происшедшего явно не ожидая уже увидеть ничего хорошего и, напротив, каждую секунду готовые к новым неприятным и опасным неожиданностям.

Наглядевшись на приятеля и опять сокрушённо качнув головой, Миша бросил взгляд по сторонам и, поначалу ничего толком не разобрав в расстилавшейся вокруг мутноватой серой мгле, растерянно протянул:

– И-ы… где мы?

Димон тоже мельком глянул туда-сюда и скупо обронил:

– Где-то.

– Ну а всё же? – настаивал Миша.

Димон чуть повёл плечом.

– Понятия не имею… Какое-то очередное подземелье… Боюсь, ещё более глубокое.