Старуха

– А вот сейчас посмотрим, – сквозь стиснутые зубы процедил Димон. – Авось что-нибудь и даст.

И двинулся в указанном направлении, провожаемый безучастным, чуть одурелым взором приятеля. Пару минут он безразлично и бездумно смотрел на Димона, который, сначала, будто в раздумье, остановившись перед грудой картофеля, затем, словно уловив или почуяв что-то, упал на колени и принялся разгребать эту довольно внушительную кучу обеими руками, разбрасывая картофелины в разные стороны и глухо рыча от охватившего его странного, непонятного воодушевления. Могло показаться, что он обезумел. Что безнадёжность их положения, мысли о близкой смерти, начинавшееся удушье разрушительно подействовали на его мозг, не выдержавший такого напряжения, давший сбой и от недостатка кислорода начавший угасать. Но Мише, похоже, не было до этого никакого дела. Некоторое время поглядев на неистовствовавшего напарника пустыми, стеклянными глазами, он, видимо утомившись этим необычным зрелищем, опустил веки, уронил на грудь упорно клонившуюся вниз бронзовевшую голову и стал понемногу оседать на пол.

Но Димон не дал ему снова впасть в забытьё, на этот раз уже вполне могшее стать смертельным. Он вдруг прекратил свои размашистые беспорядочные движения и огласил погреб оглушительным ликующим воплем:

– Смотри, Мишаня! Смотри-и-ы!..

Миша, словно недовольный тем, что неугомонный товарищ не даёт ему покоя и то и дело нарушает его сон, поморщился, как если бы готовился заплакать, и обратил на друга апатичный, ничего не выражавший взгляд. Но тот, в своём радостном возбуждении, по-прежнему несколько напоминавшем сумасшествие, не замечая этого, энергично махал рукой и, не переставая, подгонял чуть живого приятеля:

– Давай, давай, ползи сюда. Резче! Ты погляди только, что тут такое!

Но вялый, инертный Миша не спешил двигаться с места. На его мертвенно бледном, изнурённом лице, как и прежде, было написано недовольство и недоумение. А кроме того, смертельная усталость и безмерное равнодушие. К окружающему миру, которому не было больше до него никакого дела, шумевшему где-то там, наверху, за пределами тесного, заставленного банками и заваленного картошкой погреба, которому суждено было стать его могилой. К самому себе, своей участи, своей уже едва теплившейся в нём, утекавшей из него по капле жизни. К обезумевшему напарнику, не перестававшему оживлённо жестикулировать и настойчиво призывать его смотреть на что-то. Но он меньше всего хотел сейчас смотреть на что-то, пусть даже очень любопытное и интригующее. Он желал только одного – поскорее лечь на этот влажный ледяной пол, уронить голову на его неровную шероховатую поверхность, по которой бегали юркие скользкие мокрицы, и закрыть глаза. Чтобы, вероятнее всего, никогда уже не открыть их, погрузившись в глубокий, беспредельный и безбрежный, длиною в вечность сон.

Но то, чего не мог изменить своими истошными воплями Димон, изменило лёгкое, едва уловимое дуновение свежего воздуха, коснувшееся вдруг измученного, застылого, как посмертная маска, Мишиного лица. Оно подействовало на Мишу как удар хлыстом. С необыкновенной живостью он вскочил с пола, на котором умостился было, чтобы забыться навсегда, и ошеломлённо огляделся вокруг, ловя носом и ртом этот кусочек животворного воздуха и пытаясь определить, откуда от донёсся, откуда он взялся в закрытом, закупоренном подземелье, в безвоздушном пространстве, пронизанном запахами гниения и смерти. И, по-видимому, ещё не веря своим ощущениям, полагая в глубине души, что он обманулся, что как умирающему от жажды чудится в предсмертных грёзах вода, так и ему, задыхающемуся, полумёртвому, представилось напоследок чистое, живительное дуновение. И даже эта мимолётная иллюзия заставила его подскочить с пола, освежила его мысли, почти вернула его к жизни.

Окончательно же он вышел из так долго владевшего им столбняка, когда его обострившееся до предела обоняние среди застывшей вокруг духоты, от которой спирало дыхание и останавливалась кровь в жилах, уловило аромат свежести, чистоты, жизни. Скорее всего, это совсем не был аромат, но ему в тот момент почудилось именно так. Кажется, никогда ещё он не вдыхал такой сладостный, кружащий голову воздух, напоминавший благоухание цветов в палисаднике или многообразные полевые и лесные запахи, которые приносил ветер из-за реки. Он всей грудью, широко открыв рот и раздувая ноздри, дышал им и никак не мог надышаться. И, определив наконец, откуда он несётся, Миша, чудесным образом ожив и взбодрившись, в мгновение ока оказался рядом с приятелем и обратил взгляд туда же, куда был устремлён остановившийся, горевший ярким огнём Димонов взор.

В самом дальнем конце погреба, в углублении между основанием стены и краем пола, среди раскиданной во все стороны картошки зияла небольшая чёрная дыра с изломанными, будто обгрызенными краями. Оттуда и струился воздух. Совсем не свежий и не чистый, скорее наоборот. Но умиравшим от удушья друзьям он показался именно таким. И, сидя возле черневшего в углу отверстия и не отрывая от него сверкающих, заворожённых взглядов, как если бы они смотрели не на дырку в полу, а на внезапно открывшиеся их взорам золотые россыпи, они вдыхали этот воздух полной грудью, чувствуя, как их лёгкие расширяются, в головах проясняется, застывшая кровь начинает быстрее бежать по венам. Чувствуя, что они снова живут, что смерть, прильнувшая к ним вплотную и наложившая было на них свою холодную костлявую руку, поневоле отступилась от них.

– Что это? – чуть отдышавшись, но по-прежнему сдавленным, придушенным голосом спросил Миша, не отрывая зачарованного взгляда от спасительного отверстия.

Димон дёрнул плечом и прищурил глаза.

– Кто-то явно жрал мою картошку… Ну, для мышей дырка явно великовата. Значит крысиная.

Миша с сомнением качнул головой.

– Да и для крыс, пожалуй, большевата.

– Ну это смотря какие крысы, – сказал Димон, значительно шевельнув бровью. – Я тут намедни видал один экземплярчик… – он не договорил и хмуро осклабился.

Миша непонимающе взглянул на него.

– Ты это о чём?

– Да неважно, – небрежно взмахнул рукой Димон. – Сейчас перед нами стоит задача посерьёзнее: как выбраться отсюда?

Миша сокрушённо пожал плечами.

– Как же тут выберешься? Дыра большая, конечно, но для нас всё-таки маловата. Голова даже не пролезет. А всё остальное и подавно.

– Что ж ты предлагаешь? – покосился на него Димон.

Миша замялся. У него не было никаких предложений. Хотя от притока кислорода в мозг мысли его сделались гораздо яснее, но всё же пока не настолько, чтобы он мог измыслить что-то оригинальное. А потому, подумав немного, он неуверенно пробормотал:

– Ну, будем сидеть тут… ждать… Авось нас хватятся… Тут хотя бы воздух есть – не помрём…

Димон криво усмехнулся.

– Хватятся, говоришь… А ты уверен в этом? А если не хватятся? Что ж нам, так и торчать здесь возле этой дырки и ожидать, пока нас вызволят? Боюсь, долго ждать придётся… Учитывая, с чем мы имеем дело, – многозначительно прибавил он.

Миша, будто вспомнив о чём-то, о чём он успел ненадолго забыть, нахмурился и согласно кивнул. И, не зная, что сказать, растерянно покачал головой.

Но поддержка товарища Димону, вероятно, была уже не нужна. К нему постепенно вернулись привычные ему решительность и готовность действовать, и он, сжав кулаки, твёрдо произнёс:

– Нет! Сидеть тут и ждать у моря погоды я не хочу. Мы уже досиделись до того, что ещё несколько минут – и отправились бы к праотцам. А я чёт не спешу туда.

– Я тоже, – как эхо, повторил за ним Миша.

Однако Димон уже не слушал приятеля. От слов он перешёл к делу. Он ринулся к отверстию, из которого не переставал сочиться спасший их от неминуемой гибели воздух, и, разбросав продолжавшую частично загромождать его картошку, схватился за его острые, выщербленные края и попытался выломать их, стремясь хоть немного расширить дыру.

Результат превзошёл все его ожидания. Куски цемента, очевидно, так отсырели, что почти при первом же прикосновении к ним отвалились, словно были из трухи. Отверстие мгновенно стало достаточно широким и просторным, и воздух хлынул оттуда ещё более мощной волной.

Но не это поразило напарников. А совсем другое. Когда в образовавшееся обширное углубление Димон устремил свет фонаря, то едва не вскрикнул от удивления. Свет выхватил из темноты уходящий куда-то узкий извилистый лаз.

XVII

Несколько мгновений друзья изумлённо глядели в открывшееся перед ними пустое пространство, наличие которого они менее всего подозревали рядом с погребом.

– Что это? – в который уже раз за время их пребывания здесь спросил Миша, переводя на товарища недоумённый взгляд.

Димон чуть ухмыльнулся.

– Ну, если меня не обманывает зрение – подземный ход.

От этих слов Мишино удивление как будто возросло ещё больше.

– А… а ты знал о нём? – с запинкой произнёс он.

Димонова усмешка стала более явной.

– Можешь представить себе – нет.

Миша, по-прежнему с растерянным и непонимающим видом, дёрнул плечом и опять обратил взор в глубину уходившего вдаль лаза, освещённого беловатым, чуть подрагивавшим сиянием фонаря. Это сосредоточенное созерцание, длившееся около минуты, навело его на следующую мысль:

– Не, это явно не крысиная нора.

– Ты поразительно догадлив, друг мой, – хмыкнул Димон.

Миша кивнул, точно соглашаясь. И, продолжая, как околдованный, смотреть в терявшуюся в потёмках глубь подземного хода, предположил:

– Может, кротовая?

Димон не ответил. Он, казалось, задумался. Его насупившийся лоб пересекла длинная изогнутая складка.

Миша между тем, не переставая с наслаждением вдыхать сквозивший из пролома в стене прохладный воздух, пронизанный запахом сырой земли, поинтересовался:

– А куда она ведёт?