Балатонский гамбит

– Вы дорогу-то знаете? – озабоченно спросил он. – А то темно уже.

– Знаю, – уверенно кивнула она. – Тут за виноградниками, недалеко.

– Ну, желаю удачи, Наталья Григорьевна, – майор приветливо кивнул. – Рад был познакомиться. Я вас найду. Обязательно. А нам дальше.

– До свидания.

Она вышла из машины. Снова заработал мотор, автомобиль тронулся. Назвав часовому пароль, Наталья спустилась в лощину и по вытоптанному винограднику, пробираясь между редкими кустами и ямами, направилась к Иванцову. Идти приходилось на ощупь. Стало совсем темно. Где-то рядом слышались людские голоса, изредка раздавались выстрелы и беспрерывно в разных местах взлетали вверх осветительные ракеты, с трудом пробивая сгущавшийся туман. Наталья все время спотыкалась, чуть не падая. От вспышек ракет темнота казалась густой, черной, привыкнуть к ней было совершенно невозможно. Изредка то там, то здесь раздавались глухие выстрелы, словно кто-то этими выстрелами перекликался в темноте.

– Пароль, – снова услышала она строгий голос часового. – Проходите. К Иванцову? Осторожно, там ступеньки. А то все падают, предупреждать устали.

– Спасибо.

Наталья осторожно спустилась в темное углубление в земле – землянку командира роты. Мелькнул и тут же скрылся красноватый просвет. Кто-то дернул плащ-палатку, которой был занавешен вход. «На передовой надо соблюдать маскировку, – учил ее Иванцов. – Это тебе не при штабе расхаживать, юркнула – и не заметил никто».

Так она и сделала – юркнула в землянку, тут же опустив за собой прорезиненное полотно плащ-палатки. Яркий свет ослепил ее, и она, щурясь, остановилась возле какого-то ящика, похожего на стол.

– Наталья Григорьевна! Ну, заждались уже. Я даже подумал: мож, у Чижова останешься, погода плохая больно.

– Нет, Харламыч, куда там денешься? Все и так друг у друга на голове сидят. Тесно.

– У нас тоже не раздолье, но привычнее будет. Садись, садись, девонька. Шинельку давай, у нас тепло, светло, как в квартире. Верно, лучше, чем даже у Чижова в его доме.

Высокий, с лысой головой и обвислыми рыжеватыми усами и длинными руками солдат подошел к Наталье.

– Я и чайку согрел.

– Спасибо, Харламыч, – Наталья расстегнула пуговицы на шинели, сдернула шапку, поправляя волосы. Усатый солдат заботливо принял из ее рук одежду.

– Сейчас, сейчас. Да ты не стой, в ногах правды нет. Вот сюда подходи, чего как не родная? Небось не первый день у нас.

Он подвел Наталью к самодельному столику, усадил на ящик, заменяющий стул, поставил перед ней алюминиевую миску с мясом и жареными макаронами.

– Кушай, девонька.

– Я только чаю просила, – Наталья смутилась.

– А чай что? – Харламыч пожал плечами. – Вода она и есть вода. А силу-то где брать, небось ни маковой росинки во рту с утра?

– Да, верно, – призналась Наталья, – есть хочется.

– Вот и кушай. И запить чем тоже найдется, – он налил в стакан красного вина. – Все получше чая будет. Сейчас капитан подойдут со снайпершей. Все вместе и покушаете, потолкуете.

– Да, Харламыч, тепло у тебя, а на улице – жуть, – Наталья отпила вино.

– Наше дело крестьянское, – откликнулся тот, наклонившись к печке. – Первым делом стопи, дров заготовь, чтобы и дальше было чем топить. А вот и разведка вернулась.

В землянку спустились солдаты в камуфляже, старший сержант над ними.

– Садись, садись, Косенко, садись, ребята, – Харламыч загремел мисками.

– Разрешите, товарищ лейтенант, – скинув мокрый плащ, коренастый плотный разведчик пододвинул ящик к столу.

– Да, конечно, – Наталья даже смутилась. – Какие церемонии!

– Зря ходили, – опрокинув стакан с вином, сказал сержант Харламычу. – Весь передний край брюхом проелозили, нет стоящего языка. Все мелочь какая-то, шантрапа. От них какие сведения получишь. Что он утром на завтрак ел, это кому надо?

– Ничего, Миша, повылезают еще, – успокоил его Харламыч и подвинул миску с дымящимися макаронами, – ешь. Куда им деться-то.

– Наталья Григорьевна здесь уже? – в землянку спустился капитан Иванцов. – Харламыч, накормил?

– А как же, мы свою службу знаем, – откликнулся солдат.

– Сейчас эта Прохорова придет, – Иванцов как-то кисло дернул щекой. – Ногу подвернула. Санитары ей вправляют. Кто бы ей голову вправил, я бы тому в ноги поклонился. Давай, Харламыч, миску-то.

* * *

– Ты не горячись, Надя, не надо, и не расстраивайся, – шепнула Наталья новой подруге, мелкими глотками допивая вино. – Мне завтра в штаб Шумилова только к семнадцати надо. Так что утром вместе пойдем, я рядом буду, погляжу, чтоб никто не дергал по-пустому. Все получится, я уверена. Тогда и капитан отношение поменяет. Его тоже понять можно. Не хочется быть хуже всех.

Спустя час в землянку набилось много народа. Люди стояли, сидели на нарах и прямо на земляном полу. Солдаты, сержанты, офицеры. Многие небриты, в грязном обмундировании, с обветренными лицами и загрубелыми руками. Простые русские мужики, да и не только русские. Было два казаха. У одного фамилия – язык сломаешь – Турбанбердыев, так Иванцов за два года войны так и не выучился ее выговаривать. Всегда кричал: «Этого зови, Турбан… вот черт, ну, сам знаешь!» Ну, украинцы, конечно, с мягким окающим говорком, белорусы. В основном из деревень, из глубинки. Одних она знала меньше, других больше. У Иванцова она чувствовала себя спокойно. Капитан ее в обиду не давал – любого на место поставит, только брякни что-нибудь. Так постепенно и отстали все, привыкли, чуть ли не своей считать стали. С ними она чувствовала себя лучше, чем при штабе с офицерами, которые часто и пороха не нюхали. И смерти не боишься. А что бояться? Вначале боялись, а потом отпустило, как говорит Иванцов. И ее тоже отпустило после Сталинграда. На передовую она не боялась приезжать, даже стремилась сюда при каждом удобном случае.

– Ночевать с Прохоровой пойдешь, – шепнул, подсев, Харламыч, – она с санинструкторами в землянке. Я им сегодня дровишек подбросил, прибрал слегка, пока капитан наш Прохорову уму-разуму учил, а санинструкторши раненых отправляли. У них там зеркальце, мыльце, все, что женщине надо, есть.

– Спасибо, Харламыч, – Наталья с благодарностью сжала его руку. – Я не привередливая.

* * *

Он провел обеих до землянки.

– Прохорова, под ноги смотри, – Надя поскользнулась и охнула, Наталья подхватила ее под руку. – Без второй ноги останешься, кто тебя на руках носить будет. Вот уж капитану радость.

– Не волнуйся, Харламыч, иди, – отпустила его Наталья. – Мы и сами справимся.

– Ну, надеюсь на тебя, Наталья Григорьевна, – тот усмехнулся в усы. – Прохорова у нас – сокровище ротное. Другого-то снайпера нет. Да такого и по всему фронту не сыщется. Ладно, до утра, девоньки. Если что надо, зови, Наталья.

– Конечно, Харламыч. Спасибо тебе.

– Вот так все издеваются надо мной, – пожаловалась Надя, укладываясь на жесткий, дощатый топчан.

Наталья расстелила шинель, легла на приготовленный топчан рядом. Напротив у стенки спала санинструктор. Вторая в землянку еще не вернулась.

– Я только сегодня благодаря тебе себя человеком и почувствовала, – призналась Надя, – а так все одна, одна. Капитан ругается. А тебе, Наташа, нравится здесь кто-то? – она придвинулась. – Ну, молодой человек, там, при штабе?

– Был. Не при штабе, конечно, – Наталья вздохнула. – Здесь, на передовой, был. Но его убили под Курском. Сама видела. Сгорел в танке.

«Оберштурмфюрер СС. Сгорел в танке. Очень любопытно, – с горькой иронией подумала она про себя. – Особенно для того майора из НКВД, который меня сегодня на машине подвозил. Она – лейтенант Красной армии, он – оберштурмфюрер СС. Встретились случайно, он приехал на танке в деревню, где она жила. Собой красавец, насмешил до упаду. Она растаяла, влюбилась. А потом она под Сталинградом из пушки по таким же, как он, стреляла и из такой же пушки и его грохнули. Он сгорел в танке, а она осталась. Шекспир, да и только. Ромео и Джульетта. Вот только Джульетта до сих пор жива. Особисты проглядели».

– Ты переживала, да? – Прохорова придвинулась еще ближе. – Очень любила? Чего молчишь-то? Плачешь?