Плач Синайских гор

– Сосед обрядит, договорились.

– И у тебя, бабуль, скотинка имеется?

– Не! – как от назойливой мухи, отмахнулась та. – Как сам-то помер, распродала всё. Грядки есть. И картошку, и лук, и клубнику сажу.

– Клубника – баловство, – поднял на неё колючую бровь дед.

– Ну, не скажи! – ласково сняла неловкость с его категоричных слов Тамара Петровна. – Ты просто блинчиков с клубничным вареньем давно не едал, Василий, свет, Иванович!

Тот промолчал. Снова выглянул на бабулю. И глаза оживились еще больше. Расправил плечи «аксакал», заводил острым носом. Бабуля зарделась и тоже украдкой на деда – зырк да зырк!

– А дети-то не против будут, коль сойдётесь? – хитро прищурилась Тамара Петровна.

– А чего им? Кому мы нынче нужны? Им – гора с плеч! Заботы поубавится, – первым откликнулся дед.

– А твоя доченька, Мария Михайловна? К себе, небось, зовёт, с правнуками нянчиться?

– Не-е-е! – покачала головой бабулька. – Места у них нету. Квартира двухкомнатная. А правнуки в детский сад ходят. Там с ними много занимаются. Оба английский учат. Я к ним на праздник только, навестить…

– Чья станция раньше? Кому первому сходить? – умело вела своё дело сваха. – Дочка-то, бабуль, где живёт?

– В городе.

– А твой сын, папаша?

– В районном центре. Часа два до города не доезжая…

– Торопиться надо! – потёрла ладони Тамара Петровна. – У кого бутылочка винца имеется? Обмыть это дело надо!

Бабулька стала рыться в котомке.

– Вот, попробуйте! Винцо-то я своё делаю. У меня кустов много. Смородиновое.

В протянутых руках вмиг появились стаканы, словно соседи по купе только и ждали угощения.

Дед крякнул, расправил усы, выставил углом локоть, как заправский военный. Ждал слова свахи. И та не растерялась.

– Стало быть, по рукам! Обменяйтесь адресами, поговорите с детьми и, Василий Иванович, засылайте сватов. Ну, вот и тост созрел: за «рукобитье»!

Закусив печеньем, сваха собственноручно принялась записывать адреса. Выводила буквы отчётливо и крупно: «Орлов Василий Иванович. Деревня Замогилье», «Филиппова Мария Михайловна. Деревня Погребище». Дед убрал адрес в потайной карман серого пиджака. Бабулька спрятала блокнотный листок во внутренний кармашек хозяйственной сумки. Выпитое винцо подбило к откровению. Дед, поглаживая усы, принялся рассказывать о войне, о боевых подвигах. Молодёжь, от нечего делать, послушно внимала. Это распаляло рассказчика ещё больше. Бабулька умиленно качала головой. Старик держался гордо, старался почти не смотреть на будущую супружницу. А зря! Оставшись без внимания, та задремала. Пухлые губы её стали издавать какие-то булькающие звуки. Сморило, бедную, монотонной дорогой да сладким винцом. Дед, увидев это, замолчал, словно его заткнули. Соколиный взгляд потух, острые плечи обвисли, как рубаха на сломанной вешалке. Сваха беспокойно заёрзала на месте. Стала тихонько попихивать бабульку под круглый локоть. Но та, перекинув голову на другое плечо, выдала такие «трели», что молодёжь тихонько захихикала. Дед разом скукожился и тоже закрыл глаза. Видать, от стыда. Надо было как-то спасать ситуацию.

– Крепкий сон – крепкое здоровье, – тихонько запела сваха, пытаясь

загладить неловкость ситуации.

Но дед, строго взглянув на нее, сухо изрек:

– Куда мне такая засоня! До сих пор жил один и дальше проживу!

Достал из-под полки старенький рюкзак, надел куртку и, подняв руку «Бывайте!» заторопился по узкому коридору к выходу. Сваха сделала такую гримасу, от которой мы, молодежь, прыснули в кулак. А бабуля продолжала безмятежно похрапывать, склонив седую голову на пышную грудь.

Поезд замедлил ход. Все невольно подались к окну. Деда встречал сын, как две капли воды похожий на отца, разве что чуть полнее его и проворнее в походке. Сваха напряжённо ждала от деда хоть какого-то знака внимания, но тот даже не удостоил их прощальным взглядом.

– Крепкий орешек! – покачала головой сваха. – Не дай-то Бог нашей бабуле на старости лет под его дудку плясать! Видать, южных кровей… И нравы в семье крутые. Там и сын, по всему видать, хорош гусь! Так что пусть бабуля спит спокойно. Нет худа без добра!

Сказала, как подытожила, и в купе установилась согласная тишина. Сваха зазевала, прислонилась головой к стенке купе и тоже задремала.

***

Из соседнего купе раздались мужские голоса. Театр жизни приподнял занавес нового представления и увлек в еще один, не менее интересный мир. Только на этот раз это уже был «Театр у микрофона», потому как собеседников было не видно. Лидировал один густой и зычный голос. Другой звучал глухо и еле слышно, как из суфлёрской будки. Слышно было, что вопросы задает, а какие – не разобрать. Зато ответы завораживали своей нескрываемой страстностью. Судя по голосу, говорящий был крепким, бравым мужичком лет шестидесяти, из небольших начальников, на которых, как говорится, держится мир.

Купе второе. «Братья»

– Я-то что! Во мне всяких кровей намешано. Знал бы ты, какой у меня дед был! У-у-у! Чистокровный поляк. У него справный домяга был на юге Белоруссии. Таких, как он, мужиков еще поискать надо! До ста пяти лет дожил. И жил бы еще, да надорвался. Дрова в гору на лошади вез. Гололёд стоял, а лошадь неподкованная. Все спотыкалась да на колени падала. Не сгляделся старик, распряг коня да сам в оглобли встал. Вытащил воз. Домой пришёл и говорит бабке: «Баню топи. Детей, внуков, правнуков собирай. В мир иной отходить буду». Бабка давай всех созывать. Шестнадцать детей, тридцать внуков, восемь правнуков. Как сейчас помню, в дом входили, молча, один за другим, на лавки рассаживались. Первым голоса никто подать не смел. Ждали, что дед скажет. Тот вышел из бани в преисподнем. Помолился на образа, удалился за цветастую занавес сменить потное нижнее бельё на свежее. Вышел к столу, налил чаю из самовара, неторопливо так попил с мёдом. Лёг на лавку и стал молча всех взглядом обводить. Прощался … До сих пор этот взгляд его помню! Потом отвернулся к стене. Все продолжали сидеть молча. Такой порядок в семье был. Час прошёл, второй… Бабуля поднялась, подошла к нему, тронула за плечо. И упала на колени перед иконой: «Господи! Прости и упокой его душу грешную!». Вот так-то!

Голос затих. И только колёса чеканили вёрсты и минуты.

– А еще про отца расскажу. Он у меня тоже дюжой был. Ростом выше двух метров. И «коммуняка» до мозга костей. Вишь, как, бывает, судьба распорядится! В одной семье один брат за белых, другой – за красных. Сошлись как-то оба разом под родительской крышей, как коса на камень нашла. И давай каждый свою правду-матку доказывать. Куда там кулакам! За кобуру хватались. Матушка промеж них грудью встала: «Не позволю в отчем доме крови пролиться! Сначала меня убейте!». Потупили чёрные взгляды в пол. В баню вместе сходили, чаю попили. С родителями распрощались. И – в разные стороны. Это пока на глазах были… Только рази злобе остановиться, коль моча в голову ударила. Только родительский кров скрылся из виду – мой батяня разворот на все сто восемьдесят градусов и за дядькой бежать. Тот ему в ногу выстрелил. А батяня, раненый уже, двенадцать верст за братом бежал. Догнал-таки! Связал и чекистам сдал. Дядька долго в тюрьме сидел. А как вышел – учительствовать подался. До последних дней в школе работал, последнее время директором.

И снова стучат колеса по шпалам, бегут воспоминания, спотыкаясь на ухабах никем не мощённой дороги жизни.

– А у самого у меня вот что приключилось… Клещ укусил. Энцефалитный. Из двенадцати видов самый опасный. Еле выжил тогда. Лекарство какое-то вводили через кожу в барокамере. Лечение это дорого стоило, по цене в ту пору равнозначной легковой машине. Жена была согласна отдать всё, только чтоб, значит, вылечили. Ох, и любила она меня! Хотя – почему «любила»? До сих пор любит. Она мне троюродной сестрой приходится. Я её как увидел, слово себе дал: будь я – не я, если эта девка не моя! А я, как слово себе дам – лоб расшибу, а своего добьюсь. Такой вот упёртый. Ох, и красивая была!.. Волосы чёрные, вьются, глаза и походка, как у газели. Талия тонкая, бедра широкие. Словом, мой вкус. Она и сейчас не худая. Всё в пропорции. Один вечер всего я тогда с ней поговорил. А на другой день укатила моя принцесса по распределению, в какую-то тьму тараканью. Я это не для красного словца, про тараканов-то… Фельдшер она по образованию. В лесной посёлок попала, где тараканы по опилкам тучами ходили. Нынче себе такого и представить трудно. Но было. Видит Бог, не вру. Я только работать начинал. В первый же выходной и рванул к ней. Ни дорог путных, ни автобусных рейсов туда не было, одни лесовозы. Как добрался, уж и не помню. А вот взгляд её в сердце зарубкой остался. В понедельник потащил её в районный центр заявление в ЗАГС подавать. Только подали, и тут парень её из армии вернулся. Она с ним переписывалась. Раньше ведь ничего плохого до свадьбы меж молодыми не было. Девчонки честь свою блюли. И всё равно дрались! Честно дрались, один на один, хоть родни у него пол посёлка. Могли бы такое месиво из меня сделать! Махались, покуда любушка моя не заявилась. Спасла ситуацию. Дружку своему призналась, что любит меня. Тот сплюнул кровь, тряхнул чубом и отвалил. И больше на драки не заводился. При встрече молча руку друг другу жали и расходились восвояси. Выбор женский ценился. По понятиям жили…

Молчание затянулось. За окошком недоверчиво колыхала жёлтой шевелюрой степь. Но упрямые колеса твердили свое: «Так-так-так! Так-так-так! Так-так-так!». И будто в подтверждение этих слов по радио спокойный голос выводил под гитарный аккомпанемент:

Ты помнишь, верили всерьез

Во все, что ветер принесёт.

Сейчас же хочется до слёз,

А вот не верится и всё!

И пусть в нас будничная хмарь

Не утомит желанья жить,

Но праздниками календарь уже не трогает души.

По- новому, по-новому торопит кто-то жить,

И все ж, дай Бог, по-старому нам чем-то дорожить.

Бегут колеса по степи, отстукивая степ.

Гляди в окошко, не гляди, а все едино – степь.

Гляди в окошко, не гляди…