Три глотка одиночества

Это был тот самый туман, который можно пить как соленую воду: когда очень хочется и из крайней необходимости, но при этом твердо зная, что хорошим кончиться это не может.

Живой серый туман…

Я не знаю, сколько часов мы шли. Скорее всего, что два или три, вряд ли больше. Определиться со временем крайне сложно: этот туман поглощал его, впитывал в себя как огромная рыхлая губка.

Да и было ли оно, время, в этом тумане? Может быть, нет?

– Нам долго еще идти? – спросила я Элеонору. Этот туман давил на уши, угнетал и подавлял волю. Я чувствовала, что долго не выдержу.

– Скоро уже, – крикнула мне она. – Сворачивай!

Я не вполне поняла, что она имела в виду, но послушно свернула. Судя по моим внутренним часам (хотя у меня имеется сильное подозрение, что никакие внутренние часы не имеют здесь никакого значения), прошло еще минут пять, прежде чем туман начал редеть, и я смогла наконец разглядеть Элеонору в темном плаще, а затем и некоторые детали окружающего пейзажа.

Одно я могла сказать точно: мы поднимались на какую-то гору. Или холм. Над холмом-горой беззвучно сверкали синие молнии. Больше ничего увидеть я не смогла, слишком уж плотен был этот проклятый туман.

– Это и есть твое Лимбо? – спросила я.

– Еще нет, – ответила Элеонора. – Это лишь то, что мы можем видеть отсюда, с Восточного Предела. Не спеши, вот вернемся к Реальности…

Я не задавала больше вопросов. Например, почему столь любимый мной когда-то Пурпур вел себя так странно, вместо прекрасного и вдохновенного багряного марева подсовывал какую-то липкую серую вату, столь же вдохновенную и прекрасную, как с утра пьяная вдрызг дворничиха баба Люся?.. Впрочем, Элеонора ведь обещала мне идти некоей «окольной дорогой». Неужто это и есть воплощение ее слов?

Каким же был бы тогда прямой путь, хотела б я знать…

А мы все продолжали подниматься в Пурпуре, но гора приближалась к нам неохотно, слишком высокая, слишком огромная, что бы можно было вот так, одним наскоком, достичь высочайшей ее вершины.

– Элеонора, но ведь так мы будем идти не один день!.. почему ты не сказала мне этого раньше?

Она обернулась, посмотрела на меня, словно не узнавая, вздохнула:

– Ты права. Лимбо не любит медлительных. Руки…

Скорее по тону, которым они были произнесены, нежели по смыслу этих слов, угадав, чего она хочет, я протянула к ней обе свои руки.

Спрашивать было страшно. Да и мысли текли вяло, неохотно, словно разбавленные вязким киселем, что еще пару минут назад окутывал нас со всех сторон.

Голубые глаза блеснули на мгновение безумным блеском.

– Руки – это остовы крыльев, то, что осталось нам в наследство от первого павшего ангела. Мы летим всю жизнь, и обычно путь наш лежит в пропасть. Все, что в наших силах, это замедлить падение. Планирующий полет…    Он никого еще не спасал. Те, кто имели мужество камнем броситься вниз, могли бы многое порассказать о том, как пронзительно свистит проносящийся мимо воздух, как секунды превращаются в вечность, каким ослепительно ярким кажется золотой кружок солнца в зените, и как порой, задев крылом так же быстро несущегося вниз безумца, можно ненадолго замедлить блаженное и самоубийственное падение, но…

Элеонора умолкла. Меня пробрала короткая волна дрожи от ее чудовищной метафоры: что-то в этой кошмарной философской бредятине слишком уж сильно походило на правду. Так сильно, словно почти и было ею… Я не хотела об этом думать.

– Но, знаешь… иногда, очень редко, но такое все же случается… этот наш дар, наше проклятье устремляет нас к небу. Сегодня именно такой день. То, что всегда было только смутной нереальной мечтой, смешной детской сказкой, сегодня станет возможным. Ты боишься высоты?

– Ужасно… – чувствуя, как слабеют коленки, честно призналась я.

– А теперь лети. Ну же, давай вспоминай, мы же всегда это помнили, это в нас, где-то в самых нижних слоях подсознания… Анна!

Не знаю, что подействовало больше, импровизированная ее лекция, или последний неприятно пронзительный окрик… Меня не так уж и часто называли полным именем, и я этого не любила.

Все случилось как-то быстро – быстро и удивительно просто: миг, и вот уже несется надо мной покрытая белесым туманом земля, вниз да вниз. И такая захватывающая дух высота вокруг…

Я оглянулась: рядом безмолвно летел белый голубь, сурово вглядывающийся вдаль – неужели Элеонора?

– Ты? – хотела спросить я, но не вышло, вырвался из птичьего горла не то стон, не то хрип, до боли знакомый звук… Я бы рассмеялась, до того это и вправду было смешно, но, понятное дело, никак не могла: ведь теперь я была галкой.

Галки! Недаром в этих печальных птицах я всегда ощущала что-то до странности сродственное, не зря их птичий крик тревожил меня как никакой другой, видимо, и в душе я была такой же, как они: черной городской галкой, только вот еще более сумасшелой, чем все ее родичи…

Мне опять стало страшно.

– Элеонора, Элеонора, скоро уже?! – закричала я сквозь бьющий прямо в грудь ветер, и опять не узнала свой голос, и еще больше испугалась, а белый голубь впереди даже не обернулся.

Да, мы не можем летать в человеческом нашем облике, но ведь можно сменить его на иной, прекрасно для этого приспособленный… Вот только почему именно галка? Неужели же я действительно заслуживаю это мрачное похоронное оперение, неужели для меня и моей души символическое это обличье – наилучшее из возможных пристанищ?

Или все это лишь странная и жестокая шутка Элеоноры, месть за что-то, о чем я и не подозреваю, не догадываюсь?

Узнать бы когда-нибудь наверняка… Но на это надежды мало, так же мало, как моей уверенности в том, что я когда-нибудь обрету себя – всю целиком, без болезненных прорех памяти, без сомнительных изъянов сознания. Теперь я знала, что ищу последние долгие месяцы именно это, даже не бесконечно любимую сестру, даже не непонятного, но отчего-то безумно дорогого человека, встреченного однажды в родном городе и утраченного так глупо и несправедливо…

Но мало ли о чем могут догадываться отбившиеся от стаи галки, черными точками несущиеся в огромном, почти что бесконечном небе.

– Элеонора, – еще раз прохрипела я.

Я не умела летать. Бешеный темп, заданный белым голубем, выматывал меня. Да, вершина горы приближалась стремительно, за минуты мы преодолели путь, на который раньше потребовались бы часы, но… Я чувствовала, как начинают понемногу неметь крылья (бог ты мой, крылья…) и еще глаза… Ветер задувал в глаза песок и неизвестно откуда взявшуюся в горах пыль, и жуткая резь не давала покоя. Я с ужасом понимала, что не продержусь долго, что эта гора поглотит меня и не подавится, что еще несколько минут такого головокружительного (я не смотрела вниз, только вверх, к горе, к вершине, к сверкающим синим молниям) полета, и мне ничего не останется, как беспомощно сложить крылья. И тогда я упаду. Несколько секунд долгожданного отдыха за то, чтобы умереть. Неправильный, неравноценный обмен.

Неужели же ты пойдешь на это, Элеонора?! Ведь это же будет убийством…

Неужели ты ненавидела Дома и всех без исключения их представителей куда больше, чем я даже смела догадываться…

Что ж, это можно было бы предвидеть.

Ты была крайне недальновидна, дорогая Анечка. Можешь попробовать в последний раз прочитать молитву. Как там, собственно?.. «Отче наш, иже еси на небесех…»

Но что-то во мне, не знаю, что именно, с оглушительной и страстной силой хотело жить. Может быть, это был инстинкт самосохранения, а, может, что-то иное, понятия не имею. Но это что-то не собиралось так просто сдаваться. Оно считало, что стоит хотя бы попробовать…

Наплевав на дальнейшие попытки наладить контакт с Элеонорой, я стала снижаться.

Когда до земли оставалось не более нескольких метров, мне пришлось вернуться к реальности, в твердый мир.

Но Лимбо мне не обрадовался.

***

Короткая птичья трель где-то высоко. Жар огня совсем рядом. Треск горящих поленьев. Отчего-то совсем не жесткий камень под моей спиной.

Да ведь это не камень, да и как я могла лежать на спине, если точно помню, что, выйдя из Пурпура и каким-то образом вновь приняв человеческий облик, собралась в комок коленками вниз с одной только дикой мыслью в мозгу: «Только не позвоночник, господи! Только не…»

Кажется, это последняя мысль была услышана. Я была цела, как это ни странно, и только разбитые колени со всей очевидностью давали понять, с какой высоты я только что грохнулась… Спасибо джинсам да плащу (которые, как это ни странно, но все еще были на мне), хоть немного смягчившим удар…

Не хотелось открывать глаза. Казалось таким соблазнительным еще немного пробыть в неведении относительно того, что же все-таки там, в действительности, происходит. Я, наверное, еще долго могла бы притворяться лежащей без сознания кисейной барышней, если бы не ласковый голос, выведший меня из этого состояния.