Хроники Нордланда. Грязные ангелы

– Я Манул. – Без тени страха или смущения ответила та.

– И где я нахожусь, Манул?

– В Гленнане, граф.

– Где?!! – Вскричал Гарет, приподнимаясь снова. Манул пожала плечами:

– А что ты так всполошился-то?..

– Мне надо поговорить с вашим главарём. – Сказал Гарет, бледный, потрясённый, но уверенный в этот миг, как никогда, что он что-то узнает о своём брате, узнает прямо теперь, и его пробрала дрожь. Всё было не случайно, нет, не случайно! Ястреб в небе, калека на дороге, разговор, засада… Если бы он, такой, как есть, добрался бы до этого Гленнана, то в лучшем случае ничего бы не нашёл, Кошки – так называлась северная банда полукровок, – ему бы не показались. Всё было взаимосвязано, и это была – судьба.

– Чего тебе надо? – Жёстко спросила Манул.

– Это я скажу вашему главарю. – Гарет относился к женщинам не то, чтобы плохо, он их просто не считал за полноценных людей, как многие в его время.

– Он поговорит с тобой, только если я ему это посоветую. – Откровенно разглядывая его, сказала Манул. Гарет усмехнулся:

– И чего же ты хочешь? Сколько тебе надо?

– Если мне понравится, – Манул беззастенчиво запустила руку ему в штаны, – то нисколько!

– Никогда не расплачивался сексом. – Гарет не шевельнулся.

– А я расплачивалась. В борделе в Китежбурге меня покупали, кто хотел и мог.

– И ты этим хвастаешь? – Хрипло спросил Гарет. Манул была красивой, хищной и сексуальной, пожалуй, не так уж будет и накладно купить у неё что-то ТАКИМ образом…

– Этим – нет. – Она скинула зеленое шерстяное платье, под которым ничего не было. – А вот тем, что я сбежала оттуда, прирезав клиента и хозяина, и забрав их золото – да.

– А если я… – Гарет сглотнул пересохшим горлом, – откажусь?

– Не откажешься. – Она самодовольно улыбнулась. – Только не ты!

Гарет не сдержался, и скрутил наглую Кошку, развернув к себе спиной. Он старался не заниматься этим ни с полукровками, ни даже с кватронками – потом долго не мог вновь привыкнуть к человеческим женщинам, к их запаху, волосам и прочим деталям, – но всегда этого хотел. Поэтому одним разом и одной позицией они не ограничились.

– Ну, что? – Спросил несколько хвастливо, надевая штаны. – Я расплатился?

– Ты хорош! – Согласилась Манул, надевая платье. – Не всякой женщине понравится, когда её имеют без предварительных ласк, но, чёрт возьми, ты и без этого хорош! Жди, главарь с тобой встретится. А пока поешь и выпей вина. Тебе принесут. – Она исчезла.

От еды – пирога с олениной, довольно вкусного, и вина, тоже очень неплохого, Гарет не отказался. Секс всегда возбуждал в нём зверский аппетит. «Бедная Мина! – Думал он некстати. – С твоими волосатыми икрами и подмышками, нам больше не суждено быть вместе! Не надо мне было поддаваться этой Манул. Я, как запойный пьяница, стоит раз сорваться, и иду в разнос… Ух, как она пахнет, эта полукровочка! А грудки какие твёрдые, так и съел бы её! Ласки, Ха! Ласки для слабаков. Тот, кто не может как следует оттрахать, тот и ласкает изо всех сил… Мне это ни к чему!».

Греясь затем у очага в ожидании главаря, Гарет задремал. И снился ему всё тот же сон: словно он смотрит сквозь грязное стекло на бурное море, а где-то вдали, на границе моря и неба, горит огонь… Море было неспокойным, свинцово-серым, холодным. Его волны пенились и бурлили далеко внизу; по небу неслись грязные тучи. «Где ты?! – На границе сна и яви крикнул он в отчаянии. – Я весь Остров перерою, только намекни!.. Где же ты, мать твою?!!».

Ночь уже давным-давно вступила в свои права, но Гор и Алиса спать и не думали. Им было по-настоящему хорошо друг с другом, и каждый из них боялся потерять хоть минуту этого удивительного состояния, такого непривычного для них. Алиса обладала даром, которым обладают только женщины, и то не все: преобразовать пространство вокруг себя, создать уют практически из ничего. Она словно бы соткала вокруг них золотую паутинку, заключившую их в оболочку покоя и тепла, мягкого, почти физически ощутимого. В комнате было, вроде бы, очень чисто – Доктор, маньяк чистоты и опрятности, требовал от своих рабынь идеального порядка, – но всё равно здесь было убого, серо, до омерзения неуютно. Стёкла были мутными, грязными снаружи. За стёклами ветер гнал по небу рваные тёмные тучи, заставлял море бушевать и ходить бесконечными серыми волнами. Стёкла были так хорошо запаяны, что всё это буйство ветра и воды происходило словно бы в другом мире, внутрь не доносились ни звуки, ни даже малейший сквознячок. И как бы ни было вокруг и снаружи убого и неуютно, рядом с Алисой было удивительно тепло. Словно они сидели внутри золотого фонарика, тёплого и безопасного. Гор отдыхал, обнимая её, и телом, и душой. Больше того: именно сейчас он осознал, в какой комок сжались его душа и сердце, чтобы выжить здесь! Медленно, неуверенно, но он расслаблялся и открывался Алисе, которая первая за столько лет добралась до его сердца, взломав наросшую за эти годы защиту, как хрупкий росток дерева взламывает каменную плиту. Теперь Гор знал, что всегда хотел именно этого: нежности и ласки. Как всякий по-настоящему сильный человек, он благоговел перед хрупкостью и нежностью; инстинкт защитника и покровителя в нём был невероятно силён. Алиса была идеалом в этом смысле: нежная, прекрасная, хрупкая. Ей Гор мог простить и слабость, и даже робость, ведь она такая маленькая… Беспомощная. Ей не зазорно бояться, тем более, здесь, где частенько страшно даже ему! И ведь, не смотря на свою хрупкость, и страх, она выказала такое мужество, когда говорила ему, что не сделает ничего унизительного! Отвага в таком хрупком существе умиляла и восхищала. Впрочем – хоть Гор этого и не сознавал, – его восхитило бы что угодно, и если бы не было ничего реального, он бы это придумал, настолько сердце его было побеждено Алисой. Она не только подарила ему неслыханное наслаждение, не только приласкала. Гор полностью переродился, общаясь с ней. Всё, что бродило в нём и мучило после появления Марии, оформилось благодаря Алисе. Гор понял, кто он, что делает, и главное – что делать этого он больше не хочет, и не будет. Прежде Гор считал Хозяина подонком и сволочью, но ему и в голову не приходило взбунтоваться против него; юноша воспринимал своё подчинённое положение, как данность, неприятную, но неизбежную, а Хозяина – неким всесильным злом, с которым бессмысленно бороться, от которого можно только бежать. Алиса, назвав его ничтожеством, сначала показалась Гору едва ли не еретичкой, и если бы Доктор в своё время не внушил Гору уважение к ней, сказав, что она могла бы сидеть за одним столом с королевой, он решил бы, что она просто наивная дурочка, ничего не понимающая в жизни. Но в данной ситуации Гор считал, что Алиса в любом случае знает о настоящей жизни куда больше, чем он, и не мог ей не верить. И вдобавок, всё как-то очень легко и логично складывалось, поражая самого Гора: как он не видел и не понимал этого раньше?! Конечно, Хэ ничтожество и трус! Именно поэтому он никуда не ходит без телохранителей, которые нужны ему даже наедине со связанным и измученным мальчишкой. И бить девчонок, измываться над ними он заставляет их потому, что иначе им понравится! Ведь это такое блаженство, такой восторг: любить друг друга! Их девчонки, пусть и не такие, как Алиса, но тоже красивые, желанные, молоденькие!

Это было так больно: сознавать, насколько он виноват перед ними всеми, сколько зла он совершил, что Гор, лёжа рядом с Алисой, которая рисовала тоненьким пальчиком какие-то арабески на его груди, прильнув к нему, и рассказывала, как жила в Ашфилде, как училась, какие книги читала, зажмуривался порой и стискивал зубы от стыда, гнева и отчаяния. И что же ему теперь с этим делать?! Как жить, как исправить хоть что-то?!

Но жить было нужно. И не потому, что он боялся смерти! А потому, что теперь у него есть Алиса, и он должен жить ради того, чтобы спасти её. Глупые горячечные идеи: убить Марию, умереть самому – сгинули без следа. Он любил, и любовь требовала: живи! Живи ради нее, ради общего счастья, ради общей свободы. Спасти отсюда себя и ее – вот, что теперь было для него главным.

Впрочем, это-то как раз казалось Гору самым простым. Уже очень скоро, чуть больше месяца осталось, – он станет стражником, выйдет отсюда, и тогда украдёт у Хэ Алису, и они сбегут. И если для этого нужно будет драться – он будет драться; нужно будет кого-то бить – он будет бить! Теперь у него хватит сил на что угодно, потому, что кроме него Алисе надеяться не на кого. Чувство ответственности у Гора было достаточно сильно развито, чтобы он осознал смысл, которого прежде в своей жизни и даже в своей свободе не видел.

– А хотите, я вам спою? – Мурлыкнула Алиса.

– А это чего? – Насторожился Гор. Алиса хихикнула:

– Это не больно!

– А-а, делай, что хочешь, я твой. – Великодушно позволил Гор. – Только не щекоти! – И Алиса тут же, зловредно хихикая, пощекотала его подмышкой закинутой за голову руки.

– А-а-а-а, я же просил! – Притворно зарычал Гор, и девушка залилась звонким, как колокольчик, смехом, отбиваясь от него. Несколько секунд счастливой возни – и они притихли, охваченные новым приступом взаимного желания. За окнами по-прежнему бушевала буря, а здесь, в тишине, слышались только дыхание, звуки поцелуев и сладкие стоны. Алиса была такой маленькой, что Гор, чтобы видеть её перед собой, сел в постели, а девушка оседлала его, очутившись с ним лицом к лицу. Этой позы Гор никогда не видел здесь; она родилась из его нежности к этой девушке, из его нежелания уподоблять её несчастным девочкам из Девичника. Любовь наделила его обострённой чувствительностью к каждому её стону, каждому вздоху и малейшему трепету её тела, позволяющей угадывать, и угадывая – делать всё, чтобы ей было ещё лучше. Алиса поступала точно так же, и, отдавая, они получали столько же взамен – и были счастливы. Испытав свой первый оргазм, Алиса вскрикнула, а потом расплакалась, не в силах объяснить, что с нею. Когда встревоженный Гор всё-таки добился от неё, что произошло, и понял, то сам был потрясён: он думал, что оргазм испытывают только мужчины! Как уж сумел, объяснил это Алисе.

– И вы всегда это чувствуете?! – Вскликнула Алиса недоверчиво.

– Всегда. – Подтвердил Гор, не подозревая, на какую опасную почву ступает. У Алисы замерцали в глазах золотые искры:

– И вы делаете это с другими девушками?..

Всё ещё не подозревая об опасности, Гор брякнул:

– Да каждый день!

– И много их?! – Голос Алисы сорвался, она задышала чаще. Гор насторожился. Считать он умел, правда, только до двадцати. Пока юноша мысленно пересчитывал девушек в Девичнике, Алиса успела закипеть. Оттолкнула его:

– Значит, много?!

– Да ни фига не много! – «Успокоил» её Гор. – Тринадцать всего… – Он хотел сказать, что все они никто по сравнению с Алисой, уверенный в своей простоте, что ей это польстит, но не успел: девушка закрыла лицо руками и разрыдалась. Гор растерялся и испугался, не понимая, что с нею. Слёзы Алисы причиняли ему боль. С женскими истериками он привык справляться с помощью пары хороших затрещин, но это было в прошлой жизни… Да и нельзя было ударить Алису! Она рыдала и отталкивала его, требовала, чтобы он ушёл, твердила, что хочет умереть… Гор терял терпение и самообладание. Ревности, как таковой, он до сих пор не знал; девочки принадлежали им всем одновременно, и при взгляде на чужой секс он чувствовал не ревность, а возбуждение. До сих пор.

В конце концов Алиса озвучила своё горе:

– Зачем вы… мне… – Она чуть задыхалась, словно плачущий ребёнок, – ска… за… ли о… дру…гих?! – И снова заревела, а Гор сдвинул брови, всё ещё не понимая.

– Вы их тоже… солнышком зо… вёте?!

И тут до Гора дошло. Сцены ревности порой закатывал Аресу Янус, единственный содомит в Приюте. Он был влюблён в Ареса, а тот отвечал на его страсть только потому, что любил ласки и поцелуи, а девочек ни целовать, ни ласкать было нельзя. Янус часто ревновал Ареса по поводу и без, к какой-нибудь девочке, гостю и даже к Эроту или Ашуру – без какого-либо повода с их стороны. Сначала Гор развеселился, с некоторой долей тщеславия, но тут, совершенно некстати, ему подумалось о том, что было бы, если бы Алиса занялась любовью с кем-то другим. И замер, впервые ощутив эту нестерпимую боль. Это невозможно было ни представить без боли и ярости, ни пережить. Смех исчез без следа. Гор опустился перед нею на колени, погладил по голове:

– Солнышко… маленький мой человечек, прости меня, а? Я это… ну… дубина конченая. Но ты не думай! Я ведь никогда, клянусь, никогда и это… никого, вообще ни разу так не называл, это только для тебя это, ну, слово.

– Правда? – С надеждой взглянула на него Алиса. Её губы чуть опухли и были мокрыми от слёз, но в отличие от большинства рыдающих девочек, она ничуть не подурнела. Только радужка глаз как-то почернела и расплылась двумя жутковатыми кляксами, делая её взгляд совершенно нечеловеческими и даже… жутковатыми. Гор даже поёжился, впервые подумав: а кто она такая?.. Повторил:

– Клянусь. Я это… с тех пор, как увидел тебя, и не хочу других девчонок, зуб даю!

– Зачем мне… ваш зуб? – Судорожно всхлипнув, вредным голосом спросила Алиса, и Гор засмеялся тихо, чувствуя, что гроза миновала:

– Это пацаны так говорят, когда клянутся.

– Это очень глупо. – Ворчливо огрызнулась обиженная Алиса. – Не ожидала от вас такого!

Гор замолчал, глядя на неё задумчиво и чуть отстраненно. Лицо его стало неподвижным, как маска, и безумно красивым, а глаза, странного тёмно-серого, бархатного, как карандашный грифель, цвета, стали холодными и пустыми, как серые камни. Алиса порывисто обхватила его лицо руками: