Хроники Нордланда. Грязные ангелы

– Она сказала, что там есть, кого спросить. – Кратко сказал Гарет. – А не кого искать. У моих дядек много недругов и среди эльфов; возможно, они что-то знают, но не говорят?

– Насколько я узнал сеньоров эльфов, это маловероятно, патрон. Они не мстительны…

– Эльфы не мстительны?! – Фыркнул Гарет. – Эх, Марчелло, и наивен же ты! ОНИ не мстительны?.. Просто они считают чушью наши поводы для мести. Но если ты в самом деле задел их гордость, или обидел их, берегись! Ты слышал об эльфийском проклятии?

– Не доводилось, сеньор?

– Наша мама была из рода Ол Таэр, рода эльфийских королей, их ещё звали эльфами Белой Башни… Это особая тема, эльфийские королевские башни. По преданию, первыми на Острове очутились Гонна, ледяные эльфы. Остальные эльфы называют их Перворожденными. Они появились прежде всех других народов и рас; между собой потомства они не давали, но с другими эльфами в браки вступали. Таких браков было пять; и наша мама… Она была особенной даже среди них. Она, и её брат Кину, были детьми Перворожденной и сына Перворожденной. То есть, с обеих сторон несли в себе кровь Перворожденных. Она обладала особой силой, особой благодатью. И властью эльфийского проклятия, которое нельзя снять, нельзя превозмочь и нельзя избежать. Эту благодать она могла использовать как угодно, в том числе и проклясть своих врагов. Но она поступила иначе… Вот почему я думаю, что мой брат жив. Я думаю, она отдала свою благодать ему. И умерла ради него. Понимаешь?..

– Вы так думаете, патрон?..

– Смейся, если хочешь, но я уверен в этом.

– Бене, сеньор! Вы знаете, у меня душа поэта, а это очень красиво звучит! Бениссимо! Но разум у меня учёного, и мне сложно в это поверить…

– Ты и в эльфов не верил. – Засмеялся, дразня его, Гарет. – Помнишь, что с тобой было, когда ты увидел мои уши и красный огонь в глазах?!

– О, помилуйте, патрон! – Взмолился Марчелло со смехом. – Мне по сей день стыдно об этом вспоминать!

Гарет перестал смеяться, увидев маяк на мысе Дейл. Нет, это было не то место. Точно, не то… Западное побережье было другим, здесь не было таких скал, только песчаные дюны, поросшие соснами. Но и у эльфов брат не мог быть… Или мог? Эльфы звали их маму Светоч Красоты, её имя, Лара, означало «Возлюбленная». Они считали, что принц Элодисский украл Лару у эльфов, и что именно он виновен в её смерти. Они могли бы отомстить, украв его сына и скрыв его…

«Но маму бы они не тронули. – Напомнил он себе. – А она ни за что не бросила бы меня. Я в это не верю».

На другой день Алиса могла наблюдать повседневную жизнь Приюта, которая показалась ей даже веселее в чём-то, чем её собственная. Парни играли в мяч, много смеялись, раз почти подрались, но как-то весело. Но дальше, прислушиваясь к их разговорам, Алиса поразилась, во-первых, тому, с каким презрением они говорят о девушках, которых, как и говорил Гор, они звали просто Чухами, а во-вторых тому, что не смотря на это презрение, разговоры их вертелись только вокруг этих самых девушек. Они вспоминали такие подробности, что у Алисы кровь застывала в жилах. Она просто не могла поверить, что это реально, что они это делают – и совершенно этого не стыдятся, даже хвастают этим!.. При том она чувствовала – Алиса всегда очень тонко чувствовала людей, – что в целом они вовсе не дурные и не злые, злой среди них был один, по-настоящему злой, от него исходило ощущение опасности, страха и злобы, такие отчётливые, что Алиса боялась взглянуть в его сторону. Почти так же остро она ощущала и их похоть. Если Гор её любил, и его чувство к ней вызывало у Алисы ответное желание, грело её и заставляло гордиться собой, то чувства этих парней были звериными, словно у животных. Они не просто не грели – они внушали страх и отвращение. Они хотели есть, пить, облегчиться и поиметь её – одинаково по-звериному.

Говорили они и о ней, и слушая эти разговоры, Алиса вся цепенела внутри. Они, не стесняясь её присутствия, гадали, сколько раз в день её можно насиловать, чтобы она не «сдохла слишком быстро», и сколько она протянет, и доживёт ли до «следующего Привоза». Причём её смерть, к которой они относились проще, чем к гибели какого-нибудь животного, они считали делом неизбежным и быстрым, и нисколько по этому поводу не переживали. Упрекали Гора, что он взял её – такую дохлую, что не даёт её им сейчас «По разочку только, попробовать!». Вот теперь Алиса стала лучше понимать, куда попала, ощутила вполне ужас этого места. И страшно перепугалась. Защиты от этого места и его жестокости у неё, как она думала, не было… Только Гор. Только его желание, или не желание, защитить её и спасти… Но сможет ли он?.. Алиса смотрела украдкой на него, и чувствовала, что это не обязательно. Если для всех здесь жизнь такой, как она, ничего не значит, станет ли он рисковать своей жизнью ради неё?.. Если встанет перед выбором: заступиться за неё или спастись, какой выбор он сделает?.. Сейчас он её защищает – и то тайно, при всех делая вид, что тоже её презирает… или это не вид?.. Пойдёт ли против всех?.. Алиса внутренне так хорошо представляла себе, как он в последний момент уступает и оставляет её на растерзание, чтобы спасти свою жизнь! И обречённо прощала ему это, и страдала так, словно это уже произошло.

Но если она наблюдала за Приютом, то и Приют – каждый из них в тайне друг от друга, – наблюдал за Алисой. Хозяин и помыслить не мог, что сделал, позволив Приюту взять к себе эту девушку – нет, даже ещё прежде, позволив Гору увидеть её. Он был так уверен в своей абсолютной власти и абсолютной победе, что и не думал об этом. Его ненависть и презрение к женщине были абсолютными и искренними, именно поэтому он не понял, что делает, не разглядел в Алисе опасности, как разглядел бы любой мало-мальски нормальный мужчина, как разглядел даже Доктор, содомит и извращенец, но ещё способный видеть.

Алиса, хрупкая и нежная, была наделена той силой, которая позволяет нежному побегу растения взломать каменную плиту; в ней были сила и власть женственности, которые торжествуют даже там, где все другие силы терпят полный крах. Она была воплощенная женственность, прелесть, чистейшая, как капля росы, и это было то, чего помрачённый ненавистью гений Хозяина не заметил и не просчитал. Если бы он мог это увидеть, он ни за что не допустил бы её в Сады Мечты, даже на сутки, даже на час… Но в злобной гордыне своей он был так уверен в себе, что и не подозревал, что в сердце мира его мечты происходит чудовищное кощунство.

Проявилось это в то же утро, когда Эрот вывел Алису из стойла, чтобы помочь искупаться, сводить в нужник и покормить. Гор осмотрел её синяки, заявил, что сегодня использовать её ещё рано, и Алису оставили на соломе, с куском пирога, чашкой творога и кружкой молока. Она сидела тихонько, не поднимая глаз, страдая от откровенных замечаний на её счёт; Гор позвал всех играть в мяч и заниматься, и стало ясно, что Приют неведомым образом изменился в считанные минуты. Все они вдруг начали рисоваться друг перед другом и неудержимо хвастать; Гор поднял жердь, на одном конце которой повисли Локи и Янус, а на другой – Арес и Эрот, и покрутил её, рисуясь своей силой, но так же выпендривались и другие, что привело к ссоре, и, в итоге, к стычке, в которой закономерно победил Гор – просто раздал тумаков. Но прежней покорности в Приюте не осталось. Его победа неожиданно обозлила Локи и даже добродушного Ареса, и они начали качать права.

– Страх потерял, огрызок?! – Обрушился на Локи Гор, тот огрызнулся, и получил страшный удар под дых, который на время вывел его из строя. Но Арес заслуживал другого обращения.

– Ты это, Гор, ты давай по справедливости. – Сказал он. – Никто ничего не сделал, чтобы ты вот так. Мы ведь можем и сдачи дать.

– Ну, дай. – Гор чуть сощурил длинные эльфийские глаза, блеснувшие опасным красным огоньком.

– Ты вожак.

– А ты забудь на время, что я вожак, и дай. Чтобы потом таких вопросов не возникало.

– Я могу, Гор.

Гор смерил его взглядом.

– Можешь. – Согласился спокойно. – Вот и выясним, насколько удачно. Если справишься со мной, Приют твой.

Зачем он это сказал, Гор и сам не знал; но он очень остро ощущал присутствие Алисы и не мог допустить, чтобы в её сердечке появилась хоть тень сомнения в нём. Чего он не знал, так это того, что так сейчас чувствовал каждый в Приюте. Не смотря на свою вынужденную испорченность и жестокость, они всё равно оставались молодыми мужчинами, и присутствие юной, прекрасной и бесконечно желанной девушки взрывало их привычки и ломало предубеждения, превращая их в обычных парней, мечтающих ей понравиться – хоть они и сами не осознавали этого. Это проявлялось уродливо в их изуродованных душах; они действовали, как умели.

– Без обид, Гор. Чтобы потом, кто бы ни победил, было всё нормально.

– Кто бы ни победил? – Повёл бровью Гор. – Ну-ну.

– Ты сильнее, я знаю. – Арес вышел в центр мгновенно образовавшегося круга. – Но и я не слабачок.

– Болтать долго будешь? – Ощерился Гор, и Арес молча бросился на него.

Они не владели никакой техникой боя, и это была просто драка, ожесточённая и яростная – на них смотрела девушка. Так в Приюте ещё не дрались! Они били в лицо, в пах, под дых, защищались, увёртывались, сплетались, падали на пол, мутузя друг друга, пачкаясь в крови друг друга, под свист и вопли остальных. Алиса сидела, ни жива, ни мертва. Она никогда не видела не то, что драк – простых ссор! Ей казалось, что происходит что-то ужасное, непоправимое, но вмешаться, кинуться к Гору не смела, помнила его просьбу. К тому же, победил Гор быстро – скрутил Ареса, придавил коленом его шею, заломив руку, сплюнул кровь с разбитой губы:

– Ну, что, я победил? Или ещё?

– Победил… Пусти! – Прохрипел Арес, побелев от боли в вывернутой руке. Сила в руках Гора была страшная. Тот встал, помог встать Аресу, обнял его, похлопал по спине:

– Без обид. Иди, купайся. – Победно взглянул на остальных:

– Может, кто-то ещё думает, что одолеет меня?

– Вместе мы по любому тебя от..здим! – Не сдавался Локи.

– Что, хотите попробовать?

– Нет. – Сказал Эрот. – Не хотим. Арес самый сильный из нас после тебя; а всем вместе – это не честно.

– Сопля эльфийская! – Сплюнул Локи.

– А ты вонючий дайкин! – Не остался в долгу Эрот. – У тебя даже волосы растут, как у дайкина!

Ещё миг – и вспыхнула бы новая драка, но Гор сразу её пресёк, пообещав вломить и волосатым, и лысым. Он наконец-то почувствовал неладное, и, хоть и не понял его причины, понял, что необходимо принять меры.

Мера у него на этот случай, как и на любой другой, была одна: Девичник. Оставив Алису запертой в стойле, они отправились туда, вымещать на несчастных девчонках свои стрессы. Гор сразу же подошёл к Длинной. Теперь в его интересе к ней был и расчёт: если ему нравится такая, то кому придёт в голову, что он неравнодушен к Алисе? Очень красивые, они были совершенно разными, и одна исключала другую. Длинная была крепкая, ладная, с небольшой грудью, плоским животом, крепкими ногами, золотистой кожей, высокая, сильная. Алиса была маленькая, тоненькая, но с хорошей, развитой грудью, с чувственно обозначенным животиком, тоненькой талией, пышной попкой, мягкой сливочной кожей, мягкая и нежная даже с виду. В Марии были вызов и дерзость, которых не видно было в Алисе; агрессия, которой в Алисе не было вовсе. Выбирая одну, как мог Гор выбрать другую? Он сознательно подставлял эту девушку, понимая, что делает, но не в силах поступить иначе. Ради Алисы.

Странно, но Гор хотел Марию едва ли не так же, как Алису. Остальные девчонки вообще утратили для него свою привлекательность, но Мария возбуждала по-прежнему. Гор даже думал, что если бы не Алиса, он, наверное, влюбился бы в неё. Он уважал её. Проявляя жестокость, Гор всё время остро чувствовал их духовное родство, и мучился этим чувством страшно. Впрочем, когда её имели другие, никакой ревности он не ощущал, это только возбуждало его ещё сильнее, как и прежде. А вот думать о том, что Приют будет прикасаться к Алисе, было невыносимо… Оставив своих развлекаться, он пошёл, как обычно, за едой для Конюшни и Приюта.

Юго-восток Элодиса формально назывался Дуэ Сааре, по имени когда-то существовавшего здесь эльфийского королевства, но сами жители и особенно жители других областей Нордланда звали эти места Южными Пустошами. В самом деле, по причинам, которые я уже упоминала, пустошей здесь было много. Самые большие назывались Пустошь Старого Короля и Пустошь Злого Глаза. Лесов здесь было мало, и те, которые по праву могли называться таковыми, находились на севере Пустошей, у границ Элодисского леса. Почти у самой границы, в густом еловом лесу, находился небольшой городок, Лосиный Угол, куда и приезжал, – формально, – граф Кенка, когда вообще ехал в эту сторону, поскольку в маленьком монастыре святой Анны Кемской, славящемся строгостью устава, жила его единственная дочь, семнадцатилетняя Анастасия Кенка. Девушку строгий и славящийся благочестием и аскетизмом отец не баловал: одевалась дочь одного из знатнейших вельмож Острова, прямого потомка правой руки Бъёрга Чёрного, Торда Железная Рука, как и все послушницы монастыря, в унылую форменную одежду, питалась постной монастырской едой. Девушка была не особенно красивая, хоть и не уродина; просто несколько блёклая, лишённая ярких красок: светлые, какие-то серые, волосы, брови, ресницы и даже глаза. Если бы эту девушку кто-нибудь постарался приодеть, и хоть как-то украсить, она была бы даже не дурна, хоть и слишком худа, сутула и – хоть это казалось всем окружающим невозможным, – запугана. На глазах Анастасии, тогда ещё четырнадцатилетнего подростка, отец насмерть забил мать за ничтожную провинность, а до этого она не раз видела, как он избивает её, слуг, служанок, детей. Анастасия панически боялась отца. Сама она, кстати, отнюдь не была овечкой. За драки с другими девушками её наказывали, а хуже того – сообщали отцу, и Анастасия старалась держать свои наклонности при себе, но они всё равно проявлялись, так или иначе. Анастасия испытывала болезненное влечение к уродству, боли и смерти. Она любила оторвать мухам или другим насекомым крылья и часть лапок, и долго, часами, завороженно наблюдать, как они пытаются ползти. Любила поджигать насекомых и мышей, и смотреть, как они корчатся и агонизируют. Любила смотреть, как режут животных на кухонном дворе, смакуя подробности агонии. Любила рассматривать раны и увечья, как свои, так и чужие. Любила расчёсывать свои болячки и рассматривать всё, что при этом происходило, выделялось и оставалось… В общем, она была странной девушкой. Молчаливой, погружённой в себя и какие-то свои мысли, никому не ведомые, и уж тем более, её отцу, который, приезжая к ней только лишь затем, чтобы прикрыть этими визитами свои приключения, компенсировал это такой суровостью, что даже благоговевшие перед ним монахини порой тихо роптали про себя: всё таки, Анастасия его родная дочь, отпрыск его якобы обожаемой супруги! Приезжая, он вызывал к себе девушку, ставил перед собой и форменным образом допрашивал её, сверля взглядом прозрачных бешеных, как у хищной птицы, глаз. С братом, герцогом Далвеганским, они совершенно не были похожи. Герцог был толстяк с крупными чертами мясистого лица, с большим носом картошкой, с толстыми вечно влажными тёмно-красными губами, с сонными тёмными глазами, неожиданно красивыми, с длинными ресницами. Кенка был мужественный, поджарый, даже сухопарый, с волевым лицом, необычайно некрасивым из-за давнего уродства: у него был так перебит нос, что переносицы словно бы и не было вовсе, и эта значительная часть графского лица напоминала какой-то гротескный клюв. Губы у него были очень тонкие и бледные, подбородок сильно выдавался вперёд. Глаза навыкате, очень светлые, почти бесцветные, с точками зрачков, вкупе с носом превращали лицо Кенки в маску какого-то сбесившегося фанатика. Но многие женщины, во всяком случае, пожилые монашки монастыря святой Анны, находили это лицо мужественным, волевым и очень привлекательным, и очень волновались во время его визитов.

В этот раз Кенка прибыл с новым армигером: шестнадцатилетним мальчиком, таким красивым и румяным, что взволновались и молоденькие монашки и послушницы. Пока юноша ждал во дворе, с очень гордым видом держа оружие и вещи своего господина, все до единой девушки и молодые женщины монастыря под самыми разными предлогами ухитрились пройтись по галерее вокруг двора, а самые отважные и привлекательные – и пробежать через двор. Вэл Эльдебринк провожал их весёлыми глазами, улыбаясь так ярко и жизнерадостно, что девушки, поймав его взгляд, не сдерживались, и кто прыскал, прикрываясь рукавом, кто краснел и хихикал, но никто равнодушной не остался.

Вэл был необычайно горд своим статусом. Он восхищался Кенкой, граф был его кумиром. Быть его оруженосцем – что могло быть почётнее?! Вэл по-мальчишески был уверен, что все смотрят на него и все знают, что он – армигер великого графа Кенки, и все же или завидуют ему, или восхищаются, и уж точно – уважают. На девушек ему было очень любопытно взглянуть, как любому его ровеснику, но больше всего ему хотелось увидеть дочь своего кумира. Эта девушка для него уже, заочно, была окружена неким ореолом, и окажись она даже страшной, как чума и мор, Вэл нашёл бы в ней свои достоинства. Но Кенка вывел во двор довольно симпатичную, застенчивую, молчаливую девицу, и милостиво познакомил их. Ему необходимо было как-то отделаться от мальчишки, на время, пока он ездит в Найнпорт, чтобы лишний раз убедиться, что Драйвер не обманывает его; и он придумал: предложил Вэлу погулять по городу с его дочерью.

– Никому другому я своё главное сокровище не доверил бы. – Торжественно сказал он, взяв в обе свои ручищи узкую вялую ладошку своей дочери. – Но ты, Вэл, оправдаешь моё доверие, я в этом уверен! Погуляйте, сходите в церковь, развлекитесь. Дурного я от вас не жду.

– Можете на меня положиться! – Весело ответил Вэл, счастливый и гордый оказанной честью так, что аж засветился весь. Он, наверное, единственный в окружении графа не боялся его и всецело в него верил. И граф, известный своей жестокостью, мстительностью и злобой, не терпевший малейшего признака фамильярности, был так тронут этой мальчишеской верой и влюблённостью, что относился к Вэлу почти мягко. Во всяком случае, многое ему спускал. Мальчишка осмеливался даже шутить с ним и порой дерзить, но при там его неизменная почтительность и даже благоговение смягчали суровое сердце графа, и он прощал ему даже дерзости. Оставив ненужного свидетеля в Лосином Углу, граф помчался в Найнпорт. Он знал, что Драйвера там ещё нет, но и не собирался с ним встречаться. Ему нужны были или Барр, или Гестен, и последний – предпочтительнее. Барр, эту гнусную ведьму, граф боялся, бесился из-за этого, так как бояться бабы ему было вдвойне противно, и ничего не мог поделать: Барр была реально сильна. Кенка был один из тех, кто напал на кортеж Лары Ол Таэр и перебил людей и эльфов, сопровождавших её. Он очень хорошо помнил, на что была способна эльфийская луа, и при воспоминании об этом у него до сих пор противно сжималось что-то внутри. И так же хорошо он помнил, что победить эльфийскую ведьму смогла только Барр.

И как она это умела?.. В Белозёровке граф решил поменять коня, остановился возле постоялого двора, отдал необходимые распоряжения, вошёл внутрь, и вуаля! Ведьма тут как тут, сидит за лучшим столом, с кислым видом жуя какую-то траву. В своём показном благочестии Барр переплюнула даже его самого. Кенка соблюдал все посты, Барр же постилась всегда. Вот и сейчас она угощалась квашеной капустой, водой и чёрным хлебом, сука постная. Кенка, который сам так всегда делал, уверен был, что наедине с собой, в своём проклятом особняке, ведьма жрёт от пуза… А может, и нет – вон, какая тощая. Бряцая шпорами и шумно дыша из-за травмы переносицы, Кенка уселся напротив, по-рыцарски, отставив одну ногу и упершись рукой с перчатками в колено. Смотрел, внутренне свирепея, как ведьма, не торопясь, прожёвывает капусту, с омерзительно-благочестивым видом утирает губы – кстати, бледные и узкие, – крестится, потупив змеиные свои зенки, и наконец соизволяет взглянуть на него.

– Не ожидал, – фыркнул Кенка, – увидеть ваше гадючество прям здесь.