Корона из перьев

Вероника прошла мимо сестры, задев ее плечом, обратно к двери. У порога она чуть не остановилась. Ее трясло, но она стиснула зубы и заставила себя войти.

В глазах плыло от непролитых слез, но своего питомца Вероника видела.

Ксепира.

Яркого окраса птица не утратила: все те же огненно-красные перья и клюв цвета осеннего золота, – но, мертвая, она как будто сделалась меньше.

Обойдя тельце на полу, Вероника бросила поленья в очаг. Взметнулись искры, поднялось облако пепла, и Вероника глубоко вдохнула.

«Это еще не конец», – сказала она себе.

Подбрасывая дрова в огонь, Вероника услышала за спиной шаги. На Вал она внимания не обратила, только ворошила угли и поленья, чтобы огонь занялся быстрее и ярче.

Майора обучила ее многому и заодно рассказала, как воскресают фениксы. Эти птицы живут вечно, если только их не ранить смертельно. Те же из них, кому опостылела жизнь, выбирали огненную смерть – или воскрешение.

Майора рассказывала, что старейшей самке феникса было по меньшей мере лет двести.

– А то и больше! – восторженно добавила бабушка. – Она просто однажды объявилась. Ее разум был закрыт, что твоя крышка люка. Ни имени, ни хозяина. Такого длинного хвоста, как у нее, не знали летописи, и потому никто не мог точно определить ее возраста. Впрочем, она уж точно была постарше империи. Только вообрази, что ей довелось увидеть и пережить. Кто знает, может, она застала Темные дни, еще до появления королев и самого времени – когда Азурек призвал первых фениксов на сражение с Ноктом и его нескончаемой ночью, дабы принести в этот мир свет.

– Аксура и Нокс, – поправила Вал. Она поднялась со своего места в темном углу хижины и присоединилась к ним у огня. Истории майора рассказывала по ночам, когда стихал шум в суетной Теснине. Бабушка была обучена целительству, и днем через черный ход к ним приходили посетители: приносили сплетни, покупали мази и порошки.

– Тебя выдает твое крестьянское воспитание, старуха, – продолжила Вал. Ее голос сочился высокомерием. – Вельможи из долины присвоили себе наших богинь и сделали их мужчинами, как им удобнее. Аксура – солнце на небосклоне, она – свет и жизнь, крылья и пламя, а фениксы – ее земные дети. – Вал сняла с полки кувшин с водой и вылила его в очаг. Огонь с шипением погас, и комната погрузилась в темноту. – Нокс – не просто ночь и тень… Она – бездна, она – погибель, конец всего.

– Что с ней стало? – шепотом спросила Вероника, когда Вал удалилась в сторону и задумчиво замолчала. – С тем старым фениксом?

В присутствии Вал бабушка умолкла и застыла, но вот в ее глазах снова зажегся огонек.

– Говорили, что ее хозяин умер молодым, и потому она воспитывала малых птенчиков. Когда разразилась Война крови, многих ее воспитанников перебили. Она сражалась за них, отбиваясь клювом, когтями и пламенем, но спасла не всех. После скрылась, и никто ее больше не видел.

– Умерла? – спросила Вероника. Ей было жаль, что история завершилась так.

– Или переродилась? – ответила вопросом на вопрос майора, и ее старое морщинистое лицо приняло загадочное выражение. – Есть воля – будет и возможность, Вероника. Не забывай.

«Возможность».

Почти все, что Вероника знала о перерождении, она почерпнула из мифов и историй вроде той, что повествовала о фениксе, любившей малых птенчиков. Впрочем, воскресали фениксы всегда одинаково: эти птицы рождались из огня и пепла, в огне и пепле они и перерождались. Суть этого принципа Вероника понимала: идея равновесия в последнее время преследовала ее в снах. Смерть в обмен на жизнь.

Фениксы воскресали, питая пламя погребальных костров собственной смертью – как и свою новую жизнь. Правда, делали это еще при жизни. А Ксепира умерла…

Это еще не конец.

Веронике придется самой развести огонь и поддерживать его ночь напролет. Когда ждешь птенца, пламя должно жарко гореть под яйцом двенадцать часов кряду. Оставалось надеяться, что и с погребальным костром все так же.

Положив в очаг все поленья, какие были, Вероника принялась искать еще топлива. Добавила плетеную корзинку, свернутый матрас и даже ставни. Вынесла за дверь тяжелый горшок с рагу и выплеснула из него содержимое: разваренные овощи разлетелись по утоптанной земле. Подобрала кусок мяса, который Вал бросила в варево для вкуса. Обжигая пальцы, вернулась с ним в хижину и кинула в самое сердце огня. Прибавила к этому остальные кости, собранные в ночь, когда вылупилась Ксепира, и которые Вал сочла недостойными, а еще осколки второго яйца – того феникса, что так и не родился. Вал велела их выбросить, но Вероника, расчувствовавшись, завернула останки в тряпку и спрятала на подоконнике за сломанными ставнями.

Щеки Вероники разрумянились и горели, волосы прилипали к потной шее.

Приподняв отяжелевшие прядки, Вероника отыскала косицу, которую заплела недавно. Под взглядом Вал она схватилась за солдатский нож и безжалостно ее отрезала. Бросила в огонь – вместе с последними скорлупками.

Последними частичками жизни.

Она боялась, что этого не хватит, хотя разум подсказывал, что достаточно уже одного только тела Ксепиры. Смерть в обмен на жизнь. В огонь, чтобы из яйца вылупилась Ксепира, пошли десятки костей, а хватило лишь на одного птенца. Но куда больше Веронику волновало уходящее время: чем сильнее остывало тело феникса, тем меньше оставалось шансов на воскрешение.

А она должна была преуспеть.

Вероника еле заставила себя положить безжизненное тело Ксепиры в костер. Она вспомнила момент, когда феникс только родился и встал, нисколько не обжигаясь об угли. Однако сейчас тельце птицы занялось мгновенно, как сухая бумага. Глядя, как пламя охватывает распростертые крылья, поджатые лапки, Вероника чуть не задохнулась от отчаяния.

Это был ее питомец. Боль Ксепиры – и ее боль, но сейчас жгучая скорбь внутри принадлежала только Веронике.

Все это время Вал стояла у стены. Она не произнесла ни слова, не задавала вопросов и не указывала на ошибки. Славно. Хватит с Вероники ее советов.

Опустившись на колени, она уставилась в пламя.

Это еще не конец.

* * *

Солнце село. Занялся рассвет.

Наступил день.

Тени ползли по полу, а светлое небо за окном покрылось синяками наступающих сумерек.

Вероника поддерживала огонь вот уже двенадцать часов. Они грозились перейти в сутки: сжечь пришлось все, до последней щепки.

И когда угасло пламя, вместе с ним потухла надежда.

Вероника мерзла. Холод пробирал до костей. Тепло, что согревало ее всю ночь и день, развеялось. Осталась горочка золы, хлопья которой колыхал вечерний ветерок.

Слезы больше не текли, а в глазах было так сухо, что Вероника подумала, что больше никогда не заплачет. Веки зудели, опухли и отяжелели от усталости, но Вероника продолжала смотреть перед собой.

Смотрела до тех пор, пока не погас последний тлеющий огонек. Внутри нее что-то отозвалось – какая-то потерянная частичка души, которая уже никогда не вернется.

«Неужели вот он, конец?» – подумала Вероника.

Столь же пристально, как она следила за костром, Вал следила за ней самой.

Она положила руку сестре на плечо и хотела уже что-то сказать…

Вероника рывком отстранилась и собрала вещи. Она ощущала себя неживой и оторванной от мира. Тело онемело, но не из-за холода снаружи, а из-за холода внутри.

– Вероника, – ровным тоном окликнула ее Вал. – Поговори со мной.

Вероника словно не слышала. Натянув теплые кожаные сапоги, они сняла с крючка у двери плащ.

– Ксе Ника… я нужна тебе. Не надо глупостей.

– Не нужна ты мне, – отрезала Вероника хриплым от дыма голосом.