(Апокалипсис всегда)

– Слушай, Сид. А… зачем такое вообще делать?

Сид отвернулся от компа и хлебнул деловито (кофе был бесконечный):

– Помнишь у Славы КПСС тречок «Алёша Карамазов»?

– Э… – Будимир подвис.

(– Просто скажи «да».)

– Да, конечно. – Будимир подобрал ноги и сел недо-йогом.

– ЛЁ-НЯ! – раздалось через стенку.

Они посидели и помолчали, внимательно слушая как компьютер жужжит.

– Ну вот, и там были следующие слова, – продолжал Сид, – «Она сквиртит мне на крестик – это Божия роса». Если мы поставим этот тречок твоим братиям по монастырю – естественно, они скажут: это хула. Но если разгонять – концептуально – это бунт против бездуховного формализма. Помнишь – ещё у Славона: «Да в церкви фраер учит верить в пахана»? Хан Замай в этом плане идёт ещё дальше – он внатуре «гениален и бездарен»… Ну короче – смысл в том, чтобы максимально себя дискредитировать как кумира, потому что палец указующий на луну не есть луна. Или в Евангелии: «Ибо пришёл Иоанн, не ест, не пьёт; и говорят: в нём бес».

Будимир ещё на середине схватился за подбородок, закрывая по-ловину лица (довольно удобно: и рта не видно, и вид задумчивый).

– А эти иконы… – проговорил Будимир, – они… Ну – не опасные?

– Да не, ваще детский сад: они ж тоже в Духе писаны, просто по другим канонам. А так, бодрая движуха, чётенько прикалываются – респектуха и вообще зигую. Явно выкупают, когда в церкви бес завёлся. Это ж всё от Никона – как тремя перстами-то креститься начали, так и пошли шашни англосаксонские. И правильно Екатерина масонские ложи запретила…

– ЛЁ-НЯ!!

Сид опять замолчал (но сделал вид, что так и собирался):

– Ну а пока я тому чувачку пишу, зацени мой новый тречок. Это вкусно.

– Ну. Можно, – пожал плечами Будимир.

Из колонок зазвучал качовый биток (переделанный Вивальди):

Хуета хует – всё хуета,

Пиздопляска, ебать! Сука-бля…

Поначалу Будимир смеялся как ребёнок и смеялся, – но скоро перестал: текст делался всё более телесным, всё более пахучим – в какой-то момент даже служебные слова стали все матерные… (Главный герой – этакий Фауст – сходится с некоей Сисей, с которой он обсуждает смысл жизни и занимается ещё другими вещами. Вдруг объявляется бывший Сиси, «Какой-то Похуист»: начинаются прения, увещевания, бычка, затем драка, побег Сиси со своим бывшим и плач этого Фауста. Герой объявляет, что с тем же успехом может и «сам себя», – но всё же видит, что и на этом пути не избежать разочарований.) Заканчивался трек словами:

Ай, бля!

Из пизды в пизду.

– Ну как? – Сид тем временем успел сходить на балкон и подкуриться: он развалился в кресле, улыбаясь толстыми губами.

– Э-э-м… Интересно, конечно. Но тебе не кажется, что мата слиш…

– Ну это, короче, о невозможности высказывания. – Сид поправил очки (готовый к новым разгонам). – Первобытная основа поэзии такова: автор, через определённые гештальты, обосновывает своё существование как поэта, творящего стих. Банальный пример: я читаю рэп о том, как я читаю рэп. То же самое и у Гегеля твоего. Но если раньше было – «посмотрите, какой я крутой», то теперь это – «посмотрите, пожалуйста, я существую».

Будимир внимательно держался за подбородок.

– Я не то чтобы силён в этих вопросах, – сказал он, заметя паузу, – но…

– …И надо постоянно выкручиваться, находить спуск к действительности, потому что народ тёмен. Помнишь, у Христа постоянно переспрашивают, что эта притча значит, а что эта?.. Амитабха, фу!

Собакен (с какой-то тайной целью) ткнулся в носок Будимира, но тут же отскочил и уселся смирно на полу.

– Это не значит, что невозможно работать в Духе, – продолжал крутить бороду Сид, – поэтому я и советовал тебе заняться иконописью. Но в своей основе искусство – даже самое самоотверженное – всё равно содержит утверждение эго. В этом плане оно чётко служит Аполлону, то есть, Сатане.

– Зачем он всё это говорит? – прошептал Будимир в руку.

(– Это твой друг, а не мой.)

– Но он же не существует!

(– Как и ты – если что.)

Тут Сид резко встал и внимательно наклонился к Будимиру (Муцураев на футболке подмигнул):

– Н-да… И ассиметрия, и круги под глазами… – Он поправил очки. – В тебе бес сидит, Будимир, ты в курсе?

– Э-э-э… – Будимир отвёл взгляд в сторону: с розовым, шершавым языком – улыбался собакен Амитабха.

– Да ты не ссы – бывает, чё. Хочешь, изгоню? Я по-бырому.

– Я, честно говоря, даже не знаю…

(– Ты соглашайся. Прикольно будет.)

А Сид уже полез в ящик – гремя, он достал распятие и палестинскую свечу (из тонких-тонких свечечек – пучком). Будимир почувствовал себя лягушонком на операционном столе (на очень странном столе).

– А ты… когда-нибудь делал это? – спросил он.

– Последний раз – год назад. – Сид поджёг свечу. – Да секта одна была: всё по методичке – экзальтация, отжим бабла. Ну, мы с другом пару раз сгоняли – видим, техникой индусской им хреначат визуализацию Кундалини: люди приходят, их прёт, хочется ещё, они идут снова… Так, я сейчас – ещё один водничек опущу…

– ЛЁ-НЯ!!! – раздалось с кухни, уже совсем невыносимо.

– Ща, я по-бырому. Ты подержи пока, помолись, там. – Лёня вручил Будимиру свечу.

Но дверь уже открылась – перешагнув тряпку, появилась седеющая женщина с усталыми глазами: из-под серого халата с бегемотиками белели венозные ноги.

– Здравствуйте… – промямлил Будимир, сжимаясь.

(– Мария Владимировна.)

–…Мария Владимировна, – прибавил он и вцепился в свечу покрепче.

– Ага, тебе тоже привет. – Она переметнула взгляд на сына. – Лёнь, мне сколько кричать? Холодильник помоги оттащить, а потом играйтесь.