Судьба советского офицера

– Понимаю, что хочется, но постарайся не навредить. Не ошибусь, наверное, если скажу, что есть во всём этом какая-то твоя личная тайна, – сказал Посохов. – Не зря её муж на тебя смотрит, как удав на кролика. Неспроста это.

– Тайна? Да, тайна есть и, видимо, не только моя. Мне обязательно нужно поговорить с Катей, что бы тайну эту раскрыть, – решительно заявил он.

– Точно ли нужно? – усомнился Посохов. – И что ты ей скажешь?

– Сказать есть что, а точнее есть, что спросить, – сказал Теремрин.

– Тогда подумай хорошенько, как это сделать, пока по горам бродить будешь, – посоветовал Посохов и ещё раз напомнил: – Здесь, главное, не навредить. А я попробую определить, когда она и на какие процедуры одна ходит… Так-то, наверное, они повсюду вместе.

– Да, пожалуйста, сделай это, – попросил Теремрин и прибавил: – Ну, я пойду…

Маршрут терренкура начинался от фонтана «Каскад» – нескольких фонтанов, расположенных уступами, с мостиком, переброшенным через искусственный водопад, под которым была устроена подсветка. По вечерам водяные струи переливались в лучах разноцветных прожекторов, завораживая и умиротворяя мягким шелестом воды. Днём фонтан дарил прохладу, орошая при порывах ветерка прохожих мелкими капельками воды, долетающими до бетонной дорожки и до скамеечек, что стояли в тени ветвистых кустарников.

От фонтана дорожка терренкура вела к радоновой лечебнице, оставляя её слева, а далее бежала по отрогу «Машука», мимо Эоловой арфы, которая оставалась справа. Затем терренкур проходил мимо санаториев «Родник» и «Ласточка», что в районе, именуемом Провалом, далее – над самым этим знаменитым «провалом», после которого следовал ещё один крутой подъём к санаторию имени Кирова, принадлежавшему в ту пору 4-му Главному управлению. Там отдыхала партийная элита. И, наконец, после санатория Кирова, большая часть маршрута пролегала по лесу. Чуть ниже узенькой асфальтовой дорожки терренкура, была проезжая дорога, въезды на которую у санатория Кирова и у места дуэли Лермонтова перекрывали шлагбаумы.

Воздух на том участке настолько чист, что стоило проехать какой-то машине или мотороллеру с прицепом, допущенным по хозяйственным делам, пахло выхлопными газами отвратительно и резко, чего мы не замечаем в загаженных городских квартирах.

Спокойным, но не слишком медленным шагом Машук можно обогнуть часа за полтора. Теремрину спешить было некуда. Немногие процедуры, на которые он согласился под давлением врача, успел принять до завтрака. До обеда было ещё долго. Так что он не спешил. Тем более никто не мешал, ибо на терренкуре праздно шатающихся не встретишь: каждый там занят своим конкретным делом – ходьбой, которая называется лечебной, но к тому же ещё и очень приятна. Где ещё заставишь себя пройти вот так десять километров, да ещё вдыхая аромат живописного леса.

И Теремрин, словно околдованный пьянящим этим ароматом, окунулся в воспоминания. Они возвратили его в тот давний, но памятный отпуск. Он вспомнил, как после вальса, который получился у них с Катей особенно удачно, они уже не пропускали ни одного танца.

На вопрос, как её зовут, она ответила:

– Катерина…

Тогда и он ей в тон сказал:

– Димитрий!

Именно: Димитрий. Так это имя звучало в давние века.

– А отчество? – спросила она.

– Можно просто Дима, – разрешил он и спросил в свою очередь: – Вы здесь отдыхаете, в нашем военном санатории?

Говоря, «вы», он имел в виду её с родителями, но она не преминула заметить с усмешкой.

– Так мы будем на «вы»? Чтоб не сожалеть: зачем мы перешли на «ты»?

Ответить он не успел. Снова был вальс, и снова она словно парила в трепетном и лёгком его объятии.

Потом она призналась, что давно уже заметила его и сразу выделила из массы отдыхающих. Она попросту умиляла своей ещё по-детски наивной откровенностью. И Теремрин стал уже подумывать о том, что ему бы не хотелось ограничить знакомство с нею только одним лишь этим вечером танцев. И хотя он понимал, что перспектив для продолжения знакомства не так уж и много, решил пустить всё по воле волн.

Скорее всего, родители позволили ей лишь потанцевать, а вовсе не знакомиться с кем-либо. И всё же решил попробовать понравиться и им. Размышлять осталось недолго. Объявили последний танец. А последним танцем в Пятигорском военном санатории много лет неизменно был вальс. Ансамбль заиграл, и толпа так называемых «танцоров», способных воспроизводить на танцплощадке лишь бессмысленные движения под ритмы «западных джунглей», ринулась к выходу. Теремрин же подчёркнуто красиво и чётко увлёк в вихрь вальса свою юную партнершу, старательно ограждая её от случайных столкновений с зеваками, и с особым удовольствием отбрасывая корпусом тех, что оказывались в полосе танца. При этом он не забывал извиняться перед теми, кто попадал под сильный удар его плеча.

Катя быстро поняла, что столкновения и извинения эти не случайны, и это очень забавляло её. Держал он её крепко, заслонял собою надёжно, и от этой надёжности, от чарующей музыки, от мелькания разноцветных фонариков, от всего этого неповторимого санаторского сумбура, ей было особенно хорошо. Теремрин чувствовал, что ей хотелось танцевать ещё и ещё, но музыка оборвалась, и ведущая пригласила всех на следующий танцевальный вечер.

И вот наступил ответственный момент: они с Катей подошли к её родителям. Странно, но Теремрин почувствовал даже некоторую робость, знакомясь с ними. Ему вдруг очень захотелось понравиться им, но он стал опасаться, что этого не получится.

Катин отец был высок, статен, худощавым его назвать было нельзя, но и излишней полнотой он явно не страдал. Маму Теремрин разглядеть, как следует, не успел, хотя всё же отметил, что она весьма недурна собою.

– С благодарностью возвращаю вам вашу несравненную дочь, – сказал Теремрин. – Давно так хорошо танцевать не доводилось.

Отец сказал уверенным, твёрдым голосом:

– Владимир Александрович.

– А это Дима, – опередив Теремрина, – сказала Катя.

Отец строго взглянул на дочь и произнёс:

– Дмитрий?..

– Николаевич, – молвил Теремрин.

– Маргарита Владимировна, – указав на супругу, прибавил отец Кати.

Наступил тот момент, от которого зависело очень многое. Если бы Владимир Александрович откланялся и увёл жену с дочерью, никаких шансов у Теремрина не осталось бы, ведь танцы не всегда являются поводом для продолжения знакомства. Но Владимир Александрович протянул руку. Рукопожатие было крепким. Теремрин ощутил мужественную силу и попытался определить воинскую специальность отца Кати. Не определил. Зато услышал в свой адрес.

– Лихо танцуете, молодой человек. Лихо. Чувствуется тренировка. Санаторская? Но почему отдыхаете один?

– Потому что один… Холост. А тренировка с суворовского училища, – пояснил Теремрин. – Только там, наверное, теперь и учат танцевать.

– Так вы бывший суворовец?

Теремрин хотел возразить, но не успел, поскольку отец Кати поправился сам:

– Знаю, знаю, что бывших суворовцев не бывает. Знаю и то, что вы друг друга меж собой кадетами зовёте…

– Мой брат, между прочим, в суворовском училище учится, – вставила Катя. – Вот он будет рад!

– Чему? – спросил Владимир Александрович, которому явно не понравилось столь откровенное заявление дочери.

Теремрин почувствовал лёгкое волнение, но решил не сдаваться. Надо было скрыть своё желание продолжать знакомство, но оставить возможность хотя бы какого-то общения с Катей. Он удивлялся самому себе, удивлялся, что вместо того, чтобы оставаться независимым на весь срок отпуска, пытается втянуться в отношения, которые не сулят того, чего сулят встречи с курортными львицами, коих всегда предостаточно в военных санаториях. И тут неожиданно разрядила обстановку мама.

– Спасибо вам большое, что потратили на Катерину целый вечер. А то ребёнок наш совсем истомился с нами на привязи.

– Что вы? – Возразил Теремрин. – Я этот вечер вовсе не потерял. Напротив.

– Не пора ли идти на кефир, – вставил Владимир Александрович, и Теремрин расценил это, как согласие на то, чтобы и он пошёл вместе с ними, оставаясь в их компании.

– Катя занималась в школе бальных танцев, – сказала мама, когда они медленно двинулись в сторону столовой, до которой было от танцплощадки не более ста шагов.

– Это чувствуется, – заметил Теремрин.

– А я вижу выправку у партнёра. За плечами, вероятно, командное училище, кроме суворовского? – спросил отец Кати.

– Я – кремлевёц! Окончил Московское высшее общевойсковое командное училище имени Верховного Совета Российской Федерации, – чётко, словно рапортуя, сказал Теремрин и пояснил: – Нас зовут кремлёвцами.