Судьба советского офицера

И вот такая встреча…

На улице было ещё людно. Вечер выдался тёплым, тихим. Они миновали знакомые уже «Тарханы», поднялись к проходной, за которой их встретили Катины родители.

Владимир Александрович поблагодарил за приглашение дочери в театр, Теремрин поблагодарил за то, что её доверили ему. Он так и не мог оценить их отношения к себе. Пока они просто отступали перед обстоятельствами. С чего бы вдруг запретить танцы, или, тем более, поход в театр?

Последующие два – три дня Катины родители присматривались к Дмитрию, по-прежнему не поощряя знакомства, но и не мешая ему, поскольку поводов мешать их встречам с Катей он не давал. Он продолжал развивать стремительное наступление, не давая возможности построить хоть какую-то оправданную оборону. А на разные инициативы был неистощим. То предлагал посмотреть музей, то подняться на Машук по канатной дороге, то послушать Эолову арфу, то посетить знаменитый Провал, то обойти Машук по терренкуру. Катю отпустили с ним даже в Кисловодск.

Над сутью их отношений они, скорее всего, не задумывались, а, может, и не считали нужным задумываться. Возможен и другой вариант – задумывались, но не показывали это. В конце концов, вреда их дочери никакого не было. Теремрин производил хорошее впечатление. Но для чего-то серьёзного Катя, по их мнению, просто была мала. Теремрин уже не раз побывал в их просторном двухкомнатном люксе – на чай приглашали. К нему уже даже привыкли нянечки, строго охранявшие вход от посторонних, и это тоже позднее послужило неожиданному повороту событий.

Только в печали дни тянутся медленно – в счастье они мелькают, подобно молнии. Чем ближе был отъезд, тем чаще Катя становилась задумчивой, грустной. Да и у Теремрина на душе кошки скребли, но он старался виду не подавать и её отводить от грустных мыслей.

Он её ни разу ещё даже не поцеловал, он обращался с ней с особым трепетом. О том, о чём думают в санаториях заядлые курортники, он не только не думал, но, даже представить себе не мог, что нечто подобное подумать мог в отношении Кати. Хотя относительно других женщин, до знакомства с Катей, такие планы имел.

Но… Судьба порою даёт нам такие испытания, устраивает такие повороты, которых мы и предположить не можем.

В канун их отъезда за Катиными родителями пришла машина из Кисловодска. Их пригласили на чей-то юбилей, и обещали привезти назад поздно.

Дмитрий и Катя долго гуляли после ужина по санаторским аллейкам. Катя была грустной. Они договорились, что обязательно будут писать друг другу…

Вдруг она оживилась и сказала:

– Папа приготовил Шампанское для прощального вечера, и, если они надолго задержатся на этом своём юбилее, мы можем отметить отъезд и без них.

У Теремрина возражений не было. Они беспрепятственно прошли мимо сидящей возле лестницы на стульчике сотрудницы, которая давно уже привыкла к Теремрину, поднялись на второй этаж и скоро оказались одни в номере.

– Давай всё-таки подождём твоих родителей, – сказал Теремрин, когда Катя поставила на стол бокалы.

– Боюсь, что до двенадцати не приедут, – ответила она, посмотрев на часы, – и тебе придётся уйти без Шампанского, а мы, – прибавила с озорством, – ещё и на брудершафт не пили, хоть и на «ты» перешли. У Теремрина на мгновение замерло, а затем быстро забилось сердце.

Катя села рядом, прильнула к нему, и личико стало печальным.

– Завтра уеду…

– Не навсегда же расстаёмся. Я часто бываю в Москве, да и вообще, возможно, переведусь, если со строевой службой решу расстаться, – стал успокаивать он.

Вдруг в дверь постучали. Катя побежала открывать, воскликнув:

– Наконец-то приехали.

Теремрин сидел так, что двери ему было не видно. Он не знал, что лучше – оставаться на месте или встать и выйти в холл. И снова случился лёгкий поворот в судьбе: словно какая-то сила удержала его на месте.

Катя открыла дверь, и он услышал женский голос:

– Звонил ваш папа. Просил передать, что их оставили до утра. И привезут к обеду, – и после короткой паузы последовал вопрос: – Вы одна?

Теремрин уже хотел встать, но его остановил твердый Катин голос:

– Да, да, конечно. Мой знакомый давно ушёл…

– Тогда спокойной ночи, – услышал Теремрин, и дверь закрылась.

Катя вернулась в комнату. Он встал и подошёл к ней.

– Не хочу расставаться, – сказала она.

– Я тоже не хочу… Но мы же обязательно встретимся.

Их губы нашли друг друга и без брудершафта. Он замирал от близости к ней, и она замирала от его прикосновений. Надо было уходить, но не мог оторваться от неё, да и понимал, что нелепо уходить, когда она сказала, что он давно ушёл. Что подумают? Теперь уже никто не мог войти к ним и помешать. Теремрин до мельчайших подробностей запомнил весь тот вечер, до таких подробностей, которые никогда бы не решился доверить бумаге. Не будем и мы делать этого. В ту ночь, быть может, нежданно для него и для неё случилось то, что порой случается между людьми до того благословленного Небом срока, когда это должно случиться. И у Кати это случилось впервые…

Корил ли он себя за это? Наверное, сказать так было бы не совсем честно. То, что произошло у них с Катей, ещё более утвердило его в решении сделать ей предложение, причём просить её руки, как это и полагается, у родителей. Но что-то там задержало их в Кисловодске, и они приехали, когда до отхода поезда оставалось совсем мало времени. Катина мама даже не заметила того изменения, которое не могло не произойти в дочери. Теремрин пришёл провожать их к автобусу, чтобы поехать на вокзал, но им подали санаторскую «Волгу». А в «Волге» из-за вещей оказалось слишком мало места, чтобы он мог поехать с ними. Да и почувствовал, что родители сочтут это лишним.

Даже не поцеловались они с Катей на прощанье. Правда, когда он помогал ей сесть на заднее сиденье, она успела украдкой чмокнуть его в щёку. Да и то мама, кажется, заметила и нахмурилась.

«Волга» рванулась с места, и судьба распорядилась так, что дорогое личико за стеклом машины, скрывшееся за поворотом, он увидел лишь через много лет, в скверике у источника…

Теремрин за воспоминаниями не заметил, как дошёл до места дуэли Лермонтова. Далее предстоял крутой подъём на отрог Машука, с которого открывался во всём своём величии пятиглавый Бештау. Впрочем, в тот день было не до любования природой. Теремрин шёл, нигде не задерживаясь. Зрело решение: надо поговорить с нею, обязательно поговорить. Было, о чём спросить. Так и осталось для него неясным, что же помешало им встретиться снова. Ведь он был уверен не только в силе своих чувств, он был уверен, что и у неё были к нему чувства, которые рядовыми не назовёшь. Или он ошибался? И волновал ещё один, может быть, даже более важный вопрос: тот, которым озадачил его Посохов.

На обеде Теремрин их не видел. Не было и Посохова, который ещё не вернулся из Кисловодска. После обеда Теремрин вновь отправился на терренкур. Надо было приводить себя в надлежащий вид после зимней кабинетной спячки.

Перед ужином он долго сидел в уголке скверика, надеясь увидеть Катю, а может быть и не только её … Не увидел. На ужине их снова не было. Теремрин не удержался и поинтересовался у официантки, куда делась семья, сидевшая за столиком у окна.

– Так они сразу после обеда уехали Московским поездом…

– Как уехали?

– Как уехали? – повторила официантка. – Путёвка кончилась, вот и уехали.

Теремрин вышел из столовой, и долго стоял, не зная, что делать, стоял на том самом месте, где когда-то покупал билеты в музыкальный театр. Потом пошёл в приёмное отделение и попросил найти в документах, что за семья только что завершила свой отдых. Пояснил, что, скорее всего, дружил с отцом той женщины, которую зовут Екатерина Владимировна, но что фамилии её по мужу не знает.

– Представляете, – говорил он, не слишком сочиняя. – Мельком увидел её вчера. Хотел подойти, да всё как-то не получилось, а сегодня узнал, что она уехала.

Ждать пришлось не долго.

– Вот-вот… Отдыхали втроём? Точно. Генерал Труворов, с женой и дочерью.

– Труворов?! – что-то очень далёкое слегка колыхнулось в его памяти, но он спросил не о том, что вспомнилось – это было бы нелепо; он поинтересовался: – Откуда они приехали?

– Из Группы Советских войск в Германии. Вот, войсковая часть номер…

Под номером войсковой части в ГСВГ могли скрываться, как соединения, так учреждения и штабы. Так что номер помочь не мог. Не писать же, в самом деле, письмо? Попадёт ли оно к ней в руки? Может попасть и к её мужу, а это совсем ни к чему.

Теремрин медленно поднялся к своему корпусу, остановился, раздумывая, что теперь делать. Почти сутки он жил тем, что было более десяти лет назад. Он подсчитал точно. Удивительно, что за эти сутки он ни разу не вспомнил о том, что тревожило его перед отпуском. Он оказался в положении тех игроков в волейбол, за которыми наблюдал накануне перед грозой. Он забыл обо всём, потому что не хотело помнить его сердце ни о чём другом, кроме того, что сейчас занимало всё его существо.

Но настала пора сказать несколько слов и о нём самом, чтобы в дальнейшем были более ясными и мотивы его поведения. Впервые он оказался здесь, в Пятигорском центральном военном санатории, когда стоял на перекрестке служебных и жизненных дорог. Обстоятельства заставляли уйти со строевой службы в журналистику, причём не просто в журналистику, а заняться историей. А это занятие привело, в конце концов, в соответствующее военно-научное учреждение. Но это случилось позднее – после того отпуска всё круто изменилось в его службе…

В его роду военными были дед и прадед по материнской линии. О прадеде он знал немного. Зато было ему известно, что дед прошёл на фронтах 1-й мировой войны от штабс-капитана до полковника, служил на Юго-Западном фронте, участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве, знал также, что окончил дед Воронежский кадетский корпус и юнкерское училище.

Родом он был из центральной части России, из самых, так называемых, Чернозёмных мест. На берегу полноводной реки, притока Оки, в устье речушки Теремры, раскинулось живописное село Спасское. Там было имение его предков. От имения и от одного из великолепных храмов, даже следов не осталось. Храм же в центре села, на взгорке, как водится, в хрущёвские времена обратили в склад.