Шел лист за праздничным листом.
Экран накаливался пылью.
Висел торжественно плакат.
Журчало с кухни. Чьи-то крылья
Пространство взяли вдруг в охват.
Смотри – пушится князь-орленок
В едва доделанном гнезде,
И в тон ему – кричит ребенок,
Землей обещанный звезде,
И на его невзрачной ветке
Уже пробился первый стих,
И до петли от табуретки –
Как от веселья до шутих.
Но все же – сердце замирает:
Он продышался, город твой,
И в рост пустил строку – до рая,
И клич занянчил горловой.
И, ритмом вновь овладевая,
С наивной дерзостью орлят
Летела песня выше, к раю.
И город вживе к ней был взят.
Но разве что тебя касалось,
Когда отдав им все сполна,
Ты неуступчивую шалость
Возвел в монархию окна?
Я ненавижу все святыни,
Когда они – не о тебе,
Я распаляюсь, как пустыня,
С тобою в огненной борьбе.
Но вот, вдали от скарабея,
С зимой управилась весна.
И закачалось нетерпенье
В сознанье – створкою окна.
И дуло, дуло непрерывно,
Тепло и мокро; к белизне
Стремились души, крыши, дымы,
И голубела даль в окне –
Тревожно, сладко, бесконечно…
И ты был счастлив, как никто,
Когда качнулся с рамой вместе –
На белый танец в небе том
Каким-то чудом приглашенный
Из всех, кто был, дневал, гостил…
Какая жизнь не монотонна,
Кто не судил мазню белил
На потолке бессонной ночью,
И за игрой ночных огней
Не лицезрел тебя воочью,
О дева-смерть – и ты, что с ней!
Но он бессовестно вторичен,