Гайда!

– Так, слыхал я, выгнали его из армии. Если уж такой толковый, за что ж выгнали-то? – возразил хромому молодой пехотинец в сдвинутой на затылок блестящей от дождя папахе. – Пускай бы и дальше воевал. Аль без тебя не может?

Раздался дружный хохот. Аркаше тоже не смог сдержать улыбку.

– Дурак ты, Пашка! – обиделся хромой. – Алексей Максимыч – настоящий вояка. А выгнали потому, что это ваше нонешнее правительство не признал. Как царя-батюшку в отставку отправили, – хромой снова ненадолго остановился и перекрестился, – так он новой власти подчиняться не захотел.

– А сейчас-то он где? В тюрьме, что ли? – спросил кто-то из солдат.

– Тьфу на тебя! – сплюнул хромой. – В какой тюрьме? На родину он подался, на Дон куда-то. Алексей Максимыч казаком родился, казаком и помрет.

Дальнейшего разговора Аркаша не услышал – перед Соборной площадью он свернул в Поповский переулок, где находился госпиталь, в котором работала Наталья Аркадьевна. Мужики же пошли своей дорогой.

«Давно я здесь не был, – подойдя к воротам госпиталя, подумал Аркаша. – А ведь когда-то чуть не каждый день ходил маму встречать…»

Он вспомнил, как восьмилетним мальчиком первый раз пришел к матери на работу. Дома ему было скучно, новых друзей в Арзамасе он завести еще не успел, вот и решил дойти до маминой больницы – посмотреть, как она там устроилась. Едва мальчик вошел в помещение, как его тут же окружили женщины в длинных белоснежных передниках и таких же белых, закрывающих волосы косынках, завязанных на шее сзади, – сестры милосердия.

– Это к кому же такой симпатичный молодой человек пожаловал? – с улыбкой обратилась к Аркаше одна из них.

– К маме! – доложил мальчик.

– И кто же твоя мама? – поинтересовалась женщина.

– Так это, верно, нашей новой акушерки сыночек, – внимательно разглядывая Аркашино лицо, предположила другая. – Вы только посмотрите, как на нее похож!

Из палаты, расположенной в другом конце коридора, вышла Наталья Аркадьевна. Увидев сына, удивилась:

– Адя, ты зачем пришел?

На этот раз мать он увидел издалека – она стояла на крыльце больницы, прижавшись к входной двери. Только так можно было укрыться от косого дождя, от которого почти не спасал нависающий над крыльцом козырек.

«Воздухом вышла подышать, – догадался Аркаша. – У них там задохнуться можно».

В переполненных палатах, где с трудом удавалось протиснуться между койками, от смеси запахов медикаментов, человеческого пота, крови, мочи, сочившегося из ран гноя, табачного дыма стояло такое зловоние, что посетители, пришедшие в больницу с улицы, едва не теряли сознание. Этот запах за несколько минут успевал впитаться в одежду, волосы, кожу. Что уж говорить о тех, кто здесь работал!

Увидев сына, Наталья Аркадьевна задала ему тот же вопрос, как и тогда, пять лет назад:

– Адя, ты зачем пришел?

Потом на ее лице появилась тревога:

– Случилось что?

– Нет, мамочка! Ничего не случилось, – успокоил мать Аркаша. – Хотя, случилось, но хорошее: к нам сегодня человек один приходил, от папы. Вот я и не утерпел – прибежал тебе рассказать. А ты скоро домой пойдешь?

– Какой человек? – не ответив на вопрос мальчика, спросила Наталья Аркадьевна.

– Папин фронтовой товарищ, – пояснил Аркаша и снова поинтересовался:

– Ты когда работать закончишь? Я бы тебе по дороге все рассказал.

– Да вот еще двух раненых обработаю, и на сегодня все, – сказала Наталья Аркадьевна и, распахнув входную дверь, жестом пригласила сына войти в помещение. – Подожди меня, если хочешь.

Мальчик на секунду замешкался – войдешь, вся одежда пропитается зловонным больничным запахом, который несколько дней не выветрится. Ладно, плащ – его можно на это время где-нибудь во дворе повесить. А форменная тужурка? В ней ведь завтра в училище идти! И все-таки он решился – в конце концов, и мама, и ее коллеги вдыхают это амбре по многу часов подряд. Раньше такого не было. Раньше вообще все было по-другому…

Когда Аркашина мама начинала работать в Арзамасской больнице, в родильном отделении имелось всего четыре койки, и даже если все они были заняты, новоиспеченная акушерка легко справлялась со своими обязанностями.

Война многое изменила. С фронта в Арзамас начали поступать раненые, которых, после оказания им первой помощи в войсковых лазаретах, отправляли на лечение в тыл и размещали в специально оборудованных госпиталях и городских больницах. У врачей и прочего медицинского персонала работы прибавилось настолько, что люди от усталости валились с ног. У Натальи Аркадьевны появились новые обязанности: она обрабатывала раны, делала перевязки, переворачивала тяжелобольных… Работы с каждым днем становилось все больше и больше – поток раненых не прекращался.

Сделав несколько шагов по узкому, плохо освещенному коридору, Аркаша уперся в спинку железной больничной койки, на которой лежал укрытый серым одеялом человек. Вдоль стены, впритык к этой койке – спинка к спинке – стояла еще она, такая же, за ней – третья. На каждой из кроватей тоже лежали раненые. Такого в больнице Аркаша еще никогда не видел. Впрочем, он давно не заходил к матери на работу.

– В палатах свободных мест не хватает, вот и размещаем людей в коридоре, – заметив его растерянность, сказала Наталья Аркадьевна.

Она подошла к одному из раненых – молодому, лет двадцати трех, парню – и, наклонившись над ним, спросила:

– Ну, кто у нас тут?

Потом поднесла карту больного поближе к глазам и вслух прочитала:

– Так, Константин Яковлев. Осколочное ранение живота, внутренние органы не повреждены, уже хорошо… Ага, гнойная инфекция образовалась. Ну, сейчас мы твои болячки обработаем.

Резким движением Наталья Аркадьевна сорвала с живота парня пропитанную кровью и гноем марлю. Раненый вскрикнул.

– Потерпи, потерпи, дружок, – уговаривала солдатика сестра, обрабатывая ему рану, – не так уж все и плохо…

– Сам знаю, – морщась от боли, процедил тот, – видел, как из людей кишки вываливались. Моя-то рана не смертельная, я ей даже рад. Вот подлечусь тут у вас и домой поеду. К мамке в деревню. И никаких тебе больше окопов, пуль, снарядов! Всё! Кончилась для Костика война! Правильно я говорю, парень?

Аркаша понял, что вопрос адресован ему, но что ответить солдатику, не знал, поэтому постарался изобразить на лице улыбку и молча пожал плечами.

Оставив Костю, Наталья Аркадьевна подошла ко второму раненому, который показался мальчику глубоким стариком. Он даже удивился – разве таких призывают в армию и уж тем более отправляют на фронт? Лицо раненого, худое, серо-землистого цвета, было изрезано морщинами, напоминающими борозды на вспаханном поле. Щетина на впалых щеках и усы с проседью добавляли солдату возраста.

Раненому требовалось поменять повязку на ноге, вернее, на той ее части, которая осталась от нижней конечности – половине бедра.

– Вот Петровичу не повезло так не повезло – на мину наступил! – раздался веселый голос Кости. – Поперся из окопа с германцами брататься! Надо тебе было? А, Петрович? Вот ходи теперь на одной ноге!

– А ты-то чему радуешься? – усмехнулся старый солдат. – Домой собрался? Как бы не так! Вот залечат твои болячки, и прямиком на фронт. Хорошо, если домой дадут заехать, а то прям на передовую, в окопы. Под мамкиной юбкой не спрячешься.

– Как это? – растерялся Костя. – Я ведь раненый, а раненых на фронт не отправляют.

– Так это ты пока раненый. Но ведь не сильно. Кишки-почки-печенка и – что там еще у людей есть? – все цело, все на месте. А болячки заживут и отвалятся, и будешь ты снова здоровенький, к службе готовый. Вот так-то! – поддразнил молодого солдата Петрович и подмигнул Аркашиной маме:

– Верно, сестра?

– Может, и так, – согласилась Наталья Аркадьевна и, осторожно стянув с пациента серое больничное одеяло, спросила:

– Ну что, Василий Петрович, приступим?

Аркаша содрогнулся, увидев обмотанную окровавленными бинтами культю Петровича, но виду, что испугался, не показал. Он даже приготовился выдержать зрелище самой перевязки, но Наталья Аркадьевна встала так, чтобы сын не видел, как она отдирает от искалеченной конечности пропитанную засохшей кровью повязку. О действиях матери Аркаша догадался по лицу раненого, которое сморщилось от боли.

– Э, нет! Так дело не пойдет! – не унимался тем временем Костя. – Не хочу я на передовую, вшей кормить и под пули подставляться! Сестра, а может, вы мне кусочек от чего-нибудь отрежете, пока не все дырки заросли? От кишков, например. Их в организме много – говорю же, я видел!