Дигридское золото

Сынка растерянно оглянулся на товарища, которому было не свойственно задавать странные вопросы. Особенно те, которые касаются волос, вероятно, из-за того, что он был совершенно лысый. Барсиф решил, что это всё сыграл алкоголь, ведь весь город знает, что его кудри, такие редкие для Дигриды, были у него с рождения.

– Ага, масочки из желточка вечером мажу, а утром встаю, смываю, накручиваю кудри и иду в патруль. А мачеха злая такая, потому что завидует моей благородной красоте. А батя понять не может, как для мужика я слишком красивый вышел, а для бабы страшный.

Слизень тихо засмеялся и стал придумывать какой-нибудь остроумный ответ. Червь криво улыбнулся и погладил макушку.

– Как думаешь, – вдруг спросил он. – Зачем она вернулась?

Сынка пожал плечами:

– Тут её дом.

– Не думаю, что она вот просто так взяла и приехала. Она же одна пришла. Мужа не приводила, а вроде у неё должен был быть. Братишку с собой не взяла. А Бавва мне сказала, что госпожа, вроде как, звала его.

Барсифу не хотелось снова говорить на эту тему. По ней столько было сказано и без него, и им, что она была похожа на истёртые до дыр штаны, которые надевают десять лет подряд. Поэтому парень решил просто отшутиться.

– Я лично рад, что она одна. Она точно не будет деньги на женщин и карты тратить. Верно ведь, да, ха!

– Хах, ну точно. А что твой отец?

Щека Барсифа нервно дёрнулась. Об этом с ним говорили ещё чаще, чем о госпоже. Но из уважения к Червю он не стал ни ёрничать, ни возмущаться избитости и этой темы.

– Как новость прошла, что она вернулась, так он ни одного вечера ещё не молчал. Где он только столько злобы берет ума не приложу.

– Он же тысячник! Им положено быть злым, как казённым собакам.

– Уже пару лет на пенсии, – пробурчал Сынка.

– Ну профессиональные привычки. А ты что?

– А что я?

– Ну ты вроде как к псарям хотел пойти. Чё, не получилось?

– Эх, да как-то передумал. Раздражают меня эти собаки. Убил бы некоторых. Но нет. Там всех любить надо. Терпения мне не хватает, Червь. Мачеха говорит, что это я в отца такой.

На самом деле Барсиф отказался от своей мечты совсем по другой причине. После того случая в детстве он стал часто ходить к псарням. И в пятнадцать заметил то, что могло присниться ему только в страшном сне – любая ссора в семье заставляла привычных лохмачей и ящерок обходить его и сторониться протянутой руки, какой бы в ней кусок мяса ни был. Они словно чувствовали его раздражение, страх или гнев, даже если Барсиф сидел в соседней комнате. А когда прошёл второй десяток его жизни, собаки начали выть. Изредка. В моменты, когда он испытывал особенно яркие эмоции.

Никто не знал, как можно проверить человека: порченый он или нет. Кроме капальщицы, конечно. Но Барсиф и так знал. А стоило ему услышать, что было с собаками в присутствии госпожи усмерки, то и вовсе откинул последние крохи сомнений. Он усмер. Такой же, как Радис. Вот только, видимо, совсем слабенький, раз его странностей так никто и не заметил. Или все просто делали вид, что ничего не понимают.

На прибыльном и несложном ремесле псаря пришлось поставить крест, а Уснат настоял на постоянной службе в гарнизоне. В паскуды его не взяли, а вот в шавки приняли с огромной радостью. И он был даже доволен. Служба шла не в тягость и Барсиф иногда забывал, что если кто-то узнает его маленькую тайну, то приятной жизни может прийти весьма и весьма жестокий конец.

Сынка как-то видел, как забили одного сотника. Между неудачной дракой, в которой он одним ударом в грудь лишил жизни какого-то несчастного, и скорой непубличной казнью не прошло и дня. Он надеялся, что причиной такого гнева была всё же не природа сотника, а его не самый хороший поступок и весьма резкие слова, которыми он хотел добиться оправдания. Ведь тогда его, Барсифа, в подобной ситуации могут и выслушать, и пощадить. Но сам он слабо в это верил. Иногда ему снились кошмары, как Кривой, Червь и Слизень топят его в твёрдом полу, вдавливая лицо в грязные занозные доски казармы.

Конечно, Барсиф не хотел быть усмером. Кто захочет быть непостижимым страшным человеком? Изгоем. А вид Радис в бою ещё больше закрепил это желание. Но всё-таки он относился к своей доле теперь несоизмеримо спокойнее, чем раньше. Даже если ему придётся спасать жизнь, сбегая из города, он не перестанет быть тем же самым человеком, каким является сейчас.

Слизень допил своё пиво и ударил пустой кружкой по столу. Он довольно охнул, как дед, заслуживший улыбку молоденькой красавицы. Червь заказал себе добавки.

– Что-то ты разошёлся. Праздник какой-то? – спросил Сынка.

Мужчина смерил его недовольным взглядом, но заказа не отменил.

– Дело твоё. Я домой.

***

Через несколько месяцев всё успокоилось. Господин Хаелион затих: сидел на своих Золотых холмах. Госпожа Сфета больше не посещала город. Всё было спокойно, пока вдруг на Главной площади не появилось объявление.

Госпожа Радис Сфета ищет учеников в усмеры…

Небольшую бумажку срывали несчётное количество раз, и несчётное количество раз она появлялась снова. А когда не появлялась, то все уже знали, что Радис звала всех: старых и молодых, женщин и мужчин, бедных и богатых.

Город вскипел, как банный бак. Люди гудели, как пчелиный рой. Сложно было понять рады они, злы или просто поддались массовой истерии. Люди, в большей степени одинаково смотревшие на ситуацию, перестали понимать друг друга от слова совсем. Было множество стычек и часто выходило, что только после драки двое понимали, что с самого начала говорили об одном и том же.

Отдельное место в этом безумной смеси мнений имели приверженцы старых взглядов. Они без конца подбивали людей на бессмысленные возмущения. Как трупные грибы, повсюду кидающие свою вонючую пыль, так и эти люди без конца пугали окружающих байками, домыслами и бредовыми слухами:

– А что, если порченых ей не хватит? А что, если их недуг заразен?

– Она армию собирает. Начнёт войну с соседом. А как с Ихиром закончит, так за Палаты[15 - Палаты – дворец в Дигриде, в котором живёт король со своей свитой и решаются все вопросы по управлению страной.] возьмётся! Я всё сказал!

– Она порченных разводить, как собак собирается. Нет? Зачем ей тогда девки в ученики?

Отец Барсифа был одним из таких людей, и поэтому всё семейство не находило покоя. Редкий вечер не заканчивался ссорой на ровном месте. Редкое утро было для Барсифа добрым. Он уже думал начать жить в казарме, лишь бы только не чувствовать пустоту, оставшуюся вместо исчерпавшего себя раздражения.

Остальные сыновья, уже состоявшиеся и не пленённые нездоровой опекой и родительской жадностью, перестали приходить в дом. Барсифу после службы по большей мере не хотелось ничего кроме, как поесть и запереться в комнате до утра.

Окружённый негодованием, недовольством и беспочвенными обидами Барсиф начинал чувствовать некую общность с госпожой. Словно в тот момент, когда в её сторону посылался очередной ворох оскорблений, он стоял рядом и ненароком принимал их на себя. В патрулях Сынка старался не показывать, что сказанное о Радис не оставляло его равнодушным.

Постоянное напряжение не проходило незаметно. Барсиф всё чаще замечал, что ситуация с собаками ухудшилась. Замечал, что злоба в нём какая-то особенная и вязкая, как болотная жижа, приставшая к рукам. А самое страшное это то, что на него иногда опасливо смотрели сослуживцы. Когда он спросил Слизня напрямую, то тот только пожал плечами:

– Да какой-то ты не такой. Злой, что ли. Понурый. В семье проблемы?

– Ага, они совсем помешались, – отвечал парень дежурной фразой.

Дневные патрули, в которые Барсифу чаще всего полагалось ходить, неожиданно оказались для него слишком небезопасными. Любая потасовка буквально выводила его из себя. Он видел и чувствовал затылком эти подозрительные взгляды. Слышал злобное шипение испуганных котов, слышал, как с полным ужаса придыханием смотрят на него незнакомые люди.

А может, он просто накрутил себя?

В один из патрулей ему не повезло попасть на массовую драку. Всё из-за того же: из-за Госпожи усмерки. Барсиф и не заметил, как и его самого всосало в эту драку, как ногу в трясину. Когда всё закончилось, кровь из разбитого носа и грязь засохли прочной коркой на лице и куртке. Он был вымотан, ослаблен и просто-напросто истощён.

Барсиф, едва разбирая дорогу, добрался до дома. В бане смыл налёт проходящего дня тёплой водой. Но он не торопился идти дальше.

Дома была мачеха. И, возможно, отец.

Когда прошёл час или больше, он набрал в бочки воды и наконец вышел. К его несчастью, дома были оба.

– Ну и где тебя носит? Ты вернулся полтора часа назад! – бухтела женщина, протирая окна.

– В бане был.