Дигридское золото

– Я потом прочту, – пояснила я сдержано.

– Конечно.

Я ещё раз обратила внимание на графин, а потом мне отчего-то захотелось осмотреться. Мой взгляд пробежался по старым шкафам, по столу в дальней части комнаты, по деревянному полу и коврам. Как-то не приглядывалась раньше – голову последний месяц занимали мысли совсем о другом. Болезнь остановила моё тело, а скука и время остановили мечущийся дух. Я не хотела думать об этом доме, но мне пришлось из-за недостатка иных тем для размышлений.

Родовое поместье. Старое, горевшее и восстановленное несколько раз. Я никогда не считала его своим домом. Всегда получалось так, что была я тут гостем. Всё слишком чужое и непонятное, чтобы чувствовать себя в безопасности. Если бы не было Баввы, я бы наверняка предпочла жить в Сен-Сфета или даже в Дигриде.

В доме два этажа, просторные тёплые комнаты и длинные коридоры. Но старость пропитала здесь всё – от бледных кружевных занавесок до ковров в коридорах. Старость выставляла себя напоказ в плотных слоях пыли, в обветшавших оконных рамах. Её мутный лик выступал в грязи на окнах и в ржавчине на трубах отопительной системы. Её голос был в мерзком скрипе лестницы и дверных петель. А запах… Он был повсюду. Эта затхлость, которую способны приглушить только длительные проветривания и уборка, въелась во все предметы. Особенно в мебель. У старости этого места был даже вкус: то, что оставалось на языке после глотка воды из домашнего колодца или скудного ужина из одной лишь репы и старых яблок.

– Знаешь, мне бы хотелось здесь прибраться. Как-то всё освежить, —сказала я, словно в пустоту.

Бавва широко улыбнулась:

– Генеральная уборка?

Я кивнула. Девушка быстро собрала посуду на поднос и поспешила из комнаты. Она так торопилась, что задела плечом дверной косяк и чуть не уронила поднос, но сама этого словно и не заметила.

Генеральная уборка.

Лучше и не назвать.

Я откинулась на подушки и стала мечтать о том, как со временем в доме будет кипеть жизнь. Новая, совсем другая. Такая, какой в этих краях ещё не было. Всё изменится до неузнаваемости, и люди будут дивиться тому, как преобразилось старое поместье.

Желаю, чтобы здесь пахло сушёной ромашкой и тёплым металлом. Чтобы ножи никогда не тупились, звонко резали капусту и свежий хлеб. Чтобы в распахнутые окна без сопротивления заходил петрикор и повсюду стояли толстые парафиновые свечи, а огонь бежал по фитилям, как ручной зверь. У книг благородный и таинственный запах, а не запах бумажной гнили. В шкафу не было бы ни одной моли и ни одной старой забытой навсегда одёжки. На стенах в потёртой раме не было бы высокомерных лиц. И чтобы слуги о живых говорили чаще, чем о мёртвых.

Кроме того, длинный коридор со множеством дверей напоминал мне тюрьму города Анулейн, а не родовое поместье. И пока даже мысль о счастье здесь казалась мне неуместной. Я пообещала себе, что как только болезнь отступит, то распоряжусь, чтобы несколько межкомнатных стен снесли и обустроили парочку гостиных.

***

В поместье было много комнат, которые следовало для начала хотя бы очистить. Кабинет отца я не считаю – с ним я разобралась, как только приехала домой. Я перетащила в котельную его коллекцию газет и собрание из тридцати томов жизнеописания деда моего прадеда, почитаемое отцом как семейную реликвию. Но вот остальные помещения были нетронутыми. И будь у меня достаточно сил, я бы продолжила заниматься другими комнатами вместе с остальными.

Бавва не меньше меня хотела избавиться от хлама, поэтому мне не нужно было подгонять её и её подчинённых. Мужчины и женщины, большинство которых я всё ещё не знала по имени, скидывали в огонь всё, что не могло понадобиться в хозяйстве. Вечером я решила посидеть у этого костра. Закутавшись в шерстяное покрывало, я устроилась на поваленном дереве и наблюдала на пир огня.

Когда я видела, как уничтожаются вещи родителей, я испытывала множество эмоций. Когда старую одежду матери разрывали на половые тряпки, я испытывала неописуемый трепет, словно невероятно неправильное, но притягательное. Когда сжигался ворох старых писем, я испытывала облегчение. Когда горели простыни, которые Бавва побрезговала приспособить в быту, я морщилась. Сжигание бездарных картин отчего-то вызвало у меня тихий истеричный смешок: я уничтожала историю, заключённую в искусстве. Словно какой-то захватчик. Словно пришла сюда не как наследник, а как тупой болван с дубиной, не понимающий ценности ничего, кроме золота. В огонь шло ещё много чего и когда прошло несколько часов, то силы начали покидать меня.

В наступающих сумерках я стала видеть только бледное пламя. И не заметила, как ко мне пришёл гость. Мануи?ль, как я иногда отваживалась называть секретаря, положил на бревно серый плащ и сел. Он не придержал брюки, и плотная ткань натянулась на острых коленках. Словно неудачно приделанные к кукле детали из рукавов торчали тощие руки с длинными узловатыми пальцами. И точно так же торчали щиколотки из модно укороченных штанин. Его худоба была вызывающей и притягивала к себе очень много внимания. Секретарь никогда не снимал плотного пиджака, видимо, зная об этой своей особенности и стесняясь её.

Мануиль занимал хорошую должность при правителях, но вот только никто не знал ни его лица, ни его настоящего имени. Детали его образа ускользали из памяти после расставания и вновь появлялись при встрече. И это было странно даже для мест, где иногда иве?ны[6 - Иве?ны— изолированная загадочная народность со склонностями к созидательной магии. Они хранят в секрете свою культуру, а разные общины относятся к другим народностям по-разному.] возникали из ниоткуда в глубине бесплодной земли. Человек, лицо которого невозможно запомнить, навевал суеверный ужас. Я часто замечала за собой, что слежу за его движениями краем глаза, всегда проверяю закрыт ли замок в комнате, когда он ночует в поместье. Боюсь, сама не знаю чего, и, думаю, Мануиль отлично это видит несмотря на мои старания показывать себя уверенной и открытой Госпожой Сфета.

– Опять слуг распугали? Что-то они редко ходить стали.

Он смутился, а потом чудесно рассмеялся.

– Я зашёл в поместье и увидел, что они делают. Решил, что собрались тебя обворовать.

Да, точно. Прямо в прихожей Бавва устроила что-то вроде сортировочного пункта. На тот момент, когда я видела её в последний раз, там уже были отдельные кучи старой одежды, занавесок, книг. Думаю, там появилось ещё несколько живописных.

Один из слуг, Оисх, подошёл и быстро вывалил в огонь ворох писем и какие-то грязные тряпки, взявшиеся колом. Он мельком взглянул на меня, словно ожидал распоряжения. Я отмахнулась. Слуга тут же ушёл либо за новой партией хлама, либо чтобы подольше посидеть в поместье и не встречаться с Мануилем.

Огонь упал, но не задохнулся. Совсем скоро он вернул прежнюю силу и стал задорно гудеть – письма нравились ему всё больше и больше.

– А там нет ничего важного? Она же не зря их хранила.

– Да нет там ничего. Она просто ничего не выбрасывала. Любой хлам. Вот такая госпожа была.

– Но это все же письма.

– Ну и что?

Его брови поднялись от удивления.

– Расскажешь, что вы не поделили. Про твоего отца я знаю, а вот…

– Госпожа! Бавва говорит, что на сегодня мы заканчиваем! – крикнул кто-то.

Я отмахнулась от расспросов Секретаря:

– Не хочу об этом говорить. Если так интересно, то, думаю, Бавва с радостью с тобой посплетничает.

В ответ на моё предложение он поджал губы и стал задумчиво смотреть на огонь.

Мы просидели в тишине, пока не стемнело окончательно. В поместье начали зажигать лампы. От костра остались только угли. Увидев их яркие переливы во всей красе, я наконец облегчённо вздохнула – вот и всё на сегодня.

– Ладно, пора в дом. Помогите встать.

Он подал мне руку и предусмотрительно стал придерживать за локоть.

Мы зашли в поместье через кухню. Это было большое помещение с множеством кладовок. Посередине стоял массивный стол. Тут же стоял горячий котёл. Бавва с кухаркой неспешно чистили картошку для запоздалого ужина. Печка чуть дымила: пока я сама грела бак, про дымоход все забыли.

– Бавва, пусть мужики почистят дымило наконец, – буркнула я, как старая бабка.

Она отвлеклась от картошки и посмотрела в мою сторону. Они с Мануилем встретились взглядами. Девушка тут же сжала губы, повернулась обратно и резкими движениями стала выковыривать глазки.

– Да, конечно. Они уже приготовили щётки.

Мы побрели дальше. За следующей дверью была большая столовая. Тут светильников почти не было.

– Что, поругались?

– Немного. Я был весьма груб, когда… потребовал объяснений.

Я мысленно присвистнула: он действительно скор на резкие слова с маленькими людьми. А Бавва ему, скорее всего, ответила на манер деревенской скандалистки, но на этом всё закончилось. В общем, стукнулись лбами и разбежались по своим делам – он искать меня, а Бавва дальше командовать уборкой.

Тем временем мы поднялись на второй этаж. Он сначала пошёл налево, но я, чуть повиснув на его плече, заставила повернуть в другую сторону, как парусную лодку.

– Не-не-не. В кабинет пошли. Эм-м, пойдёмте.

На последних метрах я полностью повисла на нём. Он буквально втащил меня в комнату и легонько отстранился. Я упала в глубокое кресло, неловко ударившись о подлокотник.