Киевская Русь. Волк

***

А поздним утром они покинули хижину.

– Надо до темноты успеть в Киев возвернуться, – сказал сотник девице, когда бесцеремонно растолкал спящую, что на груди его широкой почивала да сладкие сны видела.

Святослава послушно встала, оделась в одежды теплые, замоталась в шкуры волчьи, что Ярослав ей протянул, и вышла за ним из хижины лесной, напоследок окинув взглядом уютное гнездышко, где обрела одновременно и свой позор, и счастье негаданное.

Так и шли вдвоем через лес. Хищных зверей рядом не было. Но Святослава их и не боялась, ведь с ней Ярослав, Волк киевский, грозный воин! Подошли уже к реке бурной, где девица три дня назад чуть не утопла. С интересом взглянула на поток стремительный. И как же Ярослав умудрился ее отсюда вытащить? Он же прежде всего своей жизнью рисковал, когда за ней бросился. И Святослава посмотрела на сотника княжеского с такой благодарностью и теплом, что витязь даже отвернулся, не выдержав столь красноречивого взгляда девицы.

Двинулись они далее вверх по реке. Витязь зорким взглядом брод выискивал, чтоб на другую сторону перейти. И нашел. Речка там лишь по пояс была. Посмотрел он на Святославу, подошел, ни слова не сказав, и взял ее на руки. Та была легка, как перышко, и не затруднила Ярославу переход речки. Когда оказались на другой стороне, снова ее на ноги поставил.

– Спасибо, – только и сказала девица.

– Не за что, – отмахнулся молодец, будто в этом не было ничего особенного. – Ты лучше мне шкурки волчьи дай, что на тебе намотаны. А то замерзнут ноги мои, и не дойду до Киева.

Святослава тут же сняла с себя шкурки теплые, сразу почувствовав, что ей холоднее стало. Но ничего не сказала. Ярославу они нужнее были, вода-то ледяная и одежда по пояс промокла, тело холодя. Сотник скинул с себя мокрые одежды, вылил из сапог воду и намотал шкурки на тело. А когда предстал пред Святославой в таком виде, та не сдержалась и рассмеялась:

– Тебе бы еще на лапы передние встать, точно от волка не отличишь!

Ярослав ухмыльнулся довольно да рукой махнул, чтобы за ним следовала.

– Быстрее надо идти, чтоб не замерзла ты до Киева, а то вон какой тулупчик тонкий.

Святослава и обрадовалась его словам, и огорчилась. Обрадовалась тому, что он о ней заботится, да огорчилась от упоминания о Киеве. Сердце снова застонало от тревоги девичьей. В Киеве все начнут выспрашивать да разнюхивать, как выжила, где все это время была, почему Ярослав подле нее оказался? Поперву, может, и получится врать, если сотник сам не сболтнет лишнего, да все равно люд всякое говорить начнет. Никто не поверит, что она девицей вернулась. Тем более все знали Ярослава и то, как он до баб охоч. А рассказывать, что они в лесу вместе жили и он ее ни разу не тронул – то же самое, как рассказывать, что подсолнух зацвел в конце зимы.

А вдруг она еще и понесла от него? Сердце девицы сжалось от этой мысли, наполнившись ужасом. Живот уж точно от людей не утаишь! А по весне за ней посадник Смоленский приедет. Как она ему объяснит отказ свой от замужества? Наверняка пойдут по Киеву толки да пересуды. От позора такого да срама людского ее может спасти только сам Ярослав, назвав своей суженой. Того и сердце ее страстно желало, ведь любила она этого волка лютого, еще больше любила, чем ранее.

Вот и решила Святослава, что он непременно станет ее мужем. И тогда все само собой наладится. Да и Ярослав не должен быть против, ведь она девка красивая, вон как любил ее до зорьки ранней. Да и сама Святослава из семьи почетной, купеческой, не крестьянка она простая, чтобы не быть ему женой достойной. И приданое у нее есть хорошее, батюшка уже позаботился. Но сердце девицы одна мысль все-таки тревожила. А вдруг сам Ярослав не захочет ее женкой назвать? Святослава тут же прочь отогнала эту мысль как глупую. Почему не захочет? Он уже и ранее ей руку предлагал. Ведь теплится в его сердце волчьем еще то чувство сильное… После ночки томной да взглядов его нежных и пламенных поняла, что теплится.

Так и шла купеческая дочь за сотником, еле поспевая. Дружинник быстро меж деревьев пробирался, то на небо глядя, то деревья да снег осматривая, то к ветру принюхиваясь. У него так ловко получалось через лес идти, что ветки его совсем не цепляли, чего не скажешь про Святославу. Все ветки собрала, руки да лицо расцарапав, все ноги посбивала о пни да кочки.

***

Уже смеркаться начинало. Святослава было подумала, что заблудились они, да по улыбке молодца поняла, что верно идут. Видимо, и Киев рядом. Преодолели они последние деревья и предстали пред градом стольным. Только поле широкое да заснеженное от него отделяло. Девица сразу это поле вспомнила, чай, на нем на санках каталась. Знала бы тогда, к чему приведут эти катания, ни в жизнь бы не поехала, хотя… Кое о чем ей приятно будет вспомнить. И купеческая дочь вся от стыда покраснела. Нелегко признавать, что ласки Ярослава ох как по душе пришлись.

Сотник же опять вперед устремился, уже к стенам града. Святослава снова за ним чуть ли не бегом побежала. От созерцания Киева сердце ее заныло, застонало болью, наполняясь естественной тревогой девичьей. А Ярослав, как назло, ни слова не говорит. Но то понятно, молодцы никогда о бабах не думают, когда свое дело сделают.

– Ярослав, постой! – крикнула она ему в спину, не выдержав напряжения душевного.

Сотник остановился и посмотрел на девицу непонимающе. Чай, Киев уже рядом, что ей еще надобно?

– Ярослав, – обратилась к нему Святослава, когда ближе подошла. – Мы уже у Киева, так скажи мне наконец, как жить-то дальше будем, после всего?

Дружинник сначала не понял, о чем его спутница толкует, но потом, видимо, его озарило. Вон каким хмурым стал.

– О чем ты? – только и спросил витязь, своим вопросом круша все надежды девичьи.

– Как о чем? – обомлела та. – Ведь не девка я теперь.

– И что?

– Как что?! – вскрикнула Святослава, а злость пронимать её стала. – А то, что позор на мне. И ты к нему причастен!

Сказала это девица да пожалела. У Ярослава лицо такой свирепой яростью исказилось, что страшно было на него смотреть. Но сотник тут же взял себя в руки и спокойно ответил, язвительно улыбнувшись:

– А-а-а, вот ты о чем. Да не переживай так! Ты, чай, не первая и не последняя, кого я опозорил.

Святослава обомлела. Уж лучше бы он разгневался, чем это холодное спокойствие и язвительная усмешка.

– Но, Ярослав, ты же меня принудил! Я бы и не опозорилась, если бы ты не понаси…

Святослава не успела закончить, что сказать хотела, как сотник к ней близко подлетел да жестко за руку дернул, сверкая гневно глазами серыми.

– Так, значит, принудил?! Теперь это так называется, когда девка сама к молодцу ласкается? Я помню всю ночку прошлую. И не было в том принуждения.

Купеческая дочь ничего не смогла на это ответить. Правда глаза колола. Если в первый раз она не по своей воле отдалась, то все последующие точно сама хотела. Что тут скажешь?

– Разве не ты меня тогда из хижины хотел выгнать в ночь да глушь лесную? Вот и отдалась, жизнь спасая, – пыталась она оправдаться.

– А если б ты была девкой честной, пошла бы прочь из хижины. Но я бы не дал тебе помереть в лесу, не для того спасал. Возвратил бы тут же да пальцем не тронул. Просто решил проверить тебя тогда. Вот и проверил!

Святослава рот открыла от услышанного. Так это всего лишь проверка была? И вовсе он не собирался ее волкам на съедение отдавать? Как же сотник жестоко с ней поступил!

Тут такой гнев праведный обуял девицу, что она зарычала, словно рысь раненая, да набросилась на Ярослава с кулаками.

– Ах ты подлец, мерзавец, тать! Как ты посмел меня так обмануть? Я тогда и вправду решила, что ты меня волкам отдашь! А ты? Подлец! Ненавижу тебя!

Святослава впала в неистовство! Изорвала молодцу тулуп, расцарапала руки сильные, коими он сдержать ее пытался, а теперь рвалась глаза ненавистные серые выцарапать. Оскорбленная гордость девичья требовала отмщения за обиду смертную да за позор бесчестный!

Ярослав отбивался от нее да силы не рассчитал, когда отмахнулся не глядя.

– Хватит! – крикнул он ей. – Знай свое место, девка!

Святослава, от боли на снег осевшая, расплакалась от унижения.

А сотник был беспощаден. Стал дальше мучать словами жестокими.

– Ты, видно, надумала, что в женки свои позову? Вспомнила, как я слабину проявил два лета назад? Да только с тех пор я ума-разума набрался. Понял, какое вы все сучье племя да змеи подколодные. Вот и сейчас: сама ночью ко мне ласкалась, а вину на меня за все переложить решила? Не бывать тому! Даже если и есть в том моя вина, все равно ни одна девка позором своим не женит меня на себе. Вон я их сколько опозорил! И пока не женат, как видишь. Ты для меня, как и все остальные, ничуть не лучше. Так что можешь слезы свои понапрасну не лить, не поможет. У меня таких, как ты, с дюжину было! Всех и не припомню. Не того ты своей девичей честью заманить решила, девица, просчиталась. Вот сама теперь и выбирайся, как можешь, чай, ты лживая лиса, надумаешь, что муженьку будущему сказать про девичество потерянное.

И Ярослав окинул ее презрительным, уничтожающим взглядом да пошел прочь к Киеву, оставив одну на снегу сидеть.

У Святославы же все вскипело внутри. Просчиталась? Честью заманить решила? Сказал ей то, будто срамной какой-то, да давно уже поруганной, словно и не была она с ним девицей невинной в первый раз.

Вскинулась купеческая дочь со снега что есть мочи. Сверкнула глазами своими яркими да закричала в спину молодцу, что уходил от нее стремительно, оставив одну-одинешеньку с позором девичьим.

– Я любила тебя! – закричала диким голосом, заставив Ярослава остановиться. – Любила все эти два лета! Ни к кому в женки не шла, тебя ждала! А ты? Ты предал мою любовь, чувство честное. Так и майся теперь всю жизнь! Не будет тебе теперь покоя вовеки, ибо всех богов я призываю на твою голову, чтобы отомстили за мой позор бесчестный! Чтобы наказали твое сердце холодное и раскололи его на части, словно льдинку бездушную! Майся, Волк, всю жизнь майся!

Крикнула то Святослава, да тут же умчалась в зорьку вечернюю прочь от стен городских. Ярослав же побледнел от слов ее гневных, хотел было кинуться за девкой и побить как следует, но та уже исчезла в полутьме. Как сотник ни прищуривал свой взор зоркий, не увидал ее более. Сплюнул на снег от злости да пошел к Киеву. Не убоится он слов девичьих, чай, сам Перун ему покровительствует, а он бог главный, от всех напастей защитит.