Один билет до Савангули

Какая разница!..

Над головой моей

Сверкает вечность…»

– Смотрите, смотрите! – вдруг послышались голоса пассажиров в вагоне. – С правой стороны вон там над лесом видна верхняя часть ракеты!

– Где, где? – загалдел весь вагон и перекатился на ту сторону, где из окон была видна ракета.

– Вон там вдали над ёлками верхняя часть со спутником! И пар поднимается!

– Это космодром Плесецк!

Никифор Андреевич тоже встал со своего места и попытался разглядеть через головы и плечи прощальные взгляды космической колесницы. «Как удивительно! – подумалось ему. – Вершина человеческой мысли, а торчит одиноко посреди бескрайней тайги! Тут и людей-то не видно!» Поезд двигался неспешно вперёд, и белая игла ракеты исчезла из глаз. «А вот и люди». От главных путей в сторону космодрома отходила ветка, вернее, то, что должно стать когда-то новой веткой – на насыпи работали люди в ватных куртках и штанах. На головах у них были шапки-ушанки. У кого-то одно шапье ухо торчало вверх, как будто шапка насторожилась, услышав стук проезжающего мимо поезда, хотя владелец осторожного головного убора не обращал на него никакого внимания. Он утрамбовывал какой-то деревянной толкушкой гравий между свежими лоснившимися чёрным жиром шпалами. Не обращали на поезд внимания и остальные: они были заняты. Было непонятно, заключённые это или нет. Руководил работами дед Георгий. Он стоял подальше, там, где ещё не было ни рельсов, ни шпал и что-то говорил рабочим, то показывал на чертёж, который держал в руке, то махал в сторону космодрома… Скоро и они остались позади… Никифор Андреевич вернулся на своё место… В его окне был всё тот же лес… «Лес, лес, лес… над головой моей сверкает вечность…»

Утром! Придут! Тебя! Арестовывать!

«…и. радитилям. тваиво атца. был пириут. жизни. кашмАрный…… и. если помниш я тее расказывала как. ну дет Гиоргий где-та был ну. ни так далико где-та ат Питира. и. ну. ф цинтрАльнай Расии.. строил.. железныи дароги. и тАм какой-та идиОт! тагда видиш-ли! НАГАВАРИШ! И. ЧИЛАВЕКА УБИРУТ! какой-та там не знаю! завидавал или што!? нагаварил на.. тваиво дЕда! и этат.. иво как-бы начАльник. таму сказали што эта… деда нада задиржАть! ну и судить или сразу атаслать там я ни знаю. но харашо што начальник харашо знал. тваиво. деда Гиоргия и он Ясна ни паверил. и што.. он. нО-Очью!. пашОл!. и сказАл!.. што-бы щщАс-же! атсЮда! уматАлись! иначе Утрам! придут! тибя! аристовывать!.. и эта баба Паня расказывала. и ани нОчью фпапыхах!. сабралИсь! и.. баба Паня асоба жалела што.. была какая-та такая очинь красивая икона! и ну. эти.. украшЕния…

…аклат! СИРЕ-ЕБРЯНЫИ! и. эта. фся эта ну как-бы карОпка! стеклянная. и СИРЕ-ЕБРЯНЫЙ АКЛАТ!.. А-А АНА! АТТУДА ТОКА ВЫТАЩИЛА! ну тоже икону очень старая! и эту икОну аттуда вытащили патаму-шта. нУ-ка нОчью! с дитьми! и атец твой ищё нивилик. Валя йищё меньше. Маша-та та пастарше была. сабрАть. то што на руках унисти и. как можна дальше с этава места каким-та образам саабразить и уйти. ДА! А ЭТАТ НАЧАЛЬНИК сказал што в Архангильскую область. паижжяй. дабирись до станции Пукса.. што он знал што там нужны. ну там какую-та ветку строили и што там нужны спициалисты и фсё. и ани туда дабирались.. так-што. жизнь у тваих бабушек и дедушек была пряма скажим…

…он-же был мАстер па страительству железных дарок! ну то што ево начальник эта. ево направил как можна падальше штобы спасти…

…канешна он дал направление. Э-Э-Э! как эта ты вдрук с работы?! сразу причина што ево нада дагнать и пасадить! и иминна направление!.. дал уже гатовые дакументы направление и сказал. ШТО-БЫ ЗА-АФТРА! УТРАМ! РАНА! ВАС УЖЕ ТУТ НЕ-БЫЛА! эта я нескалька рас слышала. ну патаму-шта бабушка Паня. и ни то што мне расказывала а вот. у неё-же часта эти падрушки были. и эта я так. ну как-бы слышала. и што дакументы были направлены где вот станция Пукса. и там видна строилась што-та какая-та ветка железнадарожная…

…до вайны. буквальна фсё эта перед вайной случилась. патаму-шта вайна как начилась ани-же уже были там! вайна как начилась деда Георгия срАзу забрали в армию! а ани астались там. и эта. Маша там фсё время работала. и ана ни там.. ни жила вместе с ними. а работала наверна какое-та растаяние. я так панила. или-же ана фсё время была на работе што её пачти дома не-была?..

…што Маша там. не знаю сразу-ли но ана там на какой-та станции диспеччерам работала. ана уже работала диспеччерам.. диспеччерам на железнадарожнай станции.. ей-та наверна направления не-была но рас атец её был мастер па страительству он наверна там. устроил дочку диспеччерам.. и ана там работала диспеччерам фсю вайну да той пары как ани смагли уехать с Архангельска…

…а баба Паня была с двумя этими сваими дитьми. вот. ну баба Паня я как панила ана никагда нигде ни-на-каком притприятии ни работала…

…ну и па фатаграфии если судить што адна йидинственная фатаграфия асталась децкая. што ани Женя вместе с Валей ф школе как ани адеты были. ну эта ваенная-же фатаграфия. как ани адеты были. уже да-нивазможнасти! фсе учиники плоха адеты…

…а пра то што атец на ахоту ва время вайны с ружьём хадил. ф тайгу. ни атЕц расказывал а баба Паня расказывала…

…и ана не мне раскА-Азывала…

…как-та… кто-та. у ниё-же всигда падруги были. вот…

…эта вот я не знаю! ну у меня проста вот у меня наверна эта. вроде я не замечаю што я прислушиваюсь но у меня чиво-та. эта. я слышу и у меня в мазге. в мазгах эта астаётса. што я давольна падробна фсё помню как вот ани там ф Пуксе жили и как ани аттуда. и-и што ана там расказывала как ани ф Пуксе сильна галадАли да-нивазможнасти. и вот што атец твой буквальна спАс бабушку Паню. весной што эту живицу сабирал и што он на ахоту хадил с ружьём. мальчик! такой. ф тайгу. я вАпще не претставляю! скока нада быть! кАк хрАбрым нада бЫть! штобы.. в незнакомые места. и веть и ариинтИраватса нада! он хадил! с ружьём…

…скока иму лет? была? как вайна была? и он с ружьём ф тайгУ! шоп какова-нибуть зайца. застрилить и. притащить…»

Выход

…Получив в начале сорок четвёртого года похоронку на старшего сына, баба Паня почти перестала есть – аппетита не было совсем, как будто организм начал получать необходимые для жизни вещества из звенящего хрустальной чистотой морозного воздуха Архангельской области. Организм не требовал к себе никакого внимания. Он остановился. Собственно говоря, есть особо было и нечего. То, что она получала по карточкам на работе (она работала, по рассказам, на каком-то медицинском складе), она старалась делить между младшими выжившими детьми Валей и Женей. Машу отец ещё до войны сумел устроить на работу на железную дорогу – диспетчером – её возраст уже позволял работать. Дома она бывала редко – станция, на которой она работала была достаточно далеко. Младшим детям, конечно, тоже полагалась своя норма продовольствия, но она была мала, в особенности для Жени, который, несмотря на голод, начал превращаться в подростка. Долго баба Паня на чистом воздухе продержаться не могла. Сначала она, как какой-то механизм, ходила на службу, но вскоре слегла. Валя была ещё мала, чтобы понимать весь ужас наступающего на их семью, Женя же, хоть и сохранял видимость спокойствия, уже понимал, что нужно что-то делать. Внутри он весь сжался, и его сердце сковал холод понимания происходящего. Он начал ходить на охоту, благо дома было ружьё и патроны отца, любившего до войны поохотиться. Умения ещё не было, но было знание – он ходил раньше с отцом в лес и, хоть и не охотился ещё сам, но понимал суть процесса, любил лес и умел в нём ориентироваться. Конечно, этого было мало, и он редко когда приносил домой добычу, а если и приносил, то некрупную. К тому же охота, в особенности зимой, по снегу, забирала у него много времени и энергии, которой ему и так не хватало. Так что от всей его добычи было мало пользы для всей семьи, в особенности для мамы. В конце концов он решился попросить помощи у местных. Еды-то лишней, конечно, ни у кого не было, но местные привыкли к трудной жизни на севере и дали мальчику совет снимать с сосен кору и тонкой проволокой срезать находящийся под ней мягкий и сочный слой заболони, по которому дерево поднимает воду и необходимые микроэлементы из земли к кроне. Женя топором надрубал кору, отрывал её и срезал обнажившийся под ней слой заболони, как ему посоветовали местные жители, подставив снизу ведро. Теперь, затратив меньше усилий и не отходя далеко в лес, мальчик мог приносить достаточно пищи для всей семьи.

Баба Паня к тому времени совсем ослабла и уже не вставала с кровати, но, с другой стороны, горе утраты старшего сына отошло на второй план, и она начала думать о младших – если она умрёт, что с ними станет? Она опять стала есть, благо Жениной заболони хватало всем. Еда была однообразная, но питательная, а главное – баба Паня, глядя на оставшихся детей (из шестерых теперь оставалось трое), снова захотела жить. Дети, которым дала жизнь она, теперь давали жизнь ей – и в прямом, и в переносном смысле. Потихоньку она стала вставать с кровати и хлопотать по дому. Весна была уже в разгаре – всё ощутимее грело солнце, давая людям силы и надежду. С возвращением сил прояснились и мысли, и теперь баба Паня начала думать над способами выхода из их положения. Пока муж работал мастером на железной дороге и получал приличную зарплату, жить можно было и здесь, на севере, но теперь, когда он был на фронте… Местная земля не родила так же, как дома в Смоленской области, и местные люди опирались зимой на совсем другие способы добычи пропитания, которых не было у приезжей женщины с детьми – она боялась, что следующую зиму они тут не переживут. Кроме того, последнему сыну Жене, родившемуся в тридцать первом году, было уже тринадцать лет, и баба Паня начала бояться, что и его могут забрать в армию: она не знала, сколько продлится ещё война. Этот страх не покидал её и заставлял искать выход.

К счастью, ситуация на фронте начала изменяться в нашу пользу и люди начали получать разрешения возвращаться в родные места. Такое разрешение получила и баба Паня. Но прежде, чем двинуться домой в Смоленскую область, бабушка осторожно залила чернилами в свидетельстве о рождении умершего до войны младшего сына Константина место с его именем, а свидетельство о рождении Жени сожгла в печке. Потом на родине она, придя в сельсовет, предъявила залитое чернилами свидетельство о рождении, посетовала на неловкость детей и попросила выписать Жене новое свидетельство. Проверить было негде – Смоленская область вся была сожжена немцами дотла, люди жили в землянках, – и ей поверили на слово. Настоящий день рождения Жени остался только в памяти бабушки Пани, а говорить она об этом не соглашалась ни с кем – страх за сына не покинул её никогда и, не переставая его защищать, она унесла его дату рождения в могилу. Так Женя «помолодел» на два или три года…

«Так ли всё было? Константин? может документы Павла?.. в принципе… в каком-нибудь архиве в Архангельской области может быть лежит какая-нибудь жёлтая бумажка, где остались данные деда Георгия и членов его семьи… там, скорее всего, написан правильный день рождения… может быть, там и о младших умерших сыновьях что-нибудь нашлось бы… ни немцы, ни финны дотуда не дошли… может сохранилось?.. да… да, это вариант…»

Она ж не знала что там в Смоленске-то!

«…эта паскоку атца атец был заядлый ахотник и ахотничье ружьё у них была. што он был уже такой взрослый. старался как-та.. ну эта я слышала…

…и ясна што фсе ани эту живицу ели и ну. баба Пане так памагло! ана лежала уже не фставала! а.. патихоничку фстала. и стала двигатса…

…и выехали ани с Архангельска сразу как толька вот эта акружение кончилась. у Масквы кагда ат Масквы уже атталкнули вайска. ну ат Ленинграда и ат Масквы атталкнули немцеф и разрешили. ну ана Ясна што. тагда фсё па-прапускам и фсё па-разрешениям. и што. палучила баба Паня разрешение. но ана-ш не знала што там ф Смаленске-та натварилась! ана паЕхала а там диревни были. с лица земли стёрты!..

…так-што.. ни рядам веть. как ани там дабирались? но вот видиш дабрались. ну ясна! чё там у них? узлы с каким-нибуть астаткам адежды. ну и Маша-же уже была как. пачти взрослая. ана уже тащила и баба Паня тащила и уже твой атец наверна тащил што-та. какие-та узлы…»

Так они шли, удаляясь всё дальше и дальше

…Никифор Андреевич стоял в тамбуре и ждал остановки. Поезд уже начал притормаживать перед станцией. Вдоль железнодорожной насыпи тянулось нескончаемое поле. Так же и вдаль: края полю не было видно. Кое-где поля прерывались речушками и осиновыми или ольховыми лесками, видимо, в неудобных для полей местах. Посреди этого нескончаемого поля были видны деревни: Машутина, Карманово, Соседова, Глинка, Ярыгино[59 - Деревни в Смоленской области.]… Какие-то деревни были видны отчётливо, какие-то лишь угадывались по тому, что от них осталось. Сиротливые трубы там пачкали чистый деревенский пейзаж сажей кирпичей. Чёрные проплешины пепелищ вокруг труб смахивали бы на лунные кратеры, если бы не буйство летних трав и цветов, пытавшихся эти кратеры стыдливо прикрыть от глаз пассажиров. «Сычёвка», – с трудом прочитал Никифор Андреевич название станции на здании, показавшегося далеко впереди вокзала. «Обычный нестоличный вокзал, – подумал Никифор Андреевич. – Такой же, как и тысячи других таких же по всей стране».

– Вы не выходите? – услышал он за спиной: мужчина проходил в тамбур, придерживая одной рукой упрямую вагонную дверь и таща за собой большой коричневый чемодан – такой картонный, с железными уголками.

– Это не моя, но я спущусь на перрон. Тут долго стоим. Пройдусь, – пояснил Никифор Андреевич. – Домой?

– Да, я домой.

– Тут ведь где-то рядом деревня, где Гагарин родился, – вспомнилось Никифору Андреевичу. Или, скорее, не вспомнилось – это знание было и его не нужно было вспоминать – просто хотелось приблизиться поближе к истории своей семьи хотя бы таким вопросом к совершенно случайному попутчику.

– До его Клушино[60 - Деревня в Смоленской области, родина Ю. А. Гагарина.] отсюда километров двадцать, а от Карманово десять, – с готовностью поделился мужчина. Придерживая чемодан ногой, мужчина снял кепку и рукавом провёл по лбу, переходящему в лысину. «Это семейное, – подумалось Никифору Андреевичу. – Или природа тут такая – безлесная?»

– Может встречались?

– Это с Гагариным-то? Не-ет, я не помню его, я маленький был, когда он погиб, а отец мой встречался. Даже сетку как-то одалживал.

Никифор Андреевич не понял и переспросил:

– Сетку?

– Рыболовную. Он, когда к себе домой приезжал, рыбачил.

– А-а! А что же у него своей-то не было?

Мужчина очень по-доброму посмотрел в ответ, и его серые глаза почти исчезли за улыбкой и сеткой морщинок.

– Ну, не знаю, как там у Гагарина было, а у нас и магазинов-то толком никаких, и вечно всё в дефиците было. Да и что? Будет он с собой сеть таскать – где он там служил-то? А нам-то сеть-то эта от маминого двоюродного брата дяди Жени досталась – тот приезжал из Эстонии, да у нас её и оставил. Собирался потом ещё приехать, вот и оставил – чтоб не таскать туды-сюды.

На перроне они попрощались, и Никифор Андреевич попытался порыться в весёленьком сундуке с мороженым – поискать мороженое без лактозы – не нашёл. Импортный лимонад патриотично купить не захотел – пусть и произведён в России – всё равно не свой. Купил большую кружку кваса – ну из жёлтой бочки на колёсах – и сел в тенёк под зонтик. Невдалеке по дороге прочь от вокзала c поезда Пукса – Сычёвка шли две женщины и двое детей: мальчик и девочка – все очень плохо одетые. Одежда была вся какая-то тёмная, или скорее уже и не тёмная, а грязно-серая, выцветшая. Все с какими-то неопрятными узлами, даже у девочки лет восьми. Мальчик был постарше её – хоть он по документам и был с тридцать третьего, а на самом-то деле с тридцать первого! «Сколько же ему? Где-то… наверное, лет тринадцать или четырнадцать». Женщине было лет сорок. Это бабушка Паня. Она была очень худенькая и выглядела очень усталой. Впрочем, усталыми и худыми выглядели все. Вторая… «Нет, – подумал Никифор Андреевич, – это не женщина, ещё девушка… издали не видно как следует – это, наверное, тётя Маша, старшая из выживших детей». Пожалуй, мальчик был пошустрей остальных. По возрасту, наверное, должен бы быть выше, но не вырос: в его возрасте нужно было кушать, а есть было нечего, вот и не вырос – война. Да и остальные не были высокими… Удивительно, но цвет волос и глаз всех трёх детей изменялся в зависимости от возраста от светлого к тёмному. Бабушка Паня была светловолосой и сероглазой, а отец детей был, видимо, тёмным и кареглазым. Были раньше фотографии, да пропали все. Да и как разберёшь-то по чёрно-белым фотографиям?.. К тому же дед Георгий был лысым… Мальчик видимо взял от родителей всё в равной мере – он был и не светлым, и не тёмным, и цвет глаз был каким-то светло-коричневым, даже с какой-то бледной зеленью… Возможно эту цветовую гармонию нарушил бы их старший брат Александр, но он был убит в бою, освобождая Ленинградскую область… Был ли он тёмным или светлым?.. «Не знаю, получила ли бабушка уже похоронку… Или ещё ищет несчастный почтальон следы очередной жертвы. Было ещё двое детей, но они умерли до войны: Павел и, кажется, Константин. Бабушка Паня всё хотела, чтобы моего брата и меня назвали в их честь, но мама побоялась нас называть в честь умерших в детстве дядьёв». Когда они отошли чуть подальше, мальчик оглянулся назад, сошёл с пыльной грунтовой дороги, быстро присел возле картофельного поля и побежал догонять остальных, засовывая что-то в карманы. Потом он обтёр об штанину картофелину, откусил сам и предложил младшей сестре: «Валь, будешь?» Валя улыбнулась, благодарно сверкнула Жене своими бесконечно добрыми глазами и стала грызть. Мама их останавливала: «Нельзя с чужого поля!» А они всё равно потихоньку грызли. Так они шли, удаляясь всё дальше и дальше… Пока не слились с бескрайним смоленским полем совсем… навсегда… А Никифор Андреевич стал плакать… Без звука… Слёзы капали… Кваса больше не хотелось…

Жарко сегодня очень

– …Ты плакал?