Пришельцы

Пришельцы
Олег Викторов

В сборник вошли произведения самых различных жанров: полная драматизма история любви и предательства («Точка невозврата»); трагическая, с оттенком мистики повесть о жизни офицера спецслужб, оказавшегося на скамье подсудимых («Подсудимый»); загадочная, щекочущая нервы своей недосказанностью история инопланетного преступника, осуждённого на вечные скитания в космосе («Единственный шанс»); весёлая фантасмагория на тему пришельцев из параллельных миров («Соседи») и другие, не менее захватывающие, вызывающие сопереживание рассказы, каждый из которых отличают яркие сюжетные линии и вечные темы добра и зла, патриотизма и лицемерия, прощения и жажды мести, крепкой мужской дружбы и женского непостоянства…

Олег Викторов

Пришельцы

© Викторов О., 2019

Точка невозврата

«Держи удар, Смолин! Сгруппируйся! Нырок и в ответку, справа! Удар держи, бандерлог!»

Слова тренера он слышал и сейчас, сквозь годы. Он всегда слышал их в те моменты, когда жизнь мутузила его джебами и апперкотами и увернуться от них не представлялось возможным. Слова как-то сами всплывали в памяти, как подсказка, как поддержка, как команда собраться. И вот теперь, как и тогда, в его первом самостоятельном бою, перед глазами колыхалась полупрозрачная муть, ноги не хотели держать своего хозяина и окружающая действительность плыла мимо, словно прощаясь с ним. Его соперник, уже опытный боец, нанёс прямой в челюсть, он пропустил. Но это случилось давно, сейчас же удар пришёлся прямо в душу, а потому к нестерпимой боли добавилась обжигающая обида, имеющая более разрушительную силу, чем хук супертяжа.

Он раз за разом просматривал видеоролик, пришедший по WhatsApp, и отказывался верить глазам. «Это невозможно! Так не бывает! – хотелось заорать во всё горло. – Кто-то жестоко пошутил!» И не кричал он только потому, что разум, подлый холодный разум, давно приученный мыслить логически, шептал ему жёстко, безапелляционно: «Пытаться уйти от очевидности – трусость! Ты ведь и сам знаешь, что это – ПРАВДА! Держи удар, как учили!»

Но смысла держать удар он больше не видел.

…Учась в пятом классе, как-то в начале мая он возвращался после продлёнки домой. И, проходя через задний двор школы, где располагалось футбольное поле и спортивные площадки в обрамлении густых кустов, вдруг услышал истошные вопли, иногда переходившие в отчаянное шипение. Душераздирающие звуки издавал явно не человек, и мальчик догадывался, кому они могут принадлежать: не раз приходилось слышать, какие концерты закатывают озабоченные продолжением рода коты. Но нутром почувствовал: в данном случае кошачья свадьба ни при чём, животина определённо угодила в беду. В благородном порыве помочь страдающему существу он кинулся к ближайшим зарослям.

Когда он портфелем раздвинул ветви кустарника, ему предстала страшная картина. На корточках сидели три пацана, на два класса его старше, слывшие на всю школу отпетыми мерзавцами, с ними и учителя предпочитали не связываться. Двое из них прижали к земле серого облезлого кота, слабо дёргающего вывернутыми из суставов лапами, а третий норовил «розочкой» от пивной бутылки угодить пытавшемуся сопротивляться животному в глаз. На месте другого глаза несчастной твари уже зияла дыра, полная тёмной крови.

– Вы ч-чего т-творите?! – он заикался от негодования.

– Да вот, – сказал один из тех, что держали кота, криво улыбнувшись толстыми губами; его поросячьи глазки горели садистским удовольствием, а толстая веснушчатая физиономия лоснилась от предвкушения, – скотину блохастую поймали. Сейчас ей зенки подрихтуем, бензинчиком спрыснем – чирк! – будет ползать и верещать. Хохма!

– Смеху будет – уссыся! – гаденько хихикнул другой, шмыгнув вечно сопливым носом-крючком. От его длинных, всегда сальных волос постоянно пахло какой-то дрянью. Быть может, народными методами он пытался избавиться от обильной перхоти. Родители пили безбожно и предпочитали купить лишнюю чекушку, чем тратить деньги на хороший шампунь для своего оболтуса.

– А ты чо, посмотреть хочешь? – третий на секунду прервал своё занятие и повернулся к некстати появившемуся свидетелю. Он был блондином с правильными, даже приятными чертами лица, но взгляд его бесцветных глаз всегда оставался пустым и холодным, словно у мертвеца. – Вали лучше отсюда!

Он бы и свалил: связываться с таким хулиганьём – себе дороже. Да и шансов одолеть их – ноль целых, ноль десятых. Вот только душа у пацанёнка вскипела вдруг, воспротивилась жестокости необоснованной и мукам существа беспомощного и безвинного. Саданул он со всего маху портфелем по голове длинноволосого и ногой, всей подошвой, по губам мордатому врезал. Кота они отпустили, да только куда он мог убежать, бедолага, на искалеченных лапах…

Били заступника недолго, со смаком, стараясь угодить в самые болезненные места, а потом… Потом осуществили задуманное, заставив его просмотреть всё до конца.

Вернулся он домой побитый, в изодранной одежде и со жгучей обидой в бешено бьющемся сердце. Обидой на своё бессилие, на несправедливость и невозможность отмотать всё назад, оживить кота, принявшего жуткую смерть ради дикой потехи малолетних подонков.

– Господи, Димка, что с тобой? – всплеснула руками мать, полная, большегрудая женщина, никогда ни на кого голос не повышавшая. Она с малых лет учила сына добру. Ветку у дерева, мол, просто так ломать нельзя – больно ему.

Он ничего не ответил, лишь прошмыгнул мимо матери в ванную, бросив портфель в коридоре, и долго-долго умывался, будто вода могла смыть раны с тела и души, и рыдал. Рыдал тихо, закусив губу и сильнее пустив струю из крана.

Когда поздно вечером вернулся отец, начавший шоферить с младых ногтей и продолжавший это занятие и сейчас, на рубеже своего пятидесятилетия, мать что-то пошептала ему на кухне и только потом он вошёл в комнату сына, сидевшего за уроками. Постоял несколько минут молча, большой и крепкий, занимавший чуть ли не весь дверной проём, и низким, как труба, голосом спросил:

– Сколько их было?

– Трое, папа, – буркнул он, не отрываясь от тетрадки.

Отец прошёл в комнату, сел на диван, стоявший рядом с письменным столом, и положил руку на плечо сыну. Сила и тепло от его большой руки передались ему, и напряжение, не отпускавшее последние несколько часов, схлынуло, послушно уступив место спокойствию. Он встал из-за стола, сел рядом с отцом и крепко-крепко обнял его за шею.

– Себя защищал или кого-то? – пробасил отец, тоже обнимая сына.

– Кота хотел спасти.

– Кота-а?..

– Да! Они его изувечили, а потом… – он сглотнул комок, подкативший к горлу. – Потом облили бензином и подожгли… Живого ещё.

– Понятно. Вот что, Дмитрий, – отец говорил душевно, но серьёзно. – Время такое сейчас наступило, что кулаками махать уметь необходимо. Хотя это умение не лишним всегда было. У меня послезавтра выходной наклёвывается. Я тебя после уроков заберу и пойдём.

– Куда?

– Увидишь.

Отец привёл его в секцию бокса, располагавшуюся в двухэтажном кирпичном здании, в самой низине стадиона «Торпедо». Тренер, лысый дядька с квадратной фигурой, колючим взглядом оглядел худенького невысокого паренька, потрогал твёрдыми, как палки, пальцами его незаметные бицепсы и вынес вердикт:

– Попробуем! Чтобы на улице тебе больше синяков не ставили. Тебе их здесь с лихвой хватит. Собирайте медицинские справки, занятия в сентябре начнём.

Летние каникулы пролетели быстро, наполнив впечатлениями, и он как-то подзабыл, что вместе с началом занятий в школе у него начнутся тренировки в боксёрской секции – вещь для него новая, интересная и немного пугающая. Вспомнил только, когда отец повёл его в ближайший спортивный магазин, где они купили перчатки, капу и прочую необходимую экипировку. На дворе стояла первая половина девяностых. Магазины, и спортивные в том числе, стали наполняться товарами, о которых раньше и помыслить не могли, вопрос заключался только в цене. Отец не поскупился и приобрёл для сына всё добротное, фирменное. Только потом он узнал, что отец потратил деньги, которые несколько лет копил себе на зубы. Дмитрий был поздним, долго выпрашиваемым у судьбы ребёнком, и его старались не ущемлять в желаниях. Не баловали, но всем необходимым обеспечивали.

– Ну что, бандерлоги, – говорил тренер чуть хрипловатым голосом, встав перед шеренгой пацанят, широко расставив ноги и заложив руки за спину. – Летний балдёж закончился, начались трудовые будни. Зовут меня Никита Никитович. Все мои указания выполнять беспрекословно! Будет трудно, а часто и больно. Слабаков и хлюпиков не потерплю. Кто выдержит, человеком станет. Обещаю! А пока вы – бандерлоги.

И начались тренировки. Тяжёлые, изматывающие, но и интересные одновременно. Мальчишка менялся на глазах: вытянулся, оброс мускулами, посерьёзнел. Красавчиком, чтобы девчонки на шею вешались, не был, но мужской привлекательностью уже обладал. И учился притом неплохо. Отец предупредил сразу: начнёт хромать учёба, о боксе придётся забыть.

Как-то раз, возвращаясь с тренировки, в пустом сквере Дмитрий встретил одного из своих обидчиков. Того самого блондина, подросшего теперь, ставшего привлекательным; вокруг него частенько стайкой вились девчонки. Сейчас он шёл один, чуть покачиваясь, и прицепился первым.

– А-а, кошачий защитник, – сказал он слегка заплетающимся языком. – Куда шкандыбаешь? А мы вчера с одного кота шкуру содрали. Прям с живого. Поплачь о нём. Ну?! А то в репу съезжу…

Нос блондина хрустнул под кулаком юного боксёра неожиданно громко, словно ветка в лесу под ногой грибника. Он почувствовал боль в костяшках пальцев, и она лишь раззадорила его. Он ударил ещё, потом ещё и ещё, и бил, пока светловолосый негодяй не рухнул в грязный весенний снег, что-то нечленораздельное пища о пощаде. Зло сплюнув, он просто развернулся и ушёл.

– Кому морду бил? – спросил тренер, глядя на его сбитые костяшки.

– Да так… – пожал он плечами, – сволочь одну встретил.

– Закурить спросили или деньги отнять пытались?

– Нет. О прошлом поговорили.

– Понятно. За честность хвалю. Но помни: будешь по подворотням кулаками махать, удаль свою показывать, выгоню к чёртовой матери! Я вас, бандерлогов, не для уличного махача учу! Бить первым человека, заведомо слабее тебя, – подлость. Какой бы скотиной он ни был. Заруби на носу!

Свой первый официальный бой он проиграл вчистую. Соперник попался старше его на год, опытнее и чуть-чуть потяжелее, правда, в рамках весовой категории. Он обаятельно улыбался и казался расслабленным, словно и не на ринг вышел, а так – на прогулку. Но как только ударил гонг, Дмитрия буквально пронзил колючий и внимательный взгляд чёрных, прищуренных глаз. Половину первого раунда он выстоял, не только оказывая достойное сопротивление, но и огрызаясь редкими выпадами. Серьёзно ужалить визави своего не удавалось, но уверенность в своих силах и возможностях появилась. Он пошёл в серьёзную атаку, напролом, не особо прислушиваясь к словам тренера, доносившимся из-за канатов. И тут же напоролся на прямой удар в солнечное сплетение. Острейшая боль разлилась по всей груди, перекрыв дыхание и плеснув темноту в глаза. Руки непроизвольно опустились, и мгновенно хук справа опрокинул его на помост. Судейский счёт до десяти и поднятая после рука победителя промелькнули как чей-то силуэт в тумане и почти не зафиксировались ушибленным сознанием. В себя он пришёл только в раздевалке, лёжа на массажной кушетке, и тренерские слова запомнил навсегда.

– Почему руки опустил? – Никита Никитович возвышался над ним, раскачиваясь с носков на пятки, и говорил не строго, но с лицом непроницаемым.

– Очень больно было, – он почувствовал, как на глаза наворачиваются совершенно неуместные сейчас слёзы.

– Бо-ольно было, – передразнил тренер. – Нюни не распускай, бандерлог. Запомни: боли для боксёра не существует! Она для тебя как злость, раздражитель. Почувствовал боль – волю в кулак и вперёд, отплатить обидчику. Пусть он корчится от удара в печень. И так всегда! Даже когда свет перед глазами меркнет, ноги подкашиваются и кажется, что точка невозврата уже пройдена. Терпеть, держать удар! За волосы себя вытаскивать! Понял?

– А что это за точка такая?