Золотой жёлудь. Асгарэль. Рассказы

– По-разному бывает, – со вздохом ответила Лионелла. – Ведь человек приходит в мир для испытаний. Да вы сами почитайте, потом обсудим.

Но Антонина Ивановна, уходя, оставила на диване предложенную Лионеллой книжку. Что-то многовато стало в её жизни экскурсоводов.

Воробушкина брела по рынку, когда из ларька с видеокассетами громко зазвучала эта песня. И мелодия, и исполнение были не во вкусе Антонины Ивановны. Она ускорила шаг, а песня догнала её, остановила, развернула обратно.

Там, очень далеко, я увижу нас. Но без меня. Так надо.

Там, очень далеко, я увижу нас. Но без тебя. Так надо…

Припев повторился будто для того, чтобы она запомнила его. Ведь она давно молила хоть о каком-то знаке.

Воробушкина вернулась к ларьку.

– Песня называется «Так надо»?

– Нет, «Девять ангелов», – охотно ответил мальчишка-продавец. – Певицу пока мало знают, альбом только что вышел. Трип-хоп, если чего… Вам для внуков?

Этот эпизод на рынке неожиданно вернул Воробушкиной равновесие. Так надо, и больше нет вопросов. Пока что весь груз любви придётся нести ей одной. На работе она подошла к Орлову и попросила прощения за то, что напугала его своими необычными разговорами. Вскоре Воробушкина уволилась, а через несколько месяцев серьёзно заболела.

Она вставала с больничной кровати только по вечерам, в часы посещений, и с надеждой смотрела в окно. К ней приходили Светлана, Лионелла Юрьевна, товарищи по мастерской. Приносили минералку, апельсины, подбадривали. Тепло проводив их, она снова ложилась и отворачивалась ото всех. Напротив её кровати висела раковина. «Кап-кап, так надо», – капало из крана, и Воробушкина улыбалась.

Лечение ей назначили грамотное, больную можно было спасти. Но Антонине Ивановне становилось всё хуже. Тот, кого она тайно умоляла прийти, не появился.

Безропотность перед судьбой спасает от безумия, благодарность судьбе спасает душу. Мятежная Воробушкина умерла ночью, и наутро соседки по палате удивлялись умиротворённому лицу покойницы.

Когда до Орлова дошло известие о её смерти, он, конечно, расстроился, но не настолько, чтобы это нарушило привычный ход его мыслей. Он был молод, здоров, у него больше не находилось времени на Воробушкину. Его жизнь продолжилась, словно в ней никогда и не было этой неожиданно зачудившей женщины.

Орлов женился, развёлся, снова женился, постарел. Ему сейчас почти столько же лет, сколько было Антонине Ивановне во время их заграничного путешествия. Он больше не коллекционирует курьёзы – всё равно посмеяться над ними не с кем. Другого по-настоящему близкого человека рядом так и не оказалось.

Орлов наконец созрел для понимания, что, действительно, родная душа была рядом с ним и ушла. И стала понятной её грусть: «Господи, ну почему всё так… неправильно!». Может, и вправду она знала то, что ему пока недоступно. Где-то ты летаешь сейчас, Воробушкина.

Наяву он ни за то бы не признал её в молодой стройной женщине, которая однажды приснилась ему. А в том сне у него не было сомнений, даже когда он увидел её со спины. Антонина стояла у окна и смотрела на ослепительную белизну за стеклом. Она повернулась к Орлову и со счастливой улыбкой сообщила, что не умерла. Проснувшись, он снова и снова вспоминал горячие слова о вечной любви, которые Воробушкина говорила много лет назад, и тёплые ласковые волны накатывали на его одинокое сердце.

СЕРДЦЕ СЕВЕСЕЙ

1.

Лето моё началось, когда я поудобнее устроился на пластмассовом кресле с видом на морской прилив и отхлебнул ледяной «Балтики» номер три. День был пасмурным, но в наших краях солнце надолго не прячется. Люблю так расслабиться и наблюдать времена и нравы.

Посетителей в кафешке было немного. Женатая пара сидела с капучино и бутылкой Нарзана. Оба до смерти надоели друг другу: он читал подобранную со стула позавчерашнюю газету, она изучала химические формулы на бутылке. За другим столиком мужик с ребёнком ели мороженое. Мужик нёс ерунду, сын внимал каждому его слову.

Я мелкому подмигнул: привет, малыш! Я сам детей принципиально не завожу. «Почему вы не хотите йогурт. Ну как можно не любить йогурт. Это же йогурт, он вам необходим. Вы просто обязаны любить йогурт», – таким образом отвечаю на аргументы знакомых и родственников. Некоторые называют меня циником. Согласен.

– Луки-луки!

Господи, кого только эта глобализация с началом сезона к нам не заносит. Африканец в трикотажном костюме, дредах и побрякушках. В руках – лоток с солнцезащитными очками.

– Покупай. Ты доволен – Думиси доволен, – шепеляво предложил он свой товар.

Я отмахнулся: нужны мне твои подделки! – и достал из кармана собственные очки. У них оказалось сломанной дужка.

– Эй, друг, – подозвал я африканца.

Он на радостях беззубо разулыбался: два клыка во рту, между ними – ни резца.

Я стал примерять очки, глядя в протянутое им захватанное круглое зеркальце. Ничего не подходило: то вид несерьёзный, то оправа дамская. Тогда он извлек из внутреннего отделения лотка еще одну пару – ничего так, дымчатые.

– Хамелеон?

– Да-да.

– Солнцезащитные? – засомневался я.

– На солнца будьешь посмотреть, на неба и на сердце Севесей будьешь посмотреть, – пообещал он.

– Ты мозги мне не пудри. Сколько?

Закатив глаза и шумно втянув воздух, африканец назвал цену. Она оказалась невысокой, но я всё равно поторговался. В результате очки остались у меня на носу, а из моего тощего портмоне в пухлый кошелек африканца перекочевала купюра.

– На сердце Севесей будьешь посмотреть, – подмигнул он, уходя.

Что за сердце Севесей. Не ожидал такой витиеватости от иностранца.

Вскоре его «луки-луки» раздавались уже из района соседней кафешки, но я к тому времени позабыл про покупку, потому что явилась блондинка. Она прошла мимо, держа на поводке свою белую собачку, и уселась за соседним столиком. На плечах у неё был изумрудно-сиреневый шарф. Изумрудный совпадал с цветом её легкого сарафана, сиреневый – с оттенком её носа и губ. Блондинке было холодно.

Я видел эту даму не первый раз, она мне нравилась, и в воображении моём разыгрывались сцены, одна приятнее другой. Было очевидно, что она ко мне тоже неравнодушна, поэтому я решил немного оттянуть знакомство (пусть в её душе произойдет необходимая кристаллизация, а заодно поселятся сомнения), и потом взять её именно такой – растерявшейся, вконец замерзшей и готовенькой. Если б в искусстве совращения учёные степени давали, я бы давно стал доктором наук.

Опытному соблазнителю выдержка редко изменяет. Я нарочно обронил на пол солёный орешек. Её собака сразу повернула скуластую морду с крысиными глазками в мою сторону, втянула воздух своим розовым носом и не спеша направилась под мой стол. Я убедился, что блондинка не смотрит, и погрозил собачке пальцем, ощерил зубы. Теперь оставалось дождаться перепуганного ответного рычания этой крысы и застенчивого возгласа её хозяйки: «Он не кусается»

Дымка романтики уже окутала нас, героев известного прекрасного сюжета, который самой жизнью разыгрывался в пластиковых декорациях приморской кафешки. Но хвостатая тварь поломала эту литературную классику. Она молча, безо всякого предупреждения, впилась в моё плечо. Не собачка это оказалась, а прыгучий капкан на четырёх лапах.

Я много кричал – выраженьями, не подходящими для нежных женских ушей. Когда собаку от меня наконец оторвали, рубашка висела на мне клочьями, из ран сочилась кровь. Разглядев причиненный мне урон, блондинка в ужасе прикрыла свой рот ладошкой:

– Батюшки мои. Это ж офигеть можно…

Она нашла такси:

– Скорее, скорее в травмпункт!

Таксист сразу взял с места в карьер и так помчал, что моя правая нога заныла от нажатий на не существовавший под ней тормоз.

В машине мы и познакомились. «Собачку» звали Амоком Берсерком, или Амошей. Его прелестную хозяйку – Любой. А я прежде думал, что она Катя. У меня по жизни хорошие отношения с Катями и Валями. Вот с Наташами как-то не очень ладится. Наташи – скандалистки, права свои любят качать. А Любовей у меня прежде вообще не было.

Эх, Люба-Люба-Любушка, Любушка-голубушка. Всю жизнь я тебя ждал, где ж ты раньше была.

Из травмпункта мы вышли в обнимку: моя левая рука на её хрупком плече, её правая рука сзади, с продетым в шлёвку моих джинсов пальчиком. В другой руке у неё был туго натянутый поводок – крысобака сопела на несколько шагов впереди.

Я согрел Любушку своим теплом, и мы трижды останавливались, чтобы поцеловаться. Она сказала, что мне очень идут мои очки. Я шутя пообещал, что не сниму их даже в пасмурные минуты наших отношений.