Золотой жёлудь. Асгарэль. Рассказы

Иоланта Ивановна не отвечает, лишь перелистывает со вздохом давно залитую кофеём страницу прошлогоднего журнала STORY.

– Сто раз перечитано …

– Ну так расскажи нам чего-нибудь новенькое из своего Интернета.

– Я бы с радостью, да здесь столько скептиков собралось… Ладно! Для тех, кто уверен, что на нашей планете тайн не осталось. На этой неделе учёные наткнулись на неизвестное племя людей – приплывают на лодках, настроены враждебно, вооружены палками, тела украшены татуировками. Представляете, какой кошмар!

– Вот кошмар, так кошмар, – Марья Ивановна грузно встаёт из-за стола. – Ладно, я – репу сеять…

И уходит в огород. Сея репу, она будет время от времени мычать себе под нос:

– Как пошли наши подружки в лес по ягоды гулять… Тьфу, тьфу! Сею-вею, вею-вью! В лес по ягоды гулять. Тьфу!

По-настоящему петь никак невозможно. У репы очень мелкие семена: в одном килограмме больше миллиона семян. Поэтому их надо не разбрасывать, а выплёвывать. Хорошие плевальщики редко встречаются. Ужас, что за обычай, правда?

Вот так и живут вместе простая огородница Марья Ивановна, у неё внутри – скандальная ткачиха Ганна Иоановна, у неё внутри – образованная Иоланта Ивановна, у неё внутри – чувствительная Софья Абрамовна, у неё внутри – легкомысленная Гузелья… тьфу, то есть поросёнок Пылесос. А что у Пылесоса внутри, никто не знает.

На деревенской улице пляшет тем временем хитрая местная дурочка Лиозея. Она на космической тарелке сюда прилетела с другой планеты. Её свои обещали забрать, но не спешат почему-то. Может, забыли? Надо им сигнал подать. Для этого Лиозея носит яркие шляпы, убранные цветами и травами – так из космоса легче заметить.

Её голубой дом отличается от других старорежимным резным балкончиком, она много времени проводит на этом балкончике, осматривая соседский участок Чжаней в артиллерийский бинокль и отпуская громкие замечания. «Чжани, Чжани, смотрите скорее, что у вас горит на клумбе!» Выскакивают Чжани всей семьёй из своего домика – нет нигде пожара, и чего Лиозея разоралась? Но зрелище, оказывается, в самом деле неотложное и достойное криков. Клумба, на которой вчера ещё ничего красочного не замечалось, теперь пылает ярко-красным: десятки, нет, сотни маков как по команде повернувшись головками на юг, раскрыли этим утром свои нежные и дерзкие лепестки. Чжани от такой красоты расчувствовались, даже платки достали, чтоб слёзы утирать.

А если ей что-то у Чжаней не нравится, она бинокль другой стороной поворачивает и оно становится маленьким. А ещё она любит спускаться вниз и пугать Чжаней. Чжани – какая удача для дурочки— люди нервные, впечатлительные. Она подкрадывается к их окну с растопыренными возле головы ладонями (так легче увидеть внутренность комнаты) и вплющивает своё бледное трагическое лицо в стекло. Ни дать, ни взять – призрак Чебурашки.

Лиозея обычно подгадывает к началу обеда, и усевшиеся за стол Чжани – отец, мать и двое детей разного пола – дружно вскрикивают. Привыкнуть к страшному призраку выше их сил. Лиозея, насладившись эффектом, просится вовнутрь. Чжани всегда впускают – нельзя сердить сумасшедшую инопланетянку. Они её за стол усаживают, лучшие куски накладывают на тарелку. Потом все едят и громко чавкают. У Чжаней, если не чавкаешь, означает, что застолье не удалось.

А ещё у Чжаней ребенок долго не говорил. А когда заговорил, понес какую-то абракадабру. Они повели его к деревенскому фельдшеру. Фельдшер спросил, нет ли среди их родственников индусов. Оказывается, мальчик заговорил на чистейшем урду. А Чжани его с Многорукой часто оставляли. Ужас.

Многорукая – вон она, здесь же, неподалёку. Наклейка от апельсина Marocco на щеке. Готовкой своей всю деревню провоняла. Ротанговые пальмы в саду выращивает – стебель по улице тянется, народ об него спотыкается и матерится. Корова недавно запуталась, всю дорогу со страха завалила своими лепёхами, представляете.

А Длинная по соседству каждый день газон стрижёт. Окей… Ходят слухи, что под балахоном у неё – это… Ну, вообщем мужик она. Не в балахоне своём стрижёт, конечно. Джинсы надевает и стрижёт. Тощий зад у неё больше не в моде – вот чудеса. Вдруг стало модно носить пышную попу и густые брови. Но головной убор свой семиконечный она никогда не снимает. В нём так и ходит за косилкой. Потом каждую подрезанную травинку сантиметром вымеряет. И всё лезет на заросший соседний участок. К Ивановнам, Иоановне и Абрамовне с линейкой подступает, факелом своим грозит: «Почему это у вас, матрьошки Ivanoff, трава не стрижена? Непорядок!». Ведьма, одно слово.

Хотя раньше в деревне настоящая ведьма жила, в избушке на отшибе. Её звали Степан Алексеевич. Но пропала… Никто не знает, куда. А случилось то, что оторвалась и потерялась волшебная пуговица с плаща ведьмы Степана Алексеевича. Без неё он может существовать только в виде нарисованного животного, кошки-скунса с обёртки жвачки, которое оживает на час. Но пуговицу проглотил поросёнок Пылесос, и она в его животе застряла. Но об этом тоже никто не догадывается.

Ещё Печник есть в деревне. Мёртвый. Лежит в дальнем сарае. Попахивает. Фельдшер утверждает, что он давно умер, хоронить надо. И Длинная тоже так считает. Отворотив свой медный нос, говорит про Печника: «His body language tells me he is dead». Но Печник иногда вдруг словно оживает и бормочет что-то про кирпичи и циркули. Поэтому местные никак не решаются его похоронить. Ругаются из-за этого между собой.

В общем, нету в деревне мира. А ведь накаркала про огонь Лиозея… В тот день Ганна Иоановна заходит по-соседски к Длинной – соли занять и посплетничать.

– Слыхала, Карлсон разбился? Уж после того, как в больницу отвезли, его чёрный ящик нашли и стало известно – к Многорукой летал.

– Зачем летал?

– Зачем, зачем… За камасутрой.

– Многорукие, они такие. One night relationship, – брезгливо констатирует Длинная. – Хотя… я в Карлсона не верю, врёшь ты всё.

Ганна Иоановна свою обиду на неё ровно пять минут внутри держит.

– Это чевой- то у тебя за ларец? – коварно интересуется она насчёт серебрянной шкатулки, которая у Длинной на самом видном в коттедже месте стоит.

Длинная сразу пыжится.

– Хэллоу, разве сама не видишь, какая важная вещь?

И начинает с гордостью рассказывать, что шкатулка непростая. «Вон, Regale выгравировано. Её принц Уэлльский, будущий король Георг Шестой, подарил отцу Черчилля. А теперь это наша фамильная ценность, моя бабушка завещала мне её, просила беречь, как зеницу ока, и передать следующим поколениям».

Но Ганна Иоановна уже разглядела на шкатулке кириллицу, как раз над Regale – «Привозный табак», и по краям – «Привоз».

– Пррынц Уэльский? С Прривоза? Усрраться можно! – грассируя, издевается она.

В этот момент между нею и Длинной словно кошка какая-то пробегает, и Длинная, широко замахнувшись, бьёт Ганну Иоановну своим факелом по башке. Та выскакивает на двор, зовет на помощь, Ивановны с Абрамовной подбегают. Ух ты, настоящая драка начинается!

Поросёнок визжит. Дурочка кричит, подзадоривая всех. Многорукая вокруг суетится, не знает, кому помогать. Даже Чжани обедать перестают, из окошка высовываются. Длинная вроде побеждает, но вдруг она о поросёнка спотыкается и факел свой роняет, а дурочка его сразу хватает и бежит палить первый попавшийся дом. Это как раз её дом, с балкончиком.

Тушат пожар, воду по цепочке передавая. Многорукая у колодца стоит, вёдра у неё в восьми руках так и мелькают. Ивановны вёдра принимают, Длинная на огонь воду выплёскивает. Хорошо, что день выдался безветренный…

Обессилевшие, перемазанные, присаживаются отдохнуть. Тут дурочка как заорёт:

– Праматерь! Праматерь идёт!

– Я тебя саму сейчас к этой … праматери, – сердится Марья Ивановна. И остальные тоже на Лиозею цыкают, но вдруг умолкают.

По деревенской улице, в самом деле, шествует, с трудом переставляя ноги, Праматерь – чёрная, измученная. И за ней – Праотец. Они кажутся очень древними: как саркофаги в музеях, как земля у нас под ногами и солнце над головами. Рядом с ними чувствуешь себя таким несмышлёнышем, будто только вчера родился. И вот уже само собой готово вырваться из твоей груди: “Праматерь, если ты меня отшлёпаешь по-праматерински, я возражать не стану. Я пойму, что за дело наказываешь и, уткнувшись в твои ветхие родные колени, разрыдаюсь с облегчением и благодарностью»…

Но она не собирается никого наказывать. Не до того ей. Она бредёт с большой поклажей: с люлькой, котелком, магнитофоном, гробами, канистрой, корзиной с картошкой, маленьким храмом, башмаками, швейной машинкой. Младенец – в одной руке, религиозные символы – в другой, и ожерелье из мобильников на шее. Тяжко ей, а ведь ничего не бросишь, всё крайне важное и нужное для долгого пути на её усталое тело навьючено.

А Праотец шагает в компании собачки. Его ножи, книжки, бутылки и ружьё не слишком тяжелы по сравнению с ношей Праматери, но та, похоже, свой груз никому не доверит.

Праматерь останавливается всего на минуточку, с укоризной смотрит в глаза притихшей компании.

– Девки… – говорит она Ивановнам, Иоановне и Абрамовне. – Вы обнюхайтесь между собой и с соседками-то. Вы ж все в этой деревне сёстры. Мне так больно, что вы между собою воюете, дети мои.

И Длинной она то же самое говорит, но немного другим языком. Типа, хватит выпендриваться, здесь твоя родня за каждым углом: кто суррогатная мать, кто биологический отец, или его бывшая супруга, или бывший отчим и его новая жена, кузены и кузины от разных браков и связей.

Праотец головой кивает – всё так и есть, подтверждаю. И кхекает одобрительно, и собачку свою подзывает, чтобы не отставала.

Эти двое с собакой медленно проходят через деревню. Куда идут они и зачем? Никто слова им не смеет им сказать, вопроса задать. Деревенские, словно в первый раз, глядят друг на друга: такие разные, а оказались родственниками, как в индийском сериале. Ну и дела! Это надо как следует обдумать.

В деревне надолго воцаряется тишина. Лиозея небеса в бинокль молча рассматривает, Чжаней не беспокоит. Она, кстати, вспомнила, что её Лизой при рождении назвали… Чжани чавкают бесшумно. Длинная в коттедже заперлась, газон – ни свой, ни чужой – пока не трогает. Даже Печник не бормочет. Поросёнок Пылесос, правда, пошумел. Один раз всего. Когда от пуговицы избавлялся. Но он обёртку от жвачки тотчас заглотил и успокоился. Та старая обёртка на дороге валялась. То ли кошка, то ли скунс на ней нарисованы.

И Ганна Иоановна перестала скандалить. Она с утра до ночи сидит над новым гобеленом. На гобелене этом – Северный полюс рядом с Африкой, Америка прямо в Европе, и далёкая Москва на вершине скалы, на которую забираются пилигримы. Географические названия и «МАРС» вперемежку с “РАЕМ”, “АДОМ” и “СЧАСТЬЕМ”. И кто-то огромный простирает свои добрые руки над обитателями планеты – христианами, иудеями, мусульманами, инвалидами, инопланетянами, собаками, поросятами, птицами: “ВЫ ВСЕ БРАТЬЯ И СЁС…”. Ещё три буквы, и гобелен будет готов.

МАГАЗИНЧИК СТАРИКА ДЕУСОВА

Судебное заседание проходило в одном из офисов «Гениальной Генной Метаморфозы». Здание было построено в форме ракушки, по наружной стене текла вода. Такая вычурная архитектура была в моде лет сто назад – летом приятно, а зимой сыро. У входа в зал стоял робот. Он дважды перебрал все имевшиеся в его базе ДНК, но не распознал очередного посетителя.

– Я независимый журналист! – зарычал на него Коннор Ильич, он не привык к такому приему.

Железяка замигала экраном и, растерявшись, сразу распахнула дверь.