Осталось жить, чтоб вспоминать

Это моё «явление народу» с цветами было ещё как-то понятно и объяснимо после проведения 1-го урока, а когда я заходила в учительскую с такими же охапками тюльпанов и после последнего урока, то обстановка среди учителей накалялась не на шутку, и мне даже приходилось оправдываться.

Я отказывалась от цветов в пользу других учителей, а ученики в ответ мне говорили, что у них и для других учителей цветов хватит… Но они меня, как оказывалось, иногда обманывали.

Когда я слышала обращенный ко мне вопрос: "В каком классе, Ольга Григорьевна, у Вас сейчас урок был?", то потом, после моего ответа, слышался такой комментарий: "А я в этом классе до Вас урок проводила, и у ребят не было цветов на партах, иначе они бы мне тоже подарили…"Мне становилось очень неудобно и дискомфортно. Что я могла промолвить учителям в ответ? Сказать, что ребята прячут свои букеты тюльпанов внутри своих парт, чтобы потом их подарить тем, кому они хотели? Это ведь дело добровольное, мотивированное желанием души и сердца.

Конечно, я оставляла много своих букетов на столах других преподавателей в «учительской», к тому же я просто физически не могла их донести до своего общежития, путь был не близким – км 4 или 5.

Никогда больше в моей жизни не было столько цветов, как в ту весну в Калмыкии, разве что, после моей свадьбы и в тот день, когда через 34 года после описываемых мной событий самолёт, выполняющий рейс Москва–Бейрут, приземлился на ливанской земле .

Цветы были повсюду–на столе, на телевизоре, на подоконнике, в вёдрах и в стеклянных банках различной ёмкости, которые мне пришлось позаимствовать у своих соседей, отблагодарив их всё теми же букетами тюльпанов.

Несколько дней я жила в своей комнате, как в цветочной оранжерее, и мой Серый ходил меж банок с цветами, обнюхивал их, иногда выбирал отдельные листочки и поедал их.

Впоследствии тюльпаны мне всегда напоминали Калмыкию и ту прекрасную весну в моей жизни.

Хотя я очень любила свою работу и привязалась к своим ученикам, я всё же мечтала о другой профессии –о профессии технического переводчика или гида- переводчика, а такую работу я могла иметь в Сочи или в Ленинграде, куда я с самого начала собиралась ехать и поступать после окончания английской школы.

В тот, 1970-й год, в Краснодаре открывался Кубанский Государственный университет, поэтому я изменила свои планы– решила учиться и жить поближе к дому, а после окончания ВУЗа уехать работать в Ленинград, где у нас жили родственники и друзья родителей, на помощь которых я могла рассчитывать при устройстве в этом городе.

Ленинград был моей мечтой с детства. При слове "Москва" душа моя оставалась равнодушной и спокойной, а при слове «Ленинград" я волновалась, словно слышала имя любимого человека. Не знаю, почему я так любила (и люблю до сих пор) этот город и мечтала в нём жить и работать.

Почти каждый год летом, во время летних каникул, я на несколько дней прилетала в Ленинград и останавливалась жить в комнате своей тёти Оли в коммунальной квартире, которая находилась в самом центре Ленинграда – на улице Желябова, в доме № 10, почти напротив ДЛТ (Дома Ленинградской Торговли).

ГЛАВА 11. СТИХИ – КАК ПОСЛЕДСТВИЕ НЕРВНОГО СТРЕССА

Я жила и уже считала на пальцах и по календарю дни, сколько мне оставалось до окончания учебного года и до моей свободы "на все четыре стороны". На душе было спокойно и даже радостно от предвкушаемой свободы.

И тут небольшое событие снова напомнило о случившемся в моей жизни и отбросило назад в прошлое. Этим событием стало полученное от Ирины письмо.

Мне в Калмыкию писали письма только родители, брат Валентин, тётя Маруся и подруга детства из станицы Вознесенской, Елена Семенец, больше мне не от кого было ожидать известий. Я уже упоминала о том, что, когда после Нового года я встречалась с Ириной в Краснодаре, я ей дала свой новый адрес. То письмо Ирины в начале мая 1976 года было её 4-м или 5-м письмом в Калмыкию.

Когда я взяла в руки конверт, я почувствовала, что он слишком тяжёлый для обычного письма, в нём должно было находиться что-то помимо письма… и я была права.

Уже моё предчувствие опережало событие. Я ещё не распечатала конверт, но уже почувствовала мгновенный озноб и дрожание во всём теле – это был первый признак того, что я что-то прочитаю, или увижу, или услышу о своём любимом. Ирина никак не могла иметь фотографию Алена, но моя интуиция подсказывала, что я увижу именно фотографию Алена.

Я раскрываю конверт, и на пол падает большая газетная вырезка, сложенная в несколько раз, в которой была напечатана статья о Международном студенческом политическом конкурсе, победителем которого является студент II курса Краснодарского медицинского института из Ливана, Ален.

Снимок на газетном листке, на котором я увидела изображение Алена, словно удар молнии пронзил и обездвижил меня. Я стояла посреди комнаты и не могла пошевелиться, будто была пригвождена к нему.

Серенький, задрав голову, кружился вокруг меня и мяукал толи от голода, толи просясь на руки.

Его жалобное и настойчивое мяуканье вернуло меня к действительности. Вспоминая тот момент спустя 34 года, я до сих пор ощущаю то волнение, охватившее меня, и тот жар, который я почувствовала во всём теле. Вот и сейчас кровь хлынула к лицу, и мои щёки и лицо горят, как на солнце в жаркую, 50-градусную погоду.

В первый момент я на снимке не узнала любимого Алена. Я никогда не видела его с чёрной, аккуратно подстриженной бородкой. Его лицо мне показалось одновременно и родным и чужим. Это был и мой Ален и не мой. Он был не таким, каким я его знала раньше. Что в нём было "не такого", я не понимала.

Весь вечер я читала и перечитывала Иринино письмо и газетную статью про конкурс и об Алене. Из письма Иры я узнала, что она недавно получила несколько часов английского языка на кафедре иностранных языков в медицинском институте, где учился Ален.

Как говорят англичане, "the world is small" («мир мал»), а мы говорим: "Мир тесен".

Снова волной нахлынули тяжёлые воспоминания… Я лежала в постели, смотрела на звёздное небо, чёрным квадратом видневшееся из моего окна, и думала об Алене. Вспоминались почему-то только счастливые встречи с ним и его красивое, весёлое и всегда улыбающееся лицо… а на газетном листочке он был совсем не такой. В моём воображении он всегда был родным, дорогим и любимым человеком. Он был "моим", а теперь на меня смотрел с газетного снимка чужой человек, на меня смотрели чужие глаза.

Душа и сердце разрывались на части от отчаяния, безысходности и невозможности быть рядом с любимым. Душевная боль становилась сильнее и сильнее и перерастала уже в колющую физическую боль сердца.

Как я ни старалась держать себя в руках, всё же переполнявшие меня эмоции взяли верх, и я разрыдалась. За то долгое время, что я сдерживала себя несколько месяцев, "влаги" в моём организме накопилось достаточно много, чтобы сейчас выплеснуться из меня потоком, как через прорвавшуюся заградительную дамбу.

Несколько капель моих горячих слёз попало на ухо Серенькому, свернувшемуся клубочком и спящему у меня на коленях. Он, не просыпаясь, как-то смешно потряс своим правым ухом, чтобы смахнуть слезу, но слёзы продолжали капать… Недоумевающий кот поднял свою сонную мордочку вверх, чтобы посмотреть, откуда капает, ведь раньше сверху, с потолка, в доме, куда его взяли с улицы, никогда не капало. Он принял стойку "сидеть" и уставился на меня своими зелеными глазами, которые в темноте комнаты горели, как 2 изумрудных огонька.

Иногда мне кажется, что животные чувствуют и понимают нас больше, чем мы думаем.

Вот и тогда Серый, как человеческое существо, проникся моими страданиями и, как умел, пытался меня утешить. Он опёрся своими задними лапками о мои колени, вытянулся на длину своего тельца, поставил тёплые белые лапки на мою ключицу и стал слизывать солёные слёзы с моих щёк и подбородка, иногда промяукивая своё тихое "мяу".

Я поняла, что мой котёнок переживает за меня, тоже страдает. Ничего не оставалось, как самой успокоиться и успокоить своего любимца.

Конечно, заснуть в ту ночь я не смогла от переполнявших меня чувств и переживаний.

Хорошо, что это случилось в ночь с субботы на воскресенье, когда не надо было идти на работу в школу.

Я слышала раньше, что у некоторых людей иногда проявлялись какие-то невероятные способности и умения, ранее им не ведомые, после тяжёлых переживаний, после нервных стрессов, после попадания в них "шаровой" молнии.

В моей жизни роль такой "шаровой" молнии сыграло Иринино письмо с фотографией Алена. Я не знаю, что произошло в моём мозгу или в моём сознании, но в какую-то минуту мои мысли стали рифмоваться и принимать форму четверостиший. Я не знаю, кто рифмовал мои мысли, это как-то получалось само собой.

У меня в голове возникали уже готовые четверостишья, которые вертелись в сознании, готовые выплеснуться на бумагу…

Я поняла, что, если я не встану с кровати, не возьму листок бумаги и ручку и не запишу те строчки на бумагу, то они до утра не дадут мне покоя. Под давлением или под напором (уж не знаю и не ведаю, что это было) этих мыслей я встала и записала первое четверостишие, которое уже к тому моменту измучило меня, просясь на бумагу, чтобы принять материальную форму:

Я всё та же, та же,

Только ты уже немного не такой,

И моя любовь к тебе всё та же,

Старая, как жизнь за пять веков.

Я думала, что на этом вдохновение, неизвестно откуда в один миг возникшее во мне, оставит меня в покое, но не тут-то было. В моей голове возникали всё новые и новые четверостишия. Я вставала с постели, чтобы записать эти строки, столько раз, сколько в моём сознании в ту ночь возникали четверостишия. Все они были записаны сразу начистоту, без каких-либо потом изменений и дополнений.

То же чувство, не угасшее с годами,

Только ставшее от горечи сильней,

Та же рана, нанесённая не кинжалом

И с годами ставшая больней.

Тот же голос шепчет мне ночами:

"Глупая! Забудь ты обо всём…

Что ещё быть может между вами,